Страница 39 из 97
– Ты, отец, не сомневайся, я сделаю всё, но дочь будет со мной. И тебя об этом извещу непременно, ты не волнуйся.
Он так же молча, выплеснул свою кружку водки в рот, разлил остаток – на двоих поровну и сказал:
– Спасибо, сынок. А я и знал, что Мариночка не может – абы с кем связать свою судьбу. Слава Богу, что Господь так распорядился и она узнала, что такое счастье – и женщины любимой, и матери… Она тебе, сынок, верила безоглядно, ты это знай. Я, бывало, напущусь на неё, а она говорит:
«Ты же не знаешь его. Значит, не в его власти меня известить. Если жив – он нас не оставит».
– Это она к тому, что живот уже был виден и как она сияла при этом, вынашивая ребёночка. Это была самая счастливая пора в её жизни.
Плечи его стали содрогаться от рыданий:
– И даже… задумав такое… она, сынок, не попрекала тебя, а всё говорила, что с тобой что-то приключилось страшное, что ты не можешь быть с ней. Но она верила и знала, она мне так и говорила: «Я знаю, я знаю, что как только он сможет – он будет здесь. И не смей ему не верить».
– И я вижу теперь, как она была права, а я её – и корил ещё за всё произошедшее, – и он горько, навзрыд, заплакал.
Мы допили с ним водку и я уехал в Симферополь, остановив попутную машину, уверив этого несчастного, что буду постоянно держать в курсе всех дел, связанных с поиском дочери.
К сёстрам я в этот раз не заезжал.
Не буду описывать всех хождений по инстанциям, но через три дня я уже летел в Москву, держа на руках белоснежный комок, в котором ворочалась и попискивала моя дочь. Наша, с Мариной, долгожданная и выстраданная дочь.
***
Минуло тому много лет.
Я уже давно оставил службу, стал седым, рано, как лунь.
И только моя сухопарая, почти юношеская фигура, всё ещё тревожила многих окрестных дам, которые так и не могли понять, как мужчина, генерал-лейтенант, Герой Советского Союза, уже двадцать лет живёт один в загородном доме и всю свою жизнь посвятил воспитанию дочери.
Смирились и мои сёстры с этим и уже больше не знакомили меня с претендентками на удачное, по их мнению, замужество.
Мы с дочерью часто у них бываем и они, радушно и тепло, после оторопи первых лет, нас принимают и привечают.
Шумных компаний у меня за эти годы никогда не было, но друзья, старинные сослуживцы, приезжали часто.
И я всегда этому был очень рад и оживал, как говорила моя дочь Виктория, которая уже училась на третьем курсе мединститута – на глазах, поднимаясь, наконец-то, из-за письменного стола, который всегда был завален рукописями моих новых книг.
Много работал в области истории белого движения и внимательные читатели, с удивлением, открыли новое литературное имя и уже ждали выхода моих новых книг.
А сегодня у меня был большой праздник. Моей дочери исполнилось двадцать лет. Она, как и любая девушка, с заметным волнением ожидала эту особую дату в своей жизни.
Мои стародавние друзья, а новых – я что-то так и не завёл, с жёнами и детьми, приятели и однокурсники дочери, заполонили всю нашу усадьбу.
Автобус, который я нанял, подвозил и подвозил от очередной электрички гостей, а многие прибывали и на своих машинах, выстроив их в длинную колонну по всей улице посёлка, что вызвало неподдельный интерес у моих соседей, которые за долгие годы ко мне привыкли и никогда не видели у меня подобного столпотворения.
Всех гостей, которые заходили в просторный и уютный дом, встречали два больших портрета на стене, совершенно похожих, словно близнецы, молодых женщин.
Младшая смотрела на мир широко распахнутыми, от счастья, глазами и на её челе не читалось никаких горестных раздумий.
Глаза старшей – были обращены только ко мне и в них я всегда черпал силу и вдохновение.
И только я один, тысячи и тысячи раз, слышал обращённое – лишь ко мне:
«Родной мой! Ты не скорби. Не надо. Мы за столь короткое время испытали такое счастье, что иным оно за всю долгую жизнь не явится.
