Страница 66 из 97
Не отказалась от глотка коньяку, который я предложил, но никакого жеманства, чопорности, сигнала о том, что я не прочь к дорожному роману, ухаживай – она не подала.
Ехали и откровенничали люди, которые твёрдо знали, что они больше никогда не встретятся. И какое им, обоим, дело до того, что о них подумает противная сторона?
Поэтому не молчал и я. Коротко поведал о своей беде, допил, уже с желанием, весь коньяк и вышел в тамбур покурить.
Когда вернулся в вагон – она спала. Было видно, что ей холодно, так как её красивые и стройные ноги, были поджаты почти к подбородку, рук тоже не было видно. Они грелись между коленками, которые так соблазнительно были обтянуты брюками. Это я заметил сразу и неведомое мне ранее чувство тепла и восторга разлилось по сердцу.
Тихонько, чтобы не потревожить её, я достал с верхней полки одеяло и укрыл это прекрасное, сжавшееся в комок, тело.
Заметил при этом, что волосы на ночь она распустила и ей так шло это, всё лицо словно утонуло в золотом облаке.
Всю ночь я не спал. Счастье, что к нам никого больше не подсадили за весь путь и от самого Симферополя до Москвы – мы ехали только вдвоём.
Тихонько, стараясь не потревожить её сон, поднимался и несколько раз за ночь выходил курить в холодный тамбур.
Возвращаясь, видел, что она не просто отдыхает, а глубоко спит и только неясная полуулыбка мило шевелила уголки её губ. Красивых и сочных. Ещё не отцветших…
***
Вот и Москва. Неловко попрощавшись – зачем излишняя суета, я поцеловал ей руку и зашагал в метро. Говорить было просто не о чем, тем более, что её встречали сын и дочь…
***
Да, есть судьба. И в это я поверил в тот миг, когда через двадцать дней, терзаемый страшной болью и будучи неспособным с ней справиться, я снова ехал к сёстрам, в Симферополь, на недельку, как мне при этом думалось.
Зайдя в купе – я обомлел. На сиденье сидела та моя попутчица и лукаво улыбалась:
– А я давно Вас заметила. Когда Вы закурили, у входа в вагон. Сидела и думала – вот, если судьба, то он непременно сядет в это купе, в котором еду и я.
Видите, так и вышло.
И уже без всякого перехода, торопясь, нисколько не стесняясь:
– А я всё время думала о Вас. И просила даже Бога, чтобы он явил чудо и мы встретились с Вами в Москве.
– Признаться честно, и я Вас вспоминал. Даже чаще, чем того хотелось бы.
Она, при этих словах, даже заалела. А я, грешен, остановил свой взгляд на её красивом, упругом животе, который выглядывал из-под белоснежной блузки-разлетайки.
Она видела мой взгляд, но не сделала даже единого движения, чтобы его прикрыть…
Всю дорогу мы проговорили. В этот раз я был откровенным, рассказал всё о своей беде, о невосполнимой утрате и мне стало даже как-то легче.
Поведала и она мне свою историю: растит двух детей – сына и дочь, уже взрослых, сумела определить их в Москве, даже жильё купила.
Сама же живёт в Ялте, работает на трёх работах, только бы обеспечить учёбу детей.
Призналась даже, что в последнее время, когда выросли дети и стали как-то определяться в жизни, у неё появился мужчина, зовёт замуж, но она так и не может решиться на этот шаг, так как у него двое детей, маленьких, и жена-дура, именно так она и сказала, хотя та и числит именно её в самых близких подругах.
При этих словах всё рухнуло в моей душе и я, уже почти до Симферополя, молчал, лишь чаще стал выходить в тамбур перекурить, читал газеты и лишь изредка поглядывал на её задумчивое и потерянное лицо. Видел, что внутри у неё, в самом сердце, шла напряжённая работа и она внимательно прислушивалась к себе.
Наконец, решившись, резко подняла голову, требовательно отвела в сторону газету, которую я читал, и с каким-то внутренним напряжением в голосе произнесла:
– Не нравлюсь?
– Нет, не нравитесь. Вот этого Вы говорить мне не должны были, никогда и ни при каких обстоятельствах. Я не могу относиться с уважением к человеку, который выстраивает свою судьбу на обломках чужого счастья, на горе других.
