Страница 50 из 67
Они начали совещаться. Получилось так, что удобного места не найти: в одном доме не понравится, в другом — тесно, а в третьем — всем было бы хорошо, но, на беду, приехали родственники...
— А к Шестопалихе? — вспомнил технорук.
— Верно, — согласился председатель и громко позвал: — Ленька! — В окно показалась русая головка мальчика. — Поди к Шестопалихе, — начал отец, но передумал. — Сходи сам, тебя она послушает, — попросил он технорука.
Технорук поднялся, но без особой охоты, и ушел. Председатель сидел молча, словно забыв о Сергее, покусывая соломинку. Тот постоял-постоял и сел рядом с председателем.
Технорук скоро вернулся и, молча шагая, повел Сергея. Шестопалиха согласилась принять квартиранта. «Не очень-то вы приветливы», — подумал сердито Сергей.
Калитка во двор была распахнута, от нее к крыльцу вела белая мозаичная дорожка из осколков мраморных плит.
В полутемной горнице у раскрытого окна сидела женщина и пила чай. На столе фыркал самовар,пар поднимался тонкими струйками.
— Привел жильца, Варвара Михайловна, — проговорил технорук и тотчас вышел.
— Послушай без сердца, Петр Васильевич... — начала хозяйка, вставая.
Но в ответ ей только прогремело ведро в сенях, которое задел, выходя, технорук.
Хозяйка включила свет, и Сергей увидел старую, сильно поседевшую женщину с темным лицом, изрезанным множеством глубоких и мелких морщин.
Варвара Михайловна предложила квартиранту раздеться.
Сергей оглянулся и, увидев вбитые в стену большие гвозди, обмотанные лоскутками, повесил плащ и кепку. В чистенькой горнице справа от двери стояла никелированная кровать, застеленная пикейным одеялом, слева — побеленная русская печь. Крашеный, поблескивавший пол покрывали самотканые дорожки. Несколько хороших репродукций пейзажей в застекленных рамках висели на стенах.
Сергей опять посмотрел на хозяйку. Лицо у нее было расстроенное, блюдечко она держала как-то особо, устало согнув руку. Видно, уходилась за день по хозяйству и теперь отдыхала.
Варвара Михайловна ни о чем не спросила юношу и только предложила чаю или молока.
Напившись холодного молока, Сергей вышел на улицу покурить и присел на скамеечку у ворот. Почти во всех домах в окнах горел свет, и темная улица казалась широкой, как площадь. Послышались женские голоса. Девушки в белых платьях прошли так близко, что чуть не задели Сергея. Одна из них низким красивым голосом запела песню.
Сергей вслушался, ожидая продолжения запевки, но пение на этом оборвалось.
«Да, встретили... Как я тут работать буду?» — подумал он, перебирая впечатления, оставшиеся от неулыбчивого и хмурого председателя артели, молчаливого технорука и расстроенного лица хозяйки квартиры.
Охлупин вернулся в дом. Варвара Михайловна провела его в боковушку, где успела застелить постель. На письменном столе в вазочке стояли свежие цветы, на стене висели репродукции.
Какие-то красные ягоды поблескивали на столе за чернильным прибором. Сергей подошел поближе и увидел рябиновую ветку, сделанную из камней и закрытую от пыли прозрачным целлофаном: гроздь крупных ягод из сургучной яшмы и три темноватых чуть намеченных листочка из змеевика. Что-то не понравилось мастеру в начатой работе, и он не завершил ее. «В семью камнереза попал», — подумал удовлетворенно Сергей.
Он разделся и потушил свет.
Слышался скрип половиц под шагами хозяйки, несколько раз она так тяжело вздохнула, что Сергей окончательно утвердился в предположении, что в доме какая-то большая неприятность.
Громко хлопнула дверь, и звонкий девичий голос встревоженно спросил:
— Мама, кто у нас?
— Тише, — шепнула мать, — спит... Из города человек. На завод к вам...
— А! — равнодушно протянула девушка.
— Собрать ужин?
— Не надо, ничего не хочу, — нетерпеливо ответила девушка и быстро прошла по дружно заскрипевшим половицам.
Из репродуктора зазвучала музыка и тотчас оборвалась.
Мать с укором сказала:
— Ну что ты, Нюра, такая? Смотреть тошно...
— Что, что! — с раздражением начала девушка, и вдруг в голосе ее прорвались слезы: — Завтра опять на плиты пойдем... Вот чего! И слушать не хочет. «Вам, говорит, забава, а мне план». Вот как он рассуждает... «Больше, говорит, о цехе не заикайтесь».
Девушка заплакала.
