Петербургский презент (сборник)

«Пандоры», — про себя подумал Соловец, но промолчал.

— А роль Астрова? — спустя некоторое время спросил он.

— Он тоже в организации состоял, контролировал тут пару рынков — на проспекте Ветеранов и у Кировского завода. Комитетчики наблюдали за ним, да нет его уже, и свою роль он нам уже не расскажет. Так что концы в воду.

— Со Стронгом-то что делать будем?

— Да, Склянцева, дура, не могла хотя бы по «сотке» задержать! Теперь если на пятнадцать суток не посадят, отпускать придется, но его, наверно, смежники заберут.

ЭПИЛОГ

Кивинов сидел в камере внутренней тюрьмы на Каляева, задержанный на десять суток следователем Склянцевой. В соседней камере тосковал Таранкин. Обоим вменялся целый букет, начиная с сокрытия преступления от регистрации — убийства Железнёвой — и заканчивая неправомерным использованием служебного оружия, вследствие чего погиб заместитель начальника 85-го отделения майор милиции Астров Мухтар Кулиевич. Что их ждало в будущем, не знал ни тот, ни другой. Соловец бегал по всем инстанциям, был в мэрии, Петросовете, Госпрокуратуре, но так и не смог ничего добиться.

Стронга выпустили на второй день после задержания. Суд дал ему штраф, и он, ничего не понимая, вышел на улицу и пошёл, куда глаза глядят. Далеко, правда, не ушел — на проспекте Стачек Виталик был сбит каким-то впоследствии так и не найденным «Камазом» и скончался на месте происшествия.

Для начала мая солнце светило необычайно жарко. На Красненьком кладбище было многолюдно. Соловец сидел на скамеечке перед могилой Клубникина и курил «Беломор».

Посидев там с полчаса, он встал, выкинул хабарик, очистил надгробную плиту от грязи, поправил лежащую на ней книгу «Секс в жизни женщины» и побрел к выходу. В голову навязчиво лезли слова Володи: «САМОЕ ТРУДНОЕ В НАШЕЙ РАБОТЕ — НЕ ВЫЧИСЛИТЬ И НЕ ЗАДЕРЖАТЬ ПРЕСТУПНИКА, А ЧТО СОВРАТЬ НАЧАЛЬНИКУ НА ЕГО ВОПРОС: „ЧЕМ ТЫ СЕГОДНЯ БУДЕШЬ ЗАНИМАТЬСЯ?“»

Соловец ещё раз обернулся и взглянул на надпись на кресте сразу под фотографией Клубникина:

«А ПОШЛИ ВЫ ВСЕ …….»

Обнесенные "ветром"

"Смех сквозь слезы — это тоже смех"

Пролог

Эхо пожарной сирены гулко прокатилось над тайгой. Где-то за соснами встревоженный олень поднял голову и прислушался к незнакомому звуку. Выпустив в морозный воздух струю пара, он быстро умчался в чащу.

Лай напуганных сторожевых собак перекрывал крик дежурного офицера исправительно-трудовой колонии усиленного режима.

— Багры, багры тащи, урод! Первый отряд из барака — на подъем!

Вокруг, явно не зная, что делать, метались сержанты и рядовые, то и дело натыкаясь в темноте друг на друга.

— Куда ты, кретин? Ты, ты, Проскурин! Давай шланг, воду, воду!

— Товарищ лейтенант, не подойти — краны за котельной!

— А, черт, мать твою!

Офицер, опустив у шапки «уши», согнувшись в три погибели прыгнул в проем между горящей котельной и забором и проскочил опасный участок. От бушующего неподалеку огня краны отмерзли, и он без труда повернул винт.

Рядовые схватили шланги и направили водяные струи на охваченную пламенем котельную.

— Люди там были? — Лейтенант, вынырнув из проема, подбежал к Проскурину.

— Не знаю, вообще-то, на ночь там зек дежурит, смотрит за давлением, но он, может, выскочил.

— Сбегай, узнай!

— Есть! — гаркнул сержант, бросил шланг и помчался в помещение дежурного.

В ту же секунду из первого барака выскочил заключенный.

— Там Ветров, Ветров там! Он дежурил на котельной, а в бараке нет его.

— Вернись, проверь внимательно.

К котельной уже подтягивались разбуженные офицеры, прапорщики, «обслуга». Прибыл «хозяин» — начальник колонии. Огонь бушевал, грозя переброситься на бараки.

— Пену давай, мудаки, — гремел голос какого-то старшины.

Хозяин подошел к лейтенанту.

— Ройте вокруг канаву, пусть зеки лопаты берут. Почему пожар? Как допустил? Под трибунал пойдешь!

— Михаил Сергеич, все нормально было, не знаю я, чего там такое загорелось.

— Ладно, после поговорим. Иди проверь, все ли на месте, я слышал, Ветрова нет.

Лейтенант убежал в первый барак.

Через час общими усилиями огонь удалось сбить, и теперь остатки пламени засыпали снегом и заливали водой. К утру, когда с пожаром полностью было покончено, на месте котельной остался лишь почерневший кирпичный остов без крыши, окон, дверей и внутреннего содержимого.

— Разгребай, — раздалась команда, и уставшие заключенные, еле шевелясь, стали разгребать лопатами пепелище.

— Вот он! — раздался вдруг крик одного из зеков, — Ветер! Подбежавшие солдаты разгребли золу, и из-под обломков обгоревших досок показались останки какого-то мужчины.

— Ветров, Колька, первый отряд, — промолвил сержант. — Он сегодня дежурил.

— Точно он, — уверенно подтвердил один из заключенных, хотя от человека, сгоревшего в котельной, почти ничего не осталось.

— Проверку делали? — спросил подошедший хозяин.

— Так точно, все на месте, кроме него.

— Значит, Ветров!

— Да, по росту подходит, да и лепень, вроде, его, — показал на остатки одежды старший отряда.

— Пожар почему случился, узнали?

— Уснул Ветер, наверно, ну и прозевал. Котельная-то дровяная, всю ночь следить надо, чтобы искры никуда не попали.

— Родственники у него есть?

— Да, мать в Витебске, он сам оттуда.

— Похороните и матери извещение пошлите, — закончил хозяин и пошел с пепелища.

Колеса поезда отстукивали монотонную мелодию, иногда гремя на стрелках и внося некоторое разнообразие. За замерзшими стеклами мелькал бесконечный лес, тянувшийся вдоль полотна.

— Господа, — по-гусарски обратился один из сидевших в купе мужчин к двум другим пассажирам, — нам ехать до Питера еще добрую неделю, а мои запасы спиртного уже на исходе. Не скинуться ли на бутылочку ресторанного коньячка?

Говорившему было лет сорок, по его морщинистому лицу сразу можно было догадаться, что все-таки предметом его истинного уважения является «горькая». На нем были одеты потрепанный свитер, затертые джинсы, в углу над его местом висели китайский пуховик и брезентовый рюкзак.

— Я пас, Петрович, — ответил второй пассажир — парень лет тридцати. У вас, геологов, может быть, такие дозы в нормалек, но для меня — творческого интеллигента — многовато, знаешь ли. Боюсь, жена не узнает после отпуска, скажет, ты не в санатории был, а в концлагере.

— А мне все равно, — произнес третий, сидевший у окна и пристально изучающий темноту, пассажир. — Но я согласен с Игорем, надо бы пару дней переждать.

— Ну тогда, я на боковую, — сказал Петрович, полез на полку и выключил большой свет.

— Может, в картишки? — спросил Игорь у сидевшего напротив парня, — А то у меня бессонница.

Тот на секунду повернулся к собеседнику