Страница 67 из 69
Мне нравится этот тип генетики потому, что он, наконец, расставляет акценты правильно, выделяя именно то, что следует: отдельных индивидуумов и их поступки. Это гораздо привлекательнее, чем уже, к счастью, устаревающий тип генетики, который в силу своей методологии загонял людей во все более бессмысленные категории, приводящие к неверным выводам. До того как начать эту свою работу, я, думая о предках (если только вообще о них думал), представлял себе какое-то аморфное и расплывчатое собрание мертвецов, не имеющих никакой связи ни со мной, ни вообще с современным миром. Было довольно интересно читать про то, что кроманьонцы много лет назад выиграли борьбу за выживание, но ко мне это не имело ни малейшего отношения. Но стоило мне с помощью генетики осознать, что кто-то из моих прямых предков уже тогда при этом присутствовал, более того, принимал в этом живое и деятельное участие,— это перестало быть для меня просто интересным. От этого просто дух захватывало. ДНК оказалась вестником, которому удалось осветить нашу связь, протянувшуюся через поколения, донести послание, которое в буквальном смысле слова передавалось физически, через тела моих предков. Каждое такое послание проделывает дальний путь сквозь время и пространство, прочерчивая длинные линии, которые берут начало от наших праматерей. Нам никогда не удастся узнать всех деталей таких путешествий через тысячи лет и тысячи миль, но мы, по крайней мере, можем дорисовать их в своем воображении.
Я на сцене. Передо мной, в тусклом свете, все люди, которые когда-либо жили, они построились в линии, ряд за рядом, растягиваясь на бесконечно далекое расстояние. До меня от них не долетает ни звука, но я вижу, что они разговаривают между собой. В руке я сжимаю кончик нити, которая связывает меня с моей праматерью, тянется от меня назад в прошлое. Я дергаю нить, и по одному женскому лицу в каждом поколении поворачивается в мою сторону — они ощутили рывок. Их лица в толпе выделяются, словно их высвечивает для меня странный свет. Это мои предки. Я узнаю свою бабушку, она стоит в переднем ряду, но остальные лица мне не знакомы. Я всматриваюсь в них. Женщины не похожи одна на другую. Среди них есть высокие и маленькие, одни настоящие красавицы, лица других заурядны, одни кажутся богатыми, другие бедными. Мне хочется расспросить каждую из них по очереди об их жизнях, надеждах, разочарованиях, об их радостях и бедах. Я говорю, но они не слышат меня. И все же я ощущаю сильную связь с ними. Все они мои матери, которые передавали бесценное послание от одной к другой через тысячу рождений, тысячу криков, тысячу раз прижимая к себе новорожденных младенцев. Связующая нить в моей руке становится крепкой и неразрывной, как канат.
За тысячу рядов от меня стоит сама Тара, родоначальница моего клана. Она держит другой конец каната. Стоящие в громадной толпе наши предки — их не меньше миллиона — чувствуют натяжение нитей, которые лучами отходят от нее, как от центра. Я ощущаю, как и у меня внутри словно что-то тянет. Стоя на ярко освещенной сцене бытия, я осматриваюсь, смотрю направо и налево и понимаю, что другие чувствуют то же, что и я. Это другие люди из клана Тары. Мы всматриваемся друг в друга, ощущая сильную взаимную связь. Я вижу своих братьев и сестер. Теперь, когда мне известно, кто они, во мне растет какое-то глубокое чувство общности, большей близости к этим людям, чем к другим. Как и мои предки, они все очень разные, но есть существенная разница — с ними я могу поговорить.