Я люблю тебя. Я люблю тебя за то, что ты есть, за то, что ты вырастил нашу дочь человеком светлым и достойным.
Мне всё об этом рассказал мой названный отец, которому ты регулярно писал, до его последнего дня помогал. Только он тебе не мог ответить, по известным тебе обстоятельствам.
Спасибо и за него, он тоже тебя любил и совершенно по-иному стал и свою жизнь оценивать и всё говорил – всем, что и ему, Господь послал великое счастье быть дедом.
Не спеши только, родной мой, ко мне.
У тебя ещё столько дел на этом, твоём свете. Разреши их все, на что Господь сил пошлёт.
А я… я буду ждать тебя.
Но ты только не спеши.
Разве способна моя смерть разлучить нас, если бессмертны наши любящие души, если мы жили и всё это время живём только друг другом и друг для друга?
Если мы созданы друг для друга.
Спасибо, мой родной, за дарованное тобой высокое счастье».
***
За всё в жизни надо платить.
И самую страшную плату
взимает дьявол за проданную душу.
Она уже никогда
не будет знать покоя и любви.
И. Владиславлев
РАСПЛАТА
Он вырос в этом маленьком южном городке, который примостился на самом берегу Азовского моря, в степной зоне Крыма.
Хорошо помнил, как им гордились и родители, и одноклассники.
Он, единственный из школы, за всю историю её существования, стал генералом, Героем Советского Союза.
В школе был оборудован музей его имени, даже улицу – в двенадцать домов, где он родился и рос до военного училища, городской сход порешил переименовать и дать ей его имя.
Поэтому всех огорошила и потрясла та давняя история, произошедшая с ним в далёкой столице, которая к этому времени уже и не была единой столицей Великого Отечества, за которое отец его, фронтовик, да и он сам – пролили немало крови. Сегодня она была столицей лишь далёкой и чужой для многих России, которая рассеяла своих детей по миру, да и бросила на произвол судьбы.
Эту историю знал в городке каждый и приезжим землякам рассказывал не так, как ведают из ряда вон выходящие приключения, события, а с болью и глубокой личной горечью.
Все его понимали, жалели и… не судили.
И был он для всех жителей городка родным и желанным и тем острее пронзала всех эта боль – в пересказах и, непременных при этом – искажениях, добавлениях, страстях – всего его многочисленного и дружного родства.
Только сестёр было три, да брат старший.
И вот эту историю мы и попробуем поведать так, как услышали её от младшей сестры его, которую он очень любил и которая врачевала людские болести в клинике республиканского центра.
***
Он застрелил её на глазах у всех. Прямо в палате госпиталя.
Не картинно, как это делают паяцы, стараясь устрашить и заставить каяться ту, из-за которой и идут на этот роковой шаг, а избавляя её от греха великого, предательства и ответственности за его судьбу и его детей и, особенно, от ненависти, унижающей презрительной жалости и лжи.
***
Их счастью завидовали все. И только одна старенькая бабушка, которая его любила сильнее, чем даже своих детей, осеняла его в спину, когда уходил, крестным знаменем и шептала уже совсем вылинявшими от старости губами, в глубоких поперечных морщинах:
– Господи! Сохрани и помилуй его, дитя моё святое. Сердцем чувствую, не к добру эта любовь. Не принесёт она ему счастья.
И тяжело вздыхала при этом:
– Не для доброй судьбы Господь её послал, не сможет она нести крест жены в скромности и послушании, бродит дурная кровь, не скоро перегорит… и угомонится.
И, когда старенькая Анна Романовна случайно, у самого берега моря, встретила её с каким-то приезжим поздним вечером, в почти расстёгнутом халатике, полыхающую дурной страстью, не побоялась, подошла по утру и, глядя ей прямо в глаза, сказала:
– Не мути родник-то, оставь ты его, голубиную душу. Ты ведь и себе не даёшь отчёта – зачем он тебе?
Нехорошо засмеялась та, презрительно измерила тяжёлым взглядом бабушку, да и сквозь смешок, похотливый и подленький, процедила сквозь зубы: