Безнадежность

— Она на самом деле молодая.

— Вы с ней совсем разные внешне. Ты больше похожа на отца? — Он поворачивается ко мне.

— Не знаю, — пожимаю плечами я. — Не помню, как он выглядит.

Он снова обращает взгляд на фотографии и пробегает по одной их них пальцем.

— Твой отец умер?

Не слишком ли прямолинейно? Он будто бы знает, что мой отец жив, иначе не спрашивал бы об этом так беспечно.

— Не знаю. Не видела его с тех пор, как мне исполнилось три.

Он возвращается в кухню и садится напротив меня.

— И это всё? Не расскажешь, что за история?

— О, она определённо была, просто я не хочу рассказывать.

Уверена, была какая-то история… но я её не знаю. Карен не в курсе, что было со мной до того, как меня взяло под опеку государство, а я никогда не видела смысла в этом копаться. Зачем мне три забытых года, если следующие тринадцать прошли отлично?

Он вновь улыбается, но на сей раз улыбка недоверчивая и сопровождается вопросительным выражением глаз.

— Вкусные печенья. — Он грамотно меняет тему. — Зря ты принижаешь свои кондитерские способности.

Раздаётся писк, я срываюсь с табурета и бегу к духовке. Открываю её, но торт ещё и близко не готов. Оборачиваюсь и вижу, что Холдер держит в руке мой телефон.

— Тебе сообщение, — смеётся он. — Оставь торт в покое!

Бросаю прихватку на стойку и возвращаюсь на своё место. Холдер просматривает мои сообщения. Никакого уважения к частной жизни. Впрочем, мне всё равно, пусть читает.

— Я думал, что мобильник для тебя под запретом, — говорит он. — Или это просто была жалкая отмазка, чтобы не дать мне номер?

— Так и есть, под запретом. Мне его подарила лучшая подруга на следующий день после «жалкой отмазки». Им можно пользоваться только для СМС.

Он поворачивает телефон экраном ко мне.

— И что это за сообщения такие?

Возвращает телефон к себе и читает вслух.

«Скай, ты прекрасна. Ты одно из самых изысканных созданий на свете, и если кто-то будет утверждать обратное, я зарежу эту стерву».

Он задирает бровь, переводит взгляд с телефона на меня и обратно.

— Боже мой! И все остальные такие же. Пожалуйста, только не говори, что это у тебя такой аутотренинг!

Я смеюсь, наклоняюсь через барную стойку и выхватываю мобильник.

— Прекрати. Ты ломаешь весь кайф.

Он откидывает назад голову и хохочет.

— О господи, так это правда? Ты сама себе это пишешь?

— Нет! — восклицаю я, пытаясь защититься. — Это всё Шесть. Она моя лучшая подруга, сейчас на другом конце света и скучает по мне. Она хочет, чтобы я не грустила, вот и шлёт мне каждый день приятные эсэмэски. По-моему, это мило.

— Не верю. Они тебя раздражают, и, возможно, ты их даже не читаешь.

Как он догадался?

Кладу телефон на стойку и скрещиваю руки на груди.

— Она хочет как лучше, — отвечаю я, не желая признаваться, что эти сообщения раздражают меня до безумия.

— Они тебе вредны. Раздуют твоё эго до такой степени, что ты лопнешь. — Он берёт мой мобильник и достаёт из кармана свой. Тыкает пальцами в какие-то кнопки в моём телефоне, потом в своём. — Нужно поскорее выправить ситуацию, пока у тебя не началась мания величия.

Протягивает мне мой телефон, пишет что-то в своём и убирает в карман. Мой мобильник пищит, извещая о приходе нового эсэмэс. Опускаю взгляд на экран и разражаюсь хохотом.

«Твоё печенье — отстой. И не такая уж ты симпатичная».

— Так лучше? — дразнит он. — Твоё эго хоть немного сдулось?

Я со смехом кладу телефон на стойку.

— Умеешь ты сказать девушке ровно то, что ей нужно. — Встаю и прохожу в гостиную. — Хочешь небольшую экскурсию по дому?

Он поднимается и следует за мной. Пока я демонстрирую ему комнаты, всякие скучные безделушки и фотки, упоминаю неинтересные события, он, естественно, неторопливо впитывает всё, останавливается у каждой достопримечательности, осматривает каждый предмет и за всё это время не произносит ни слова.

