Страница 14 из 42
— Да, верно, в Индийском океане к нам привязался групер — это такая рыбина величиной с человека, с устрашающей пастью, — подтвердил ее слова Брэндшоу. — Вначале он просто плавал вокруг нас, когда мы работали на дне. А когда одному из наших аквалангистов вздумалось кинуть ему кусок мяса, он пристал к нам словно собачонка.
— А помнишь, мы искали в Красном море шебеку арабского шейха? — подхватила Жоржетта. — Мы плавали рядом с коралловым рифом. Какое фантастическое зрелище! Никакой земной парк не сравнится с ним. Рыбы и растения всех оттенков, всех форм — наше воображение не в силах придумать таких. Разве что “сесть на иглу”...
Жоржетта задумалась, вспоминая стоящее перед ее мысленным взором зрелище. Женевьева еще не видела ее такой. Она привыкла видеть Жоржетту всегда приземленной, прозаической; казалось, ее заботит лишь одно — как подольше поплавать в бассейне да поиграть в волейбол с Фуллером. К тому же Женевьеву несколько раздражало стремление девушки постоянно подчеркивать свое хорошее сложение, ходить полуобнаженной или в вызывающе коротких платьях. На ней и сейчас была коротенькая белая юбочка, подчеркивающая ее прекрасный загар, да такой же белый топ. Но теперь перед Женевьевой стояла мечтательная, воодушевленная девушка, лицо которой было озарено воспоминаниями о красоте, увиденной ею на дне моря. И Женевьева позавидовала Жоржетте. Ведь у нее было что-то свое, чего нет у других, что делает ее неповторимой — подводный мир, в котором она не только была, но и работала, путешествия. А что может вспомнить она, Женевьева? Детство? Годы учебы? А стремление Жоржетты иметь на себе минимум одежды... Может, это тоже связано с морем, с водной стихией? В вечернем платье плавать не станешь...
В этот момент Женевьева перехватила взгляд Лоуренса, обращенный на Жоржетту. И она вновь подумала, как можно ошибиться, доверившись первому впечатлению и лишь на его основании составляя мнение о человеке. Лоуренс уже несколько раз в этот день удивлял ее, доказывая, что вовсе не является таким бесчувственным, как кажется. Вот и сейчас в его взгляде сквозило подлинное чувство. Но это не было восхищение или любование, с каким смотрят на любимую девушку. Скорее, это был теплый поощряющий взгляд, с каким взрослый человек смотрит на увлеченного игрой ребенка. “Они не ровня, — мелькнуло в голове Женевьевы. — Может быть, он даже не любит... Но он к ней привязан... ”
Жоржетта и Лоуренс еще какое-то время рассказывали уже вдвоем о своих приключениях на морском дне. Затем девушка воскликнула:
— Нет, я так не могу! Когда я вспоминаю море, мне обязательно нужно поплавать! Пойдемте в бассейн! — и, уже обращаясь к Лоуренсу, она заметила:
— Я, собственно, и зашла, чтобы позвать тебя. Я и не знала, что ты проводишь такую экскурсию. Вы как-нибудь загляните ко мне — мне тоже есть что показать, хотя, конечно, и не такое замечательное, как у Лоуренса, — обратилась она уже к Шарлотте и Женевьеве.
Когда они спустились к бассейну, то увидели там лежащую на настиле пару. Это были Фуллер и Элеонора, которые о чем-то оживленно беседовали.
— О, какая компания! — воскликнул Фуллер, увидев подходящих. — Мисс Элеонора доказывает мне преимущества верховой езды и приглашает на поездку верхом, а я ей рассказываю о прелести горных прогулок. А вы о чем беседовали? — спросил писатель, с любопытством глядя на подошедших. Действительно, подумала Женевьева, их компания выглядит необычно, и Фуллер должен был это отметить.
— Мистер Брэндшоу показывал нам свою коллекцию и рассказывал о своих путешествиях, — объяснила она, вызвав еще большее любопытство американца.
Он принялся расспрашивать, однако Жоржетте, да и Женевьеве, не терпелось искупаться, и они отправились в бассейн. А когда вынырнули, разговор уже шел о другом — об обычаях разных народов, в частности, о любовных играх и обрядах. Направлял разговор, как заметила Женевьева, в основном Фуллер — видимо, его живо интересовал этот вопрос. Женевьева уже давно заметила, что американца интересует все относящееся к физической стороне любви. Вряд ли его можно было назвать сексуально озабоченным — скорее, решила девушка, это требовалось для новой книги, над которой он, по всей видимости, работал.
