Пейзаж с бурей и двумя влюбленными

Вечером Женевьева встретилась с Домеником. Это было первое их свидание с того памятного вечера, и вначале оба ощущали некоторую неловкость. Однако затем они разговорились, и это чувство прошло.

Женевьева рассказала Доменику подробности несчастного случая в горах — ведь он, хотя и встречал вместе со всеми приехавших, не был в столовой и не слышал рассказа Хагена.

— Да, этот англичанин оказался совсем другим человеком, чем я представлял, — сказал задумчиво Доменик, когда она закончила свой рассказ. — Он как будто старается, чтобы о нем думали хуже, чем он есть на самом деле.

— Так оно и есть, — подтвердила Женевьева. — Он говорил мне, что надевает эту маску невозмутимости и равнодушия для защиты: по его мнению, всех открытых и добрых людей окружающие стремятся обидеть и унизить.

— Что ж, он прав, — заметил Доменик. — Только мне кажется, что эта маска уже срослась с ним и стала его частью. Заметь: мы с ним думаем довольно одинаково, нам было бы о чем поговорить, но он никогда не станет со мной общаться как с равным. Он слишком ценит свое богатство, добытое буквально своими руками. Он непростой человек, и любому, кто станет ему близким, будет непросто.

Женевьева рассказала также о внезапном отъезде Фуллера и Жоржетты и о предстоящем отъезде Камиллы, Роберта и Элеоноры.

— Что, графиня тоже? — удивился парень. — Впрочем, ничего странного. Возможных мужей здесь больше не предвидится — что тут еще делать?

— Ты несправедлив к ней, — возразила Женевьева. — Она тоже мучается, страдает.

— Все страдают, но по разным причинам, — не согласился с ней Доменик. — Элеонора страдает только потому, что окружающие поступают не так, как ей хочется. Она еще никому не делала добра, а вот зла — вполне достаточно. Кстати, тебе этот массовый отъезд тоже может принести неприятности. У графа, как я чувствую, трудно с деньгами, и содержать такой большой штат слуг ему не по карману. Если уедут сразу пять человек, вторая горничная будет не нужна. Так что не удивляйся, если после отъезда столь защищаемой тобой Элеоноры тебе предложат досрочно получить расчет.

Они еще немного поспорили о гостях, их характерах и поступках, затем разговор перекинулся на школьных товарищей — им было интересно сравнить свои воспоминания о годах, проведенных в школе.

Вернувшись к себе, Женевьева задумалась над тем, что услышала от Доменика. Жаль, конечно, если ей действительно придется покинуть замок уже через несколько дней. Она, правда, и сама решила уехать немного раньше — но не настолько. Что ж, если так — спорить, ссылаться на условия контракта, грозить графу судом, как советует Доменик, она не будет.

Да, Доменик говорил еще что-то, что резануло ее... Ах, да, о Лоуренсе — что близким будет тяжело с ним. Неужели он прав, и счастье Шарлотты не будет безоблачным? А может ли вообще счастье быть без проблем? Шарлотта и сама человек не очень легкий... Впрочем, что она размышляет о проблемах их будущей жизни, если они еще не объяснились. Может, Лоуренс еще не решится?

На следующее утро Женевьева с некоторой грустью убедилась, что работы у нее и впрямь осталось немного. Две комнаты — Фуллера и Жоржетты — стояли убранные и запертые, остальные три она убрала за полчаса. Все их обитатели, в том числе и Лоуренс, ушли по своим делам. “Неужели Лоуренс возобновил свои тренировки?” — удивилась она.

В комнате Вернона она нашла записку. Художник предлагал ей прийти после завтрака в его мастерскую, чтобы помочь развесить картины. Женевьева обрадовалась: у нее было неспокойно на душе, заниматься совсем не хотелось, хотелось двигаться, что-то делать, чтобы этим заглушить душевное беспокойство. Она решила пригласить с собой Доменика: все же лазить по стремянкам и вбивать гвозди — это больше мужская работа.

Правда, уговорить садовника оказалось трудным делом. “Конечно, Вернон великий художник, — возражал он на ее уговоры, — но чем более знаменит человек, с которым ты имеешь дело, тем выше надо держать собственное достоинство и не заискивать перед знаменитостью. Меня никто не приглашал помогать; и потом, у меня есть свои дела”.

