Страница 26 из 97
Поэтому я, последней волей своей, сжёг письмо полковника, а сам – сделал ещё несколько шагов к морю, да и скатился с горной тропы, почти в волны.
Слава Богу, это я уже видел с того Высокого и Вечного мира, куда возносилась моя душа – казаки нашего разъезда, оказавшись на месте боя, сообразили, что я направлялся к ним от полковника Суконцева и увидев обгорелый конверт и несколько ещё разборчивых слов в донесении, всё поняли, так как старший разъезда стал торопить своих товарищей к начальству.
Поэтому меры были приняты и все наши люди были спасены.
А я, с той поры, так и остался на этом крутом крымском берегу. Похоронили меня с честью мои новые товарищи с того разъезда, что минуту лишь не успел придти ко мне на помощь.
Могилку с землёй сравняли, засыпали под цвет местности полынью и даже лошадьми по ней несколько раз проехали, чтоб, значит, не обнаружили красные и не надругались над моим последним приютом.
А как вышли наши, полковника Суконцева люди к своим, он приехал, в последний миг, на могилку, поскорбел, поминальную чару выпил и даже сказал:
– Спасибо, казак, Спасибо Тымченко, выполнил ты свой долг. Вечная тебе память, а от меня – благодарность великая.
И преклонив колено, в носовой платок набрал горсть земли с моей могилы, да и положил себе в карман мундира…
Много лет прошумело с тех пор. Видел я много с Вечного мира, да вот рассказать никому не могу ничего, из живущих, кроме своих товарищей, которых – не счесть, встретил по ту сторону земной жизни.
О многом мы перебеседовали с ними за эти долгие годы. Торопиться уже было некуда.
И сошлись, с большинством в том, что жизнь свою, ни за какую цену, менять не стали бы. Всё в ней было правильно, а самое главное, что не я один, а почти все – думали, что за правое и праведное дело головы свои сложили. За други своя. А светлее этого – ничего быть не может.
А недавно – увидел, как какой-то седой человек, по всему видать – военный, держался так, что сразу видно, штатские так себя держать не умеют, да и неведомая мне Звезда на его пиджаке, слева, пламенела, отличие какое-то высокое, нашёл подкову моего верного Ястреба, косточки-то давно уже его истлели и кусок клинка, который я своей шашкой перебил в тот роковой день у моего стародавнего врага.
К слову, и к врагам у меня ненависти не осталось. Они шли своей дорогой, я – своей, не поразуметься нам было в ту пору, а сегодня, особенно после страшной войны, которую все пережили, и в нашей компании, в Вечной жизни, добавилось столько народу, душ святых и безвинных, что мне даже жаль, что кто-то сумел нас так развести по обе стороны реки-судьбы в ту пору.
И мы, не найдя слова доброго и. что самое горькое, даже правды своей друг другу не высказали, а сразу – взялись за шашки, да и давай друг друга изводить.
Не правильно это, нет, не правильно. И слава Богу, что в этой войне, как пошёл на нас фашист, нашли все общий язык, объединились в единую силу, народ единый и сумели отстоять Отечество наше, дорогую моему сердцу Россию.
Многих я видел, затем, своих земляков, в славных гвардейских казачьих корпусах.
В единой лаве шли на врага – и те, кто по белую сторону был, и те, кто красной веры придерживался. И, слава Богу, нельзя, никак нам нельзя, хранить былые обиды и друг на дружку руку поднимать.
Заклюют тогда вороги нас всех, землю нашу разорят дотла.
А я – что ж, не жалею, что на двадцать пятую весну жизнь не завернула. Только и справил двадцать четыре года, да и расстался с жизнью.
Самое главное – не зря. И даже ценой своей жизни спас группировку полковника Суконцева.
Любил я его и – как отца родного – встретил, прямо на пороге Вечной жизни. Случилось это в тысячу девятьсот сорок четвёртом году.
Погиб, как герой, в Югославии, защищая эту братскую землю от фашистской нечисти. Погиб славно. Так, что братья наши, до ваших дней память о нём хранят, его именем назвали городок, школу, памятник ему воздвигли – на века, и песню задушевную сложили о русском соколе, который бился за их свободу и независимость. Правда, сейчас стали реже её петь и вспоминать, как порушили это славное государство, разорили войной.