Лоуренс рассказал о некоторых весьма экзотических с точки зрения европейца обычаях индейцев бассейна Ориноко, а также креолов и мулатов с Малых Антильских островов.
— С нашей точки зрения их брак выглядит чистейшим развратом и царством похоти, — заключил англичанин. — Однако если взглянуть на наше сексуальное поведение (по крайней мере, предписанное, официальное) их глазами, то оно будет выглядеть совершенно диким и неестественным. Судить о том, что естественно, а что неестественно, вообще довольно сложно.
— Да, ведь и у нас есть обычаи, весьма похожие на забавы ваших туземцев, — заметил Фуллер. — Например, групповой секс.
— Да, — согласился Лоуренс, — и среди молодежи он достаточно распространен. Жоржетта могла бы кое-что об этом рассказать.
— О, если бы мадмуазель Ласурс могла бы поделиться с нами... — искательно проговорил американец.
— Почему бы и нет, если вам это интересно, — сказала Жоржетта, переворачиваясь на спину, чтобы ей было удобнее рассказывать — а может, чтобы слушатели могли еще раз оценить ее красоту, подчеркнутую изящным “бикини”. — Ничего особенного не было. Просто, когда я училась в Марселе, у нас сложилась такая дружная компания, и кому-то пришло в голову сблизиться еще больше. У родителей одного из наших товарищей была большая вилла, которая часто оставалась свободной. Там мы и собирались. Обычно съезжались к вечеру. Все старались красивее одеться и тщательно подбирали белье; парни обычно надевали плавки.
Начинали обычно с “сеанса братской любви”, как мы его называли: каждый парень должен был крепко поцеловать и обнять каждую девушку. Затем следовал “конкурс эрудитов”.
— Вероятно, вы должны были проявить свои обширные познания в области любви, вроде тех, о которых нам поведал Лоуренс, — насмешливо предположила Элеонора.
— Вовсе нет, — возразила Жоржетта. — Парни и девушки по очереди задавали друг другу самые разные вопросы, чаще всего требующие смекалки и больших знаний. Если соперники отвечали, то тот, кто задавал вопрос, считался проигравшим и должен был снять с себя что-то из одежды. Если же соперник отвечал неправильно, то раздеваться должен был он — то есть вся группа, все парни или все девушки. И так продолжалось до тех пор, пока на ком-то не оставался всего один предмет одежды. После этого, если они еще раз проигрывали, то попадали в рабство к выигравшим, и игра прекращалась. Победители выбирали себе пару из числа проигравших и в течение получаса могли делать с этой парой все что угодно — разумеется, так, чтобы это доставляло обоим удовольствие.
— Проигрывали, конечно же, всегда девушки? — предположил Фуллер.
— Увы, да, — призналась Жоржетта. — Хотя пару раз я придумала очень коварные вопросы, на которые никто из парней не нашел ответа, и тогда выбирали мы. Тогда я выбрала одного парня, который обычно насмехался над нами, и так его раздразнила за эти полчаса, что он на стенку лез — но так ничего и не получил. Правда, потом в следующих играх он на мне отыгрался...
— А что было в этих следующих играх? — спросила Элеонора.
— Разное... Ну, например, девушке, совершенно обнаженной, завязывали глаза, иногда еще связывали руки и оставляли ее одну в комнате. Парни входили туда по одному и в течение одной минуты ласкали ее. А она должна была угадать, кто это был. Если угадывала, могла выбрать любого парня и заняться с ним любовью. Если нет — входил следующий. Потом менялись, и то же самое проделывали с парнями. Морис — это наш заводила — придумывал и другие игры...
— Ну, чем не обычаи ваших краснокожих друзей! — воскликнул Фуллер, обращаясь к Лоуренсу. — Отличие только одно: там общая мораль считает такие действия нормальными, а здесь осуждает. И хотя большинство людей в душе не прочь были бы заняться чем-то подобным, они никогда в этом не признаются. Вот вы, мадмуазель, — внезапно обратился он к Женевьеве, — вы ведь, разумеется, с негодованием отвергнете предложение заняться подобными играми?