Художник обрадовался приходу Женевьевы, а еще больше — Доменика.

— Как здорово, что вы пригласили молодого человека помочь нам! — воскликнул он. — Я, как видите, уже начал, — он показал на несколько повешенных по-новому картин, — но таскать стремянку мне уже тяжеловато. А заодно и число зрителей увеличится — я надеюсь, вы тоже придете?

Последние слова были обращены прямо к Доменику. Тот пробормотал что-то в том духе, что он польщен, да... Впрочем, так оно и было.

Доменик с художником занялись развешиванием картин, а Женевьева взялась за окна: кажется, их не мыли все лето — что смогут разглядеть зрители сквозь такую грязь?

Работа была в самом разгаре, когда Женевьева заметила, что Доменик замер перед одной из картин. Да, это был тот самый пейзаж с бурей и двумя влюбленными. Бережно повесив картину на стену (Вернон отвел ей самое видное место), садовник еще не раз оглядывался на нее. Улучив момент, он шепнул Женевьеве:

— Слушай, а это... не выдумка? Аллегория?

— Думаю, что нет, — так же тихо ответила Женевьева. — Надеюсь, что он угадал точно. Впрочем, сегодня все узнаем.

“Как бы я хотела, чтобы догадка Вернона и вправду сбылась! — подумала девушка. — И как было бы хорошо, если бы это произошло до моего отъезда — если мне действительно придется уехать”.

Наконец все было готово. Напоследок Женевьева вымыла полы; теперь мастерская блестела, как настоящий выставочный зал. Вернон торжественно закрыл ее на замок, горячо поблагодарив Женевьеву и Доменика за помощь. До открытия оставалось еще несколько часов. Доменик сказал, что пойдет займется своими делами, а Женевьева решила просто погулять.

Она направилась в свою любимую рощу секвойи. Она уже подходила к ней, когда из-за поворота аллеи вышли два человека.

Это были Лоуренс и Шарлотта — но как они изменились, как были они непохожи на тех людей, которых Женевьева привыкла видеть каждый день и, кажется, хорошо знала! Лицо Шарлотты светилось радостью; она словно стала красивее и даже выше ростом. Лоуренс был спокоен, как обычно, но его спокойствие уже не казалось маской, которая что-то скрывает. Они шли, держась за руки.

Увидев Женевьеву, Шарлотта сделала движение, чтобы освободить свою ладонь из забинтованной ладони кладоискателя, но Лоуренс удержал ее.

— Мы гуляем и все никак не нагуляемся, — объяснил он, когда Женевьева подошла ближе. — А вы как — подготовили выставку?

— Да, все готово, — ответила Женевьева, оглядывая своих друзей и чувствуя, как помимо ее воли на лице расползается счастливая улыбка.

— Ну что же — значит, скоро встретимся там. Наверняка Вернон приготовил много интересного, — заключил Лоуренс с загадочной улыбкой.

Каждый пошел своей дорогой. Женевьева не удержалась и обернулась. Шарлотта шла, что-то рассказывая Лоуренсу и сопровождая рассказ взмахами свободной руки; англичанин внимательно слушал.

Итак, Лоуренс все же нашел в себе силы и объяснился в любви! Женевьева только сейчас осознала значение того, что она сейчас видела. Как здорово! Каким счастьем светились их лица! Интересно, когда к ней, Женевьеве, придет настоящее чувство, она тоже будет выглядеть такой счастливой?

Ей хотелось петь, читать стихи, танцевать — как вчерашним утром, когда она поговорила с Лоуренсом и показала ему картину. Хотелось с кем-то поделиться радостью. С кем же? Конечно, с Домеником! И как она не сообразила — он пошел работать, а она — гулять. А ведь он ей помог. Теперь она поможет ему. И она отправилась искать Доменика.

Она нашла садовника в аллее старых платанов. Он с пилой в руках вырезал лишние ветки и на предложение Женевьевы помочь ему вначале ответил категорическим отказом — что, мол, она выдумала, пусть занимается своими делами — но затем прислушался к ее настойчивым просьбам, дал ей старую куртку и объяснил, что делать. Постепенно Доменик увлекся, рассказал Женевьеве, как отличать ветки, которые требуется вырезать, как формировать крону.