Когда два человека обнаруживают, что принадлежат к одному клану, у них неизбежно возникает это чувство общности. Мало кто может облечь эти странные ощущения в слова, и все же это именно так. Хотя инструментом для установления генетических связей является в данном случае митохондриальная ДН К, я не думаю, что она имеет какое-то отношение к этому ощущению. Мне кажется невероятным, чтобы несколько генов, включенных в митохондриальный геном, могли напрямую отвечать за возникновение подобных чувств и ощущений. Это, безусловно, важные гены, которые, как мы увидели в одной из предыдущих глав, отвечают за то, чтобы клетки были в состоянии использовать кислород. Как-то трудно и даже невозможно поверить, не имея на этот счет твердых доказательств, что простое сходство клеточного обмена веществ может вызывать сильное эмоциональное переживание и ощущение общности. Несомненно, что ДНК —это физический объект, который в буквальном смысле слова передается от поколения к поколению, но в данном случае этот объект важен скорее благодаря тому, что является символом или знаком общности происхождения, о котором он свидетельствует, чем благодаря химическому обмену организма, который он непосредственно контролирует.
Многим людям уже пришлось испытать ощущение близости и даже родственные чувства по отношению к представителям своего клана. А может ли подобное чувство возникнуть, если анализ ДНК не вскроет эти связи? Двое незнакомых людей входят в комнату. Их взгляды встречаются, и они внезапно понимают, что их тянет друг к другу какая-то неодолимая сила, но они не могут объяснить, в чем тут дело. Может, все происходит как раз под влиянием подсознательного знания о древней связи? Никто пока не исследовал такие интригующие и загадочные возможности, но по мере того, как все большее количество людей будут выяснять, к какому клану они принадлежат, у них будет возникать реакция на вновь обретенных предков и друг на друга.
Что же это мы ощущаем, что разделяем с другими членами собственного клана? Мы разделяем одинаковую ДНК, которая пришла к нам от наших древних предков-женщин, передаваясь по материнской линии. Мы постоянно ею пользуемся. Клетки любой ткани в организме читают послание, которое несет эта ДНК, и выполняют ее инструкции миллионы раз в секунду. Каждый атом кислорода, который участвует в биохимических процессах в нашем организме, когда мы дышим, обязательно обрабатывается по формуле, врученной нам нашими предками. Это само по себе уже очень крепкая, основополагающая связь. Но путь, которым этот ген добрался до нас от наших предков, сам по себе имеет особое значение, поскольку проходит прямо по тем узам, которые крепко связывают каждую мать и ее дитя. Этот ген — живой свидетель круговорота боли, заботы и крепнущей любви, который повторяется вновь всякий раз, когда рождается новое дитя. На протяжении тысяч поколений он безмолвно сопутствует таинственной и загадочной квинтэссенции женственности. В этом и заключена та глубинная магия, которая связывает всех членов одного клана.
Такая связь вовсе не безусловна и не очевидна в нашем мире, где семейная история и генеалогия базируется на наследовании по отцовской линии. Мы все знакомы с богато украшенными свитками, на которых увековечены родословные богатых и могущественных. Все они без исключения регистрируют переход титулов, земель и состояний от отцов к сыновьям из поколения в поколение. Да и фамильные древа более скромных родов тоже неизменно зиждятся на том же принципе наследования по отцовской линии. Причина этой мужской монополии на прошлое чрезвычайно проста и заключается в том, что те записи, на которых и строится вся генеалогия, в очень большой степени зависят от использования фамилий. Если фамилия мужа — это единственное, что отражают записи, то нет ничего удивительного в том, что в результате получается родословное древо, посвященное исключительно мужчинам. Но исходная причина все та же — патриархальная ориентация всей цивилизации Запада, с которой мы столкнулись в первых теориях наследственности. Богатство и положение считались единственными вещами в мире, достойными того, чтобы быть полученными в наследство, а передавали их по мужской линии.
Как правило, выходящие замуж женщины принимают фамилию мужа взамен девичьей фамилии, в связи с этим проследить женскую линию очень трудно: женщины меняют фамилию в каждом поколении. Но и сохранение девичьей фамилии не решило бы проблемы, ведь и она, в конечном итоге, не более, чем фамилия отца вместо фамилии мужа. При таком положении дел не удивительно, что для многих людей откровением оказывается само существование такой вещи, как фамильное древо по женской линии — зеркальное отражение традиционной мужской версии. Я, должен признаться, ни разу не видел подобного древа, вычерченного кем-нибудь.