Страница 13 из 42
Доменик показал ей парк, все его уголки, все самые красивые места. Он рассказал о том, чем занимается, о своих планах. О деревьях, травах, цветах, об их влиянии друг на друга он мог говорить часами. Но еще интереснее Женевьеве были его замечания о людях. С ним она соглашалась чаще, чем с Фуллером.
У Ричарда Фуллера и у молодого садовника был еще один соперник, с которым Женевьева готова была проводить все свободное время. Это была Шарлотта. Уже на третий день после приезда Женевьева попросила у Шарлотты разрешения побывать у нее в мастерской, расположенной рядом с мастерской мистера Вернона. Скульптор сразу согласилась. С тех пор девушка пропадала там часами, наблюдая, как Шарлотта специальными резцами обрабатывает глыбы песчаника или готовит формы для бронзового литья, как появляются из-под ее рук все новые и новые причудливые создания. Работа не мешала им разговаривать. Шарлотта рассказала Женевьеве о себе. Оказалось, что у них много общего. Как и Женевьева, Шарлотта родилась и выросла в небогатой семье — но не на юге, а на севере Франции, в Нормандии. Больше всего на свете она любила слушать сказки, которые во множестве знала ее бабушка, или сидеть в яблоневом саду деда. Она росла мечтательной, нелюдимой, хотя всегда тянулась к людям. В студенческие годы (она училась в Высшей школе искусств) она часто влюблялась в самых разных людей.
— Знаешь, — говорила она, не отрывая глаз от обрабатываемой поверхности камня, — я люблю это состояние влюбленности, когда тот, кого ты любишь, не знает, даже не догадывается об этом. А ты следишь за ним, ловишь его слова, узнаешь о нем все больше — и все, что узнаешь, тебе нравится, все кажется таким значительным, интересным. И ты мечтаешь, мечтаешь — о первом объяснении, первом поцелуе, о свиданиях... Воображаешь долгие разговоры и ведешь их с ним... в воображении.
— А потом? — спросила Женевьева.
— Потом... Потом ты начинаешь замечать одну неприятную черточку, затем другую, еще, еще... И приходит отрезвление. И ты видишь, что тот, кого ты считала особенным, единственным в мире — в сущности, неглубокий, ограниченный человек. Такой же, как все.
— Как это, должно быть, ужасно — разочаровываться, — вздохнула Женевьева. — Я сама пережила такое два... нет, три раза, и каждый раз мне казалось, что свет меркнет, что у меня ничего больше в жизни не будет, что я умираю.
— Нет, — покачала головой Шарлотта. — Это не так страшно. Ведь есть другие.
— Другие?
— Да. Надо только искать их. Собственно, я разочаровывалась в одном избраннике, потому что находила рядом другого, гораздо лучше его — и влюблялась в него.
— И ни один из них не знал о твоей любви?
— Лишь однажды я не выдержала и открыла себя, — призналась Шарлотта. — И горько пожалела об этом. Нет, они не знали.
— Ну, а настоящей любви, не только в воображении — разве у тебя не было? — спросила Женевьева и, как бывало с ней не раз, пожалела о своем вопросе — он показался ей бестактным. Однако Шарлотта не смутилась — скорее удивилась.
— Настоящей? — переспросила она. — Ты имеешь в виду взаимную любовь или физическую близость?
— А разве это для тебя не одно и то же? — в свою очередь удивилась Женевьева.
— Пожалуй, нет. Близость — это то, чего требует от нас природа. И я вовсе не осуждаю девушек, которые ищут близости, хотят почувствовать мужчину. Или хотят иметь от него ребенка — это тоже зов природы. А любовь... Любовь — это подарок небес, дар Божий. Он так редок... А уж взаимная любовь, истинная, глубокая — это вообще чудо. Вроде жемчужного дождя, про который мне рассказывала бабушка — в наших краях есть такая сказка.
— Но тогда... — растерялась Женевьева, которая думала совсем иначе, — тогда те девушки, которые ищут легких знакомств, гоняются за мужчинами, — ну, как наша... (она хотела сказать о Катрин, но осеклась — ведь Шарлотта не знала ее историю) — как некоторые... они, что же, выходит, правильно поступают?