В Симферополе меня встретили сёстры и я, наспех попрощавшись со своей попутчицей, уехал с ними, даже не обернувшись назад, хотя её взгляд чувствовал своим затылком.
Но на душе моей покоя так и не наступило.
И отмаявшись два дня, я собрался и, не говоря ни слова сёстрам, уехал в Ялту.
Скорее, это был ритуал. Я всегда, приезжая в Крым, ехал хоть на денёк в Ялту, бродил, до смертельной усталости по нарядной и красивой в ту пору набережной, обедал в приморском ресторанчике и возвращался, к вечеру, в Симферополь.
Так было и в этот раз. Но меня почему-то необъяснимо тянуло не на набережную, а в Храм Александра Невского.
В дорожном разговоре она сказала, что это её самый любимый Храм и она часто там бывает.
Ни у кого не спрашивая дороги, я неспешно побрёл к Храму. Она так красочно мне описала путь к нему, что я нашёл его сразу, хотя ни разу прежде в тех местах не бывал.
Вручив мелочь побирушкам, я вошёл в Храм по крутым ступеням и, от неожиданности, ударившей прямо в сердце, даже задохнулся.
Людей в Храме было мало и я сразу увидел, что возле иконы Божией матери – большой, красивой, спиной ко мне, в повязанной на голове дымчатой шали, стояла она.
В эту минуту она была так далека от этого суетного мира и так прекрасна, что я, в предельном волнении, застыл и зачарованно наблюдал за каждым её движением.
Не выдержав, подошёл ближе и молча встал за её спиной.
Она, не поворачивая головы, еле слышно произнесла:
– Я знала, я знала, что Вы приедете, что мы встретимся. И… договорим. Мне непременно нужно с Вами договорить, так как я была… превратно понята Вами. А мне этого… крайне не хочется.
От этих слов я чуть не потерял сознание – как, откуда, ведь она меня не видела. И она, отвечая на мой молчаливый вопрос, ответила:
– А я чувствовала, нет, я просто знала, что сегодня Вы будете именно здесь…
***
Это были три самых дивных дня в моей жизни. Как само собой разумеющееся, она взяла меня под руку и мы пошли к ней домой.
Шли долго. Вдоль русла некогда существовавшей речки, всё время в гору. Она неотрывно смотрела на меня и за всю дорогу произнесла только несколько слов, но каких:
– Это была бы страшная несправедливость жизни, если бы мы не встретились.
Никогда, ни к кому я не испытывала такого чувства. Мне не совестно об этом говорить, как Вы стали мне дороги, как я шла к Вам, как я хочу видеть Вас, как я… люблю Вас.
Мы пили коньяк, поздний сентябрь, буремный, рвал окна, а на душе был настоящий праздник. Я чувствовал, что эта роковая встреча изменит всё в моей жизни. И очень хотел этого сам.
Вечером она исповедовалась мне. Я просил не делать этого, не надо, пусть всё судьба исчисляет с минуты нашей встречи.
Но ей что-то мешало и она, словно освобождаясь от налёта прошлого, сказала мне, что вернувшись из Москвы, рассказала о встрече со мной в поезде своему любовнику. И попросила больше её не тревожить, независимо от того, буду ли я в её жизни или нет и встречусь ли я вообще с ней ещё хотя бы раз в жизни.
Но тот её не оставлял. И всё говорил ей, что он никогда не оставит её добровольно, как самую умную и самую красивую женщину Ялты. И что он, наконец, готов оставить свою семью. Хоть сегодня.
На что она ему ответила:
– Нет, мне более такой жертвы не надо. Я целых одиннадцать лет ждала этого признания. А сегодня – оно мне уже не нужно.
Повернувшись ко мне, с жаром, стала говорить:
– Я поняла, что я жива, что я живу, я хочу любить и быть любимой. Не воровать любовь, а любить в полную силу, всем сердцем.
Затем она, в деталях, стала рассказывать мне об этой связи.
Я просил остановиться и не делать этого, но она была неукротимой:
– Нет, ты должен знать всё. И тогда ты решишь, достойна ли я твоей любви. А жить так, не очистившись, я не смогу…
***
Страшная это была ночь. Мы не прилегли ни на минуту и на мою голову обрушивались всё новые и новые детали её отношений с неведомым мне человеком, которого я уже ненавидел лишь за то, что он причинил такую боль этой женщине. Признаться, я даже подумал о каком-то психопатическом помрачении, если не сказать больше.