Банда 5 (сборник)

– Все понял, – сказал Демин и отвернулся к окну.

Пересолов посмотрел на него несколько озадаченно, глянул на водителя, как бы спрашивая – может, чего не так сказал? Тот поднес палец к губам. Помолчи, мол, начальство думает.

– В квартиру не заходил? – спросил Демин.

– Что вы! Я бы оттуда уже не вышел.

– Татулин знал, что коробки от Селивановой? Ты говорил ему об этом?

– Конечно! Он спрашивал о ее настроении, самочувствии....

– Что-то они все настроением Селивановой интересовались... И эта дама, и Татулин... Будто для них не было ничего важнее ее настроения.

Все так же валил снег. Водитель выключил «дворники», и ветровое стекло уже через несколько минут было занесено. В машине установилась тишина, тепло и уют настраивали на благодушный лад. Рядом с мягким шорохом проносились машины, слышались голоса прохожих.

Демину надо было срочно принять решение – идти к Татулиной или же не следует? Конечно, по всем законам и канонам идти не стоило. Ведь он ничего не знает, к разговору не готов. Он не смог бы даже четко ответить на вопрос, что ему нужно от Татулиной. Кто-то уже ведет следствие, Татулин дает показания, где-то заполнены протоколы допроса свидетелей, справки, характеристики... Познакомившись со всеми этими материалами, поговорить с Татулиной можно гораздо увереннее. Но Демину нестерпимо хотелось повидать Татулину, побывать у нее в квартире, переброситься незначащими словами – иногда они оказываются самыми нужными. Да, он ничего не знает, но позиция полного невежества таит свои преимущества. Судя по рассказу Пересолова, Татулина принадлежит к тому типу людей, которым приятно видеть перед собой невежд, просвещать их с высот своей образованности и таким образом утверждаться, утверждаться хотя бы в собственных глазах. Ну что ж, подумал Демин, пусть она меня просветит. А кроме того, уже твердо решил он, мне нужны основания, чтобы вынести постановление о возбуждении уголовного дела, как того и требует столь любимая мною статья номер сто двенадцать.

– А знаешь, Толя, – медленно проговорил он, – я все-таки схожу к твоей подружке... Как ты на это смотришь?

– Оружие с собой?

– Авось! – рассмеялся Демин, чувствуя легкость от принятого решения. – Если через полчаса не вернусь, взламывайте дверь.

К подъезду он шел не торопясь, наслаждаясь падавшим на лицо снегом. После неподвижной духоты машины воздух казался особенно свежим. Так же медленно, со спокойной раздумчивостью Демин поднялся по ступенькам к лифту, вошел в него, прикрыл дверь. А на девятом этаже, ощущая готовность к разговору и легкое нетерпение побыстрее увидеть Татулину, он подошел к шестьдесят седьмой квартире и позвонил. И почти сразу сверкающая точка «глазка», врезанного в дверь, померкла – кто-то внимательно, ему даже показалось, затаив дыхание, рассматривал его. Демин оставался невозмутимым, хотя ему очень хотелось подмигнуть этому стеклянному глазу. Наконец мягко щелкнули тяжелые зажимы замков, дверь приоткрылась, и он увидел крупное, расплывшееся лицо, маленькие настороженные глазки, нечесаные волосы, падающие на уши. Татулина, видно, еще не остыла после разговора с Пересоловым, и лицо ее было в красных пятнах.

– Простите, пожалуйста, – начал Демин. – Здесь живет Григорий Сергеевич Татулин?

– А вы кто такой будете?

– Моя фамилия Демин. Я работаю следователем.

– И что же вам нужно от Татулина?

– Я бы хотел видеть Григория Сергеевича... Мне надо поговорить с ним.

– В Бутырке Григорий Сергеевич! – вдруг тонко выкрикнула женщина. – Надеюсь, следователи знают, что это такое?! Они должны знать, что Бутырка – это не Сочи!

– Он в Бутырке?! – ужаснулся Демин и понял, что это получилось у него неплохо, потому что Татулина, поколебавшись, все же открыла дверь и пропустила его в квартиру.

