Северный ветер

Заговорили о мраморе, о камнях, о красоте их, оживающей в руках настоящего мастера. О всяком камне у Кузьмы Григорьевича имелась в запасе занятная история, со всяким камнем у него была связана какая-нибудь удача в жизни. И трудно было разобрать, где в его рассказах кончалась правда и начиналась сказка.

Сергей поднялся.

— Ты где остановился, мил человек? — спросил Кузьма Григорьевич, тоже поднимаясь.

— У Шестопалихи.

Кузьма Григорьевич чуть встревожился.

— Ты там обо мне молчи, — таинственно подмигивая и отводя в сторону бороду, попросил он. — Змеевик этот для дочки Шестопалихи ищу. Знатный был мастер ее отец, самый видный. В музее его работы держат. Так и называются — шестопаловские. У Нюрки отцовские руки и глазок острый... Сын в технику ударился, а дочка от камня отойти не может. Смотри-ка — девчонка, а камень к себе потянул... Так ты там обо мне промолчи. Будешь жить, мой дом не обходи. Может, и стариковская болтовня в чем поможет.

— Ладно, сохраню секрет, — пообещал Сергей, вспомнив девушку и рябиновую ветку на письменном столе. Не ошибся в предположении, что попал в семью камнереза. Но чья рябиновая ветка — умершего отца или дочки?

— Это хорошо, что тебя прислали, — продолжал Кузьма Григорьевич. — Значит, не думают камнерезные работы закрывать. А наш-то председатель совсем не дает камнерезам ходу. Ты присмотрись ко всему получше — к порядкам нашим, к мастерам молодым. Хорошие тут есть ребятки, чувствуют камень, но Нюрка среди них на отличие. Не забывай старика, — еще раз напомнил он.

Они простились. Сергей двинулся дальше по тропинке, а Кузьма Григорьевич полез в кусты искать свой змеевик.

Лес впереди посветлел. Тропка все змеилась и змеилась и вскоре вышла на линию железной дороги. По сторонам насыпи до самых шпал густо рос пахучий и высокий — по плечо — иван-чай. Все видимое пространство пламенело, подсвеченное от земли лиловой краской низко растущих цветов. Жужжали шмели.

За насыпью начинался дремучий лес. Жирная трава на полях была такая высокая и густая, что в нее страшно было шагнуть — запутаются ноги, не выберешься. Среди зелени забелели большие блоки мрамора. «Как будто великаны в камушки играли», — подумал Сергей. Чем дальше углублялся он в темноватый лес, тем все чаще встречались эти небрежно разбросанные каменные глыбы.

Впереди послышался сухой частый перестук, словно не меньше десятка дятлов вперегонки бегали по стволам деревьев, разбивая острым клювом кору. Началась проезжая автомобильная дорога.

Сергей подошел к краю глубокого провала и остановился.

Перед ним открылся разрез с отвесными стенками глубиною не меньше ста метров. На дне и на уступах ажурные передвижные краны легко перетаскивали большие сверкающие мраморные блоки, удивительно правильной кубической формы. Отовсюду слышалась веселая песня отбойных молотков. Солнце, такое щедрое в этот полуденный час, стояло прямо над каменоломнями. Блеск камня даже резал глаз, а тени поражали своей бархатной плотностью.

Сергей присел, раскрыл этюдник и приступил к работе. Домой вернулся поздно, опаленный солнцем, усталый, возбужденный увиденным.

Ему хотелось поговорить с Нюрой.

— Где ваша дочка? — спросил он Варвару Михайловну.

Она устало повела рукой:

— У подруг сидит... Опять до полночи.

— А ведь я к вам надолго. Работать в артели буду. Жильцом оставите?

— Знаю, что работать. Живите.

Сергей напился молока и сразу лег спать. Теперь ему хотелось скорее начать работу в камнерезной мастерской.

Утром, проходя через горницу, Сергей увидел Нюру. Присев, она наливала в мраморное блюдечко молоко. Об ее ноги терся пестрый, как яшма, котенок.

Умывшись, Сергей вошел в свою комнату и застал в ней девушку. Она стояла у письменного стола и рассматривала его этюды. Нюра так увлеклась, что даже не слышала шагов Сергея.

Он подождал немного, потом спросил:

— Нравятся?

Девушка вздрогнула, обернулась, и лицо ее посмуглело от прихлынувшей крови.