Я думал, что закончились уже войны-то, как нашествие фашистов разбили, ан, нет, льётся и дальше людская кровь, словно водица.
И оценивая происходящее, часто мы, с их Высокоблагородием, беседуем.
Обо всём. И то, с четырнадцатого года мы с ним, за батьку родного был мне, хотя и ровесник, почти. Опять же – и чин офицерский он мне выхлопотал, и шашку свою – передарил, все четыре креста – самолично вручал ещё на той войне, где мы не делились на правых и виноватых, а были – все заедино, за Россию Святую, бились.
Нет, жизнь моя состоялась. Иной и сто лет проживёт, а сделать ничего не сможет, особенно – за товарищев не постоит. А что же это за жизнь, тогда? Так, пыль одна и маета душевная. Так что прожил я не зря свои лета. Маловато, правда, но – кому что, Господь, отмеривает.
А то, что Господь рано к себе призвал, так ведь и Ему верные нужны, надёжные. Без них и здесь жизнь не сладится.
Много тех, кто жил неправедно, а хотят, не по заслугам, миновать спрос с себя, не представать пред Судом Высоким и Последним, чтоб, значит, ответ держать – за всю неправедность, ими сотворённую. Вот мы им, с товарищами, и не позволяем колобродить и учинять неправду великую в Вечной Жизни, к которой они привыкли в земной юдоли.
Хватит, натворили на земле такого, что целым поколениям никак не разобраться.
Пусть хоть здесь, пред Господом, ответят за все свои грехи сполна.
Вот и служу я теперь Ему, в вечности. Как учили, как наставлял и вразумлял меня полковник Суконцев, Его Высокоблагородие.
Да и сейчас – не оставляет нас своим попечительством и вниманием.
За детей родных нас принимает. Почитай, весь уже полк его здесь собрался. Никто не уцелел, правда, многие дотянули свою борозду по ниве жизни до конца и присоединились к нам уже в новое время.
Много странного нам рассказали, удивляемся и понять не можем – за что же кровь лилась тогда, коль сегодня всё заворотили назад, обратно. И снова разделили Россию на бедных и богатых, на грешников и праведников.
Только, почему-то, в чести, в последнее время, те, кто разорил страну великую и присвоил себе всё, что народом в труде тяжком отстроено и добыто. Все жилы народ порвал, чтобы после войны с фашистом восстановить из пепла порушенное, а завладели всем этим какие-то проходимцы.
Но мы им тут воли не даём. Пусть хоть в этой жизни ответят за свои злодеяния.
И полковник Суконцев – завсегда впереди нас, на суде праведном. Не даёт им воли.
Дошёл, наверное, какой-то слух и до вашего мира, очень уж страшатся к нему попасть те, кто грешил много в вашей жизни.
Таким немилосердным не был, Его Высокоблагородие, даже к врагам на поле боя. Всегда честь хранил и от нас совести требовал.
Враг – он лишь в бою, там одно правило – если не ты его клинком достанешь, то он – тебя. А после боя, нет, не допускал полковник лютости, свято честь воинскую блюл, а тут – прямо в лице меняется, сатанеет и всегда говорит сегодняшним христопродавцам:
«Моя бы воля – я всех бы вас, за поругание родной земли, со света извёл, нет у вас права на жизнь, на страданиях и на крови народной преуспели, богатства неправедные нажили. Такой разор по всей России учинили…».
Поэтому и стало больше душ светлых и прозревших, хоть в этом, Вечном мире.
Спасибо ему за науку.
И за честь высокую спасибо…
***
Спасибо нашей памяти,
что ведёт нас по дороге совести
и правды, чести.
А без этого и жить ни к чему.
И. Владиславлев
ПОЛЫНЬ
Крымская полынь всегда полыхала, к осени, багряными красками.
Сверху, у кисточек, она была ещё белёсой, а чем ниже, где находились листья более крупные и размашистые – она, в начале ноября, становилась почти алой.