Страница 46 из 69
Оказывается, этот бухгалтер ехал с колхозными деньгами из райцентра к себе в село, но до села не доехал, а в райцентр не вернулся. Впрочем, в райцентр ему и незачем было возвращаться.
Может, председатель и не догадался бы сопоставить некоторые странные факты, если бы секретарь сельсовета не шепнул ему кое–что. А шепнул он ему, что за день до сожжения молельного дерева люди видели, как Сандро у себя в шалаше принимал какого–то странного человека. Людям этот человек показался странным, потому что сам он был лысым, а лошадь его, привязанная у коновязи, наоборот, была чересчур гриваста, прямо, лев какой–то.
– Никому ни слова, – оживился председатель и послал его в село Анхара уточнить внешность лошади и самого бухгалтера, а заодно узнать, не брал ли он с собой из дому медный котел.
– И лошадь была гривастая, и сам он был лыс, как ладонь, – рассказал секретарь, вернувшись, – а насчет котла ничего не знают, потому что все котлы и чугунки на месте.
– Сандро нарочно подбросил этот котел, чтобы нас запутать, – сказал председатель и тут же послал его в Кенгурск за милицией.
Версия у него была такая: Сандро убил бухгалтера с целью грабежа, подвесил труп изнутри дупла, чтобы, выбрав удобный момент, вывезти его в лес и закопать. Но тут неожиданно для него на следующий день нагрянули комсомольцы и сожгли труп вместе с деревом.
В ту же ночь он приказал сторожу сельмага притаиться в зарослях ежевики возле дома Сандро и следить за тем, чтобы из дома ничего не вынесли Он решил, что Сандро, убив бухгалтера, увел лошадь куда–то в лес и держит ее там, а седло, скорее всего, припрятал дома. А теперь, когда пошли слухи об исчезнувшем бухгалтере, он, боясь обыска, вынесет седло из дому и перепрячет его в другом месте. Рано утром, вспугнутый выстрелом Хабуга, сторож сельмага вернулся в правление колхоза. Оказывается, старик, громко крича, что проклятые зайцы ему всю фасоль потравили, дал из своего дробовика два выстрела с балкона. Видно, сторожа почуяли собаки.
– Выносили что–нибудь ночью? – спросил председатель.
– Нет, – ответил сторож и соврал, потому что жена Хабуга ночью принесла ему кусок курицы и чурек. Она умоляла его сидеть в своей засаде как можно тише, а то, не дай бог, если ее старик узнает, что за его домом следят, всех переколошматит.
– Можно, я усну? – спросил сторож.
– Лучшего не придумаешь, – ответила она, и сторож тут же уснул, подчиняясь многолетней привычке спать в самых неприхотливых условиях.
В этот день почти одновременно с двух разных сторон к правлению колхоза подъехал кенгурийский милиционер и двое родственников бухгалтера во главе к Колчеруким. Один из родственников, пожилой крестьянин, был в бурке и в башлыке. Другой, что говорится, в расцвете сил, а одежда его намекала на принадлежность к партийной администрации, хотя он к ней никакого отношения не имел. Одет он был в чесучовый китель и в широкие галифе с сапогами. Так что, если судить по одежде, можно было сказать, что, начиная от головы и до пояса, он как бы представлял законодательную власть, а от пояса до сапог – исполнительную.
Председатель колхоза и председатель сельсовета, увидев гостей, вышли из правления и после некоторых колебаний, разделившись, подошли к прибывшим. Первый подошел к милиционеру, а второй – к родственникам бухгалтера.
– Бухгалтера спалили, так хоть бы лошадь назад отослали! – крикнул Колчерукий вместо приветствия и, быстро спешившись, привязал свою лошадь у коновязи.
– Подожди, Колчерукий, – заметил старший родственник, отдавая поводья председателю сельсовета.
– Не в лошади дело, – важно сказал председатель, подходя к ним и пожимая всем руки. Он это сказал скорбным голосом и при этом покачал головой с политическим намеком. Милиционер тоже качнул головой, как бы поддерживая знакомую правильность направления мыслей.
– Как это не в лошади! – удивился Колчерукий. – Что ж он ее, спалил вместе с нашим бухгалтером?