— Ведь это Егоша? — тихо опросила она, показывая набросок мальчика с темными спутанными волосами и лукавыми карими глазами, сидевшего на камне, выставив острые исцарапанные коленки.

— Егоша?

— Сын сторожихи на каменоломне.

— Тогда Егоша.

— А это сорок пятый километр? — показала она на другой этюд, где были нарисованы полотно железной дороги и опушка, заросшая пылающим иван-чаем. — Ой, как хорошо! И все в один день сделали?

— До хорошего тут далеко. Это только начало. Видите, — протянул Сергей рисунок мраморного карьера, — камни получились мягкие, как из ваты. Не передал твердости. Придется желтой тени подпустить, тогда камни станут тяжелее.

— Какой вы счастливый! — порывисто сказала Нюра. — Так хорошо рисуете!

— Ну-ну, счастливый... — Сергей смутился, вспомнив горячие споры о его работах в художественном училище. — Это вам кажется, что счастливый. Сделано мало, а хорошего еще меньше.

Нюра доверчиво коснулась его руки.

— Пойдемте... Я вам показать хочу...

Он вышел вслед за Нюрой во двор, и она провела его в маленькую баню. В предбаннике стоял небольшой стол, заваленный голубоватым змеевиком, а на полке виднелись фигурки из пластилина и начатые работы на камне.

Заробев, Нюра сняла с полки одну из работ и нерешительно протянула ее Сергею. Группу можно было назвать «Секрет»: девушка шептала подруге на ухо какую-то тайну. Бросались в глаза ошибки композиции, но главное скульптор уже нашел. Трогало очень хорошо выраженное в порывистом повороте фигуры, в выражении лица наивное и нетерпеливое, горячее желание скорее поделиться чем-то важным.

Одобренная интересом, Нюра протянула еще одну фигурку, почти законченную: лиса уносила в зубах петуха. Лиса бежала спокойная, а растрепанный петух отчаянно бился.

Сергей подошел ближе и молча рассматривал работу за работой. Нюра с тревогой следила за выражением его лица.

Погрешности, идущие от недостатка мастерства, а кое-где и от робости, недоверия художника к себе, обнаруживались легко. Все это было естественным и обычным для начинающего. Поражало в работах Нюры другое: живая передача зорко увиденной детали, смелость линий, положений фигур, — за этим виднелось большое будущее скульптора.

Сергей оглянулся, и опять удивила его ясность глаз девушки. Она стояла, опустив руки, и с волнением ждала приговора, сама не решаясь спрашивать.

Сергей сел на скамеечку, а на стол перед собой поставил работы, более других поразившие его, и несколько минут молча смотрел на них. «Вот с кем тут придется работать, — задумался он. — Такие фигурки и в художественном училище понравились бы».

— Давно вы этим увлеклись? — спросил Сергей.

— Даже не помню. Сначала все баловалась, просто мяла глину, а теперь отстать не могу.

— А где-нибудь учились?

— Нет... Старые мастера кое-что показывали.

— А на заводе что делаете?

— Разные фигурки нам присылают — вазочки, зверей. Свои образцы показывали Федору Васильевичу. Да он ничего в камнерезном деле не понимает, все наши образцы поставил в шкаф и запер.

— У вас большие способности, — сказал Сергей. — Надо развивать их.

— Правда? — таким счастливым голосом сказала Нюра, что Сергей невольно обернулся.

Девушка стояла, прижав ладони к разгоревшимся щекам. Сергей почувствовал себя взрослее Нюры не на пять-шесть лет, а значительно больше.

— Да, да, — подтвердил Сергей. — Но это только начало. Вам надо учиться еще очень многому. Поступайте в художественное училище.

— Брат в армии, — почему-то виновато ответила Нюра, — вернется через полтора года. Маму оставить нельзя, видели, какая она старенькая. А вот вернется брат, обязательно поеду учиться. Он мне так и пишет...

— Ах, так... Это правильно... Но работать с камнем продолжайте. И я постараюсь вам помочь...

— Вы говорите, продолжайте. — И в голосе девушки зазвучала горькая обида. — А на заводе и слушать не хотят. У нас камнерезный цех был, пятнадцать человек работало. И все своей охотой пошли. Мастера нам помогали. А теперь цех закрыли, а нас всех на плиты поставили.