— Это зависит от того, как они это делают, — пожала плечами Шарлотта. — Тут, как во всем: все диктует чувство меры и вкус. Вот это чудище, например, — она показала на скульптуру, над которой работала. — Видишь, у него три глаза, волосы на ушах, руки-крючья — но разве оно безобразно? Нет! А теперь представь, что я сделаю еще один глаз — вот здесь. Или еще одно ухо. Представляешь?
— Сейчас оно нелепое, смешное... но какое-то милое, — сказала Женевьева. — А тогда... Тогда будет страшным.
— Вот так и с близостью, — заключила Шарлотта. — То, что было немного смешным, забавным, может стать отвратительным и отталкивающим. Вот, возьми нашего Лоуренса. Как идеально в нем сочетаются внешность и характер. Я имею в виду его невозмутимость, отрешенность — и это при необычайной пластике тела. Все, казалось бы, хорошо, — но чувство меры нарушено. Его невозмутимость демонстративна, это маска, которая что-то скрывает. Что? Скорее всего, самодовольную пустоту.
Женевьева частенько слышала от своей подруги — теперь она считала Шарлотту именно подругой — тирады по адресу англичанина. И тем не менее Шарлотта продолжала им интересоваться и присутствовала на его утренних занятиях гимнастикой. Когда Женевьева поинтересовалась, почему Шарлотта проводит там так много времени, та призналась, что задумала изваять Лоуренса Брэндшоу.
— Разумеется, это будет не вполне реалистическое изображение, — объяснила она. — Даже совсем не реалистическое. Возможно, оно не очень будет походить на сэра Лоуренса, каким его видят окружающие. Я его вижу другим...
Каким — Шарлотта не сказала, но пригласила Женевьеву поприсутствовать на одном из занятий англичанина — он не будет возражать. На следующее утро девушки направились в дальний конец парка. Лоуренс уже был там. Когда девушки появились на поляне, он молча кивнул им и продолжил заниматься своим делом. Вначале шли упражнения с чашей, полной воды, с палкой — плавные, скользящие движения. Затем кладоискатель перешел к другой части утреннего цикла. Последовала серия молниеносных разящих ударов по невидимому противнику, акробатических прыжков. Завершила все одна из поз йоги.
— Какая гибкость! — в восхищении прошептала Шарлотта. — Какое слияние с природой! Но вот душа... Я не чувствую ее.
— Ну что, мадмуазель, скоро ли я увижу себя в облике одного из ваших чудищ? — весело спросил Лоуренс, подойдя к ним. Женевьева отметила, что сейчас он выглядел не таким недоступным и отрешенным, как обычно.
— Мне чего-то не хватает, — призналась Шарлотта. — Мне нужно что-то еще знать о вас.
— О, я весь открыт! — заявил англичанин. — А хотите, я приглашу вас к себе, покажу кое-что из своих находок, расскажу о том, что видел?
Девушки охотно согласились, и они вместе направились в комнату Лоуренса Брэндшоу. Женевьева уже не раз бывала здесь и успела немного привыкнуть к сказочным маскам на стенах, к макету галеона (теперь она уже знала его название — “Сан-Себастьян”); Шарлотта же была здесь впервые. Лоуренс устроил настоящую экскурсию, как в музее, рассказывая историю каждой маски. Затем он увлекся, достал из шкафа найденные на дне океана старинные ожерелья, монеты, рассказал об экспедициях за сокровищами. Женевьева чувствовала, что Лоуренс кое о чем умалчивает — было бы странным, если бы он поступил иначе — но все равно рассказ получился захватывающим. В нем были истории об акулах, преследующих пловцов, и о других акулах — пиратах Больших Антильских островов, о кубинских и гаитянских полицейских, алчных и жестоких — попасть к ним в лапы было все равно, что попасть в пасть к акуле.
Затем Лоуренс заговорил о другом — о красоте моря. О багровых закатах, предвещающих ураган, о грозных волнах, грозящих опрокинуть даже самое крепкое судно, и об удивительном подводном мире — мире безмолвия. Кораллы, среди которых прячутся не только прекрасные, словно усеянные драгоценными камнями иглобрюхи, фантастические рыбы-ангелы, но и грозные мурены.
— Ты еще расскажи про нашего ручного групера, как мы его кормили с рук, — раздался неожиданно голос у них за спиной. Обернувшись, девушки увидели Жоржетту. Видимо, она уже некоторое время находилась в комнате и тихо, не выдавая своего присутствия, слушала рассказ Лоуренса.