– Да нет! – поморщился Тимур оттого, что Колчерукий путал высокое с низким. – Орех сожгли наши комсомольцы по решению актива…
Тут он изложил версию преступления Сандро так, как сам ее представлял себе или хотел представить другим. Он сказал, что Сандро, по–видимому, убил бухгалтера и спрятал в дупле, чтобы потом, выбрав удобное время, закопать его где–нибудь подальше, где деревенские собаки и окрестные шакалы не могли бы его откопать. А тут на следующий день комсомольцы предали огню молельный орех, и преступление обнаружилось.
– А где лошадь? – перебил его Колчерукий.
– Лошадь, я думаю, он держит где–нибудь в лесу, – сказал председатель.
– Мы так думаем, – поправил его Махты. Ему уже приходилось напоминать, что он тоже власть, но в Чегеме, как и по всей стране, это забывалось.
– Надо допросить Сандро и осмотреть место, где найдены кости бухгалтера, – подытожил милиционер.
– Поедем к ореху, а там и до Сандро рукой подать, – сказал Махты.
Председатель попрощался со всеми и ушел в правление.
Махты оседлал свою лошадь, которая паслась во дворе сельсовета, и все пятеро выехали в сторону молельного ореха.
– Об одном прошу, – сказал старший родственник, подъезжая поближе к милиционеру, – не оскверните кости нашего родственника – не надо их щупать там, мерить, лапать…
Тут милиционер опешил и остановил лошадь.
– Но я собираюсь, – сказал он, – забрать кости вместе с Сандро…
– Ты из России приехал или из Кенгурска? – спросил старший родственник и тоже остановил лошадь. К нему подъехал младший родственник и остановился рядом. Теперь все остановили лошадей.
– Из Кенгурска, – сказал милиционер, краем глаза послеживая за правой рукой младшего родственника. Тот перебросил поводья в левую руку.
– И ты не знаешь, что абхазец не разбрасывается костями родственника!
– Знаю, но закон требует кости, чтоб установить труп.
– Значит, хотите дважды нас опозорить? – спросил старший родственник.
– Трижды! – поправил его младший. – Убили – раз. Сожгли – два. Кости увозите – три.
– Да, трижды, – согласился старший родственник, выслушав младшего и посмотрев на милиционера.
– Не считая лошади, – добавил Колчерукий, оглянувшись. Он был впереди.
– Не считая, – терпеливо согласился старший.
– Суд, – сказал милиционер и развел руками.
– Да, – как бы сочувствуя родственникам, добавил Махты, – у них такой обычай, кости адвокатам показывать.
Он тронул лошадь и все поехали.
– Неужели вы думаете, – после глубокого раздумья сказал старший родственник, – что мы допустим это?
– Что это? – спросил милиционер.
– Что ты, гремя костями нашего родственника, поедешь в район?
– Если туго завязать… – начал было милиционер.
– Ни слова! – перебил его младший родственник, слегка наезжая на него лошадью.
– И неужели вы думаете, мы допустим, – продолжал старший, – чтобы его государство судило, а не мы?
– А почему? – миролюбиво отозвался Махты. – Сейчас государство хорошо судит.
– Не спорю, – согласился старший родственник, – государство судит неплохо. Но он у нас убил родственника, а не у государства.
Они выехали из буковой рощи, и, когда тропа пошла по косогору, далеко внизу открылось рыжее кукурузное поле. Отсюда, с тропы, были видны фигурки крестьян, ломающих кукурузу.
– Э–гей, гей, Кун–таа! – крикнул Махты, остановив лошадь и страшно раздув шею.
Было видно, как запаздывает звук: люди на кукурузном поле замерли уже после того, как Махты докричал.
– Эге–гей, чего тебе! – наконец отозвался один из них.
Махты снова напружинился и, раздувая шею, закричал:
– Приходи к Большому ореху! Большому! Боль–шо–муу!
– Зачем он нам? – спросил милиционер.
– Он разгребал дупло, – пояснил Махты. Они стояли на тропе и смотрели, как далеко внизу фигурки остановились, видно о чём–то переговаривались. Потом разом все стали подниматься к тропе. Те, что работали, скинув рубахи, на ходу одевались и затягивали пояса.