Мы подходим к моей спальне, и я распахиваю дверь.

— Моя комната, — объявляю я и гостеприимно раскидываю руки, а-ля Ванна Уайт[5]. — Чувствуй себя как дома, но учитывая, что рядом нет никого от восемнадцати и старше, держись подальше от кровати. В эти выходные мне запрещено беременеть.

Он слегка притормаживает на пороге и поворачивает голову ко мне.

— Только в эти выходные? Планируешь залететь в следующие?

Я вхожу в комнату за ним следом.

— Не-а. Пожалуй, подожду ещё пару недель.

Он осматривает помещение, медленно поворачиваясь на месте, пока не становится лицом ко мне.

— Мне уже есть восемнадцать.

Я склоняю голову набок, не понимая, зачем он упомянул этот малозначительный факт.

— Хочешь сказать, что ты крут?

Он переводит взгляд с меня на кровать и обратно.

— Ты велела держаться подальше от кровати, раз мне нет восемнадцати. Просто хотел отметить, что уже есть.

Не нравится мне, как сжались мои лёгкие, когда он взглянул на постель.

— Вот как? Ну, значит, я имела в виду — девятнадцать.

Крутанувшись на месте, он медленно движется к открытому окну. Наклоняется, высовывает голову, затем втягивает её обратно.

— То самое скандально известное окно?

Он не смотрит на меня, что, возможно, неплохо, ибо если бы взглядом можно было убить, он был бы уже мёртв. Какого чёрта он вообще припёрся и ляпает что ни попадя?! А я только-только успела почувствовать удовольствие от его общества, ради разнообразия. Он вновь поворачивается ко мне, и игривое выражение его лица сменяется испытующим. Это я уже видела неоднократно.

— Что тебе от меня нужно, Холдер? — вздыхаю я.

Выкладывал бы уже, зачем явился, или проваливал бы. Он скрещивает руки на груди и прищуривается.

— Все же знают про это окно, разве нет?  Что я такого сказал?

Из его колючих вопросов очевидно — своим замечанием насчёт окна он сознательно и точно бил в цель. Но я не в настроении играть в его игры. Мне ещё нужно допечь торт. И съесть всё испечённое.

Я подхожу к двери и открываю её настежь.

— Тебе известно, что ты сказал, и ты получил ту реакцию, которой добивался. Счастлив? Теперь можешь уходить.

Как бы не так! Он опускает руки и подходит к тумбочке. Берёт книгу, которую дал мне Брекин, и осматривает её с таким видом, будто и не было предыдущих тридцати секунд.

— Я пока прошу тебя вежливо. Пожалуйста, уходи.

Он осторожно кладёт на место книгу и опускается на кровать. Укладывается как ни в чём не бывало. Он на моей чёртовой кровати!

Я закатываю глаза, подхожу и стягиваю его ноги на пол. Если мне придётся физически выставить его из дома, я это сделаю. Когда я хватаю его запястья и пытаюсь поднять, он дёргает меня на себя быстрее, чем мой мозг успевает отреагировать. Перекатывает меня на спину и прижимает мои плечи к матрасу. Это случилось так неожиданно, у меня не было времени даже побороться. И теперь, когда я взираю на него снизу вверх, часть меня не хочет бороться. Я в сомнениях: то ли завопить, призывая на помощь, то ли сорвать с себя одежду.

Он отпускает мои плечи, подносит руку к моему лицу и большим пальцем вытирает кончик носа.

— Мука, — комментирует он. — Покоя мне не давала.

Потом садится, опираясь о спинку, и кладёт ноги обратно на кровать. А я так и лежу пластом на матрасе, смотрю на звёзды и впервые, глядя на них, чувствую нечто большее, чем пустоту внутри.

Даже двинуться не могу, потому что боюсь, что он псих. То есть, буквально, клинически болен. Это единственное разумное объяснение. И тот факт, что я всё ещё нахожу его привлекательным, может означать только одно: я тоже сошла с ума.

— Я не знал, что он гей.

Ну да, совсем сбрендил.

Я поворачиваю к нему голову, но молчу. А что, чёрт возьми, скажешь безумцу, который сначала отказывается покинуть твой дом, а потом несёт какую-то пургу?

— Я избил его потому, что он подонок. Понятия не имел, что он гей.