Мать и дочь заговорили так тихо, что уже ничего нельзя было разобрать. Девушка, кем-то сильно обиженная, всхлипывала, а мать старалась успокоить ее. «Солнце глиной не залепишь...» — сердито сказала в чей-то адрес Варвара Михайловна.
Скоро голоса смолкли, щелкнул выключатель, и дом погрузился в тишину.
Утром Сергей умывался во дворе. По ступенькам крылечка звонко простучали каблуки.
— Без меня воду на огород не таскай! — крикнула девушка. — И корову сама подою.
Охлупин обернулся. У крыльца стояла девушка лет восемнадцати. Его поразили голубые глаза такой ясности, что трудно было представить их отуманенными слезами. Светлые волосы она уложила в небрежный пышный узел, и казалось, что это сделано сознательно: небрежность прически очень шла к широкому смугловатому лицу. Короткие рукава пестрой блузки открывали загорелые руки.
Девушка заметила внимательный, любопытный взгляд Сергея, смущенно поклонилась и торопливо пошла к воротам.
«Красавица, — подумал Сергей. — Чего же ты ночью плакала?»
После завтрака с молчаливой Варварой Михайловной, захватив этюдник, Сергей пошел на старинные каменоломни: он решил, раз нет председателя, начать знакомство со здешними местами с мраморного карьера. За завтраком хотелось спросить Варвару Михайловну о рябиновой ветке, но очень уж расстроенным было и утром лицо хозяйки.
Цветущим лугом Сергей спустился к узенькой светлой речке с желтыми песчаными берегами и густыми зарослями ольхи. Посвистывали стрижи. Хотя был еще ранний час, но в воздухе уже накапливался зной.
Следуя по берегу речки, дорога на каменоломню вошла в лес. Стояла сенокосная пора, и в стороне, среди деревьев, виднелись цветные платья женщин, доносился звон литовок. Остро пахло свежим сеном. Река вилась по лесу, в воздухе мелькали стрекозы; словно брызги воды, из-под ног разлетались кузнечики.
Старой лесной дорогой, видно, пользовались только в покосные дни: высокая трава была чуть примята колесами. По сторонам стояли могучие березы, какие можно встретить в старинных парках.
Скоро колесная дорога кончилась, вытянувшись в плотно утоптанную тропку, по которой, как рассказала Варвара Михайловна, следовало идти до самых каменоломен. Она привела Сергея на просеку со столбами высоковольтной линии, зараставшую березовым подлеском и шиповником. Охлупин присел на пенек отдохнуть.
Раздвинув кусты, на просеку вышел старик в синей рубашке, в сапогах, с узловатой можжевеловой палкой в руках и небольшой торбочкой за спиной. Из-под густых бровей выглядывали добрые серые глаза.
— Счастливо отдыхать! — сказал старик.
— Спасибо, — отозвался Сергей и предложил папиросу.
— Нет, сынок, свой курю, — отозвался старик, удобно усаживаясь на траву возле пенька. Он достал расшитый бисером кисет и, стал набивать табаком маленькую трубку с желтым костяным мундштуком.
Словоохотливый старик оказался жителем поселка. Звали его Кузьмой Григорьевичем. Узнав, зачем приехал в поселок Охлупин, он как будто даже обрадовался. «Ага, помнят все-таки, что тут мастера живут», — пробормотал он в бороду, которую в разговоре все отводил в сторону, словно хотел отмахнуться от нее.
— Родился на мраморе, — сказал о себе Кузьма Григорьевич, — борода от старости зеленеть начала — все на мраморе живу. В хорошее ты место приехал, жалеть не будешь. Мраморские работники славятся. Слышал, наши памятник другу Горького, французскому писателю Анри Барбюсу, делали. В Париже на могиле писателя стоит. И моя долька в том памятнике есть. Мы тогда все лето хорошие блоки искали, самый лучший уральский камень отобрали — без трещины, без изъяна.
Кузьма Григорьевич начал рассказывать о детях — таких у него два удачных сына, оба мраморные мастера, от его профессии не отступились. Дома почти не живут, по городам катаются — то зовут их дворец облицовывать, то жилой дом, то вокзал. Широко в жизнь мрамор пошел. Не то что раньше, когда знали только ступени для особняков да плиты на могилы. Жаль, что сейчас сыновей нет дома. Не успели из Москвы приехать, где высотный дом облицовывали, как на Каму обоих вызвали — речной вокзал мрамором украшать. Они проводили бы Сергея к каменоломням и всю красоту здешних мест показали. Кузьме Григорьевичу без сыновей скучно стало дома сидеть, кур стеречь, пошел он змеевик искать — голубоватый и мягкий, как воск, камень, камнерезы его любят. Подарок хочется одному хорошему человеку сделать, повеселить его.