Демин снял заснеженный берет, отряхнул его и повесил на вешалку. Затем, как бы в растерянности, прошел в переднюю и, продолжая отступать, пятиться, оказался в большой комнате. Он сразу понял, что здесь совсем недавно произошли большие перемены. Светлые квадраты на стенах ясно говорили о том, что мебели в комнате было гораздо больше. Светлые квадраты поменьше, в полутора метрах от пола, свидетельствовали: здесь висели картины, и уж если сочли за лучшее их убрать, это были вовсе не репродукции, очевидно, висели подлинники. А на одной стене он заметил целую россыпь небольших прямоугольников. Иконками, видно, тоже баловался Григорий Сергеевич.

– Вот мои документы. – Демин показал удостоверение. – Но я к вам совсем по другому делу... Понимаете, у одной девушки большие неприятности, а она знала Григория Сергеевича... Вот и хотелось бы поговорить с ним...

– Ах, вот оно что! – Татулина медленно поднялась со стула, тяжело распрямилась. Видно было, что слова Демина всколыхнули в ней что-то болезненно-уязвимое. – Так, говорите, у вашей девушки неприятности? И вы сразу к Григорию Сергеевичу? Так? Помогите, мол, Григорий Сергеевич, у моей девушки неприятности, да?

Вначале Демин растерялся, не поняв возмущения Татулиной. Но когда она закончила фразу, он облегченно вздохнул – все стало на свои места.

– Я вовсе не хотел сказать, что речь идет о моей девушке... Дело в том, что я до недавнего времени не знал даже о ее существовании...

Но Татулина его не слышала.

– Вот так всегда! – проговорила она, подняв голову к потолку и закрыв глаза, словно бы взывая к каким-то высшим силам, к высшей справедливости. – Вот так всегда! – четко повторила она, и Демин увидел, что на него в упор смотрят два маленьких, горящих ненавистью глаза. – Вот так всегда! – в третий раз проговорила Татулина. – Когда у кого-то неприятности, все бегут к Григорию Сергеевичу! А когда неприятности у Григория Сергеевича, все бегут от него, как от заразы! Вот вы! У какой-то девушки неприятности, а вы уже здесь... И правильно. Все так делали. И никогда не уходили из этого дома не утешившись, никто не уходил без помощи!

– А что случилось? – спросил Демин. – За что его арестовали?

– За то, что добрый! За то, что всегда стремился помочь каждому, кто нуждался в его помощи! За то, что не было для него плохих людей, он всех считал хорошими и всем помогал. Нет, он не был богатым человеком, и, судя по всему, ему никогда не быть богатым, но если у него заводилась лишняя копейка, всегда находился прощелыга, который приходил за этой копейкой и уносил ее с собой. А теперь, когда Гриша в Бутырке... – последнее слово Татулина произнесла с неподдельной дрожью в голосе, чувствовалось, что само слово «Бутырка» олицетворяет для нее предел несчастья, которое только может случиться с человеком, – теперь, когда он в Бутырке, эти прощелыги сидят дома, среди хрусталя и ковров, и смотрят цветные передачи о фигурном катании... И смеются над ним, потешаются над его доверчивостью... Если только они его вспомнят, конечно.... – Татулина всхлипнула и посмотрела на Демина сквозь выступившие слезы. Она их не смахивала, не вытирала, она хотела, чтобы он видел ее горе.

– Ну что вы, вряд ли можно смеяться над такими вещами, – неуверенно проговорил Демин. – Все-таки друзья... За что же все-таки арестовали вашего сына?

– А! – Татулина досадливо махнула рукой. – За валюту замели!

Демин не мог не заметить, что Татулина не чурается жаргонных словечек и знает, очевидно, не только это «замели».

– Валюта? – переспросил он, сразу вспомнив синий прямоугольничек итальянской лиры, который выпал из книжки Селивановой.

– А! Попросила его одна, прости господи, дала продать несколько долларов, потому что ей, видите ли, кушать нечего! Представляете себе даму, которая продает доллары, потому что ей кушать нечего? – Татулина презрительно хмыкнула. – И он согласился. А теперь, когда она уже имеет что кушать, имеет на чем спать и с кем спать, хотя в этом у нее никогда недостатка не было, он сидит в Бутырке и размачивает сухари в железной кружке.

– А эту женщину тоже задержали?

– Не смешите меня! – поморщилась Татулина. – Ведь он из порядочности даже назвать ее не решается. Она доверилась ему, и Гриша не хочет обмануть ее доверие. Скажите, разве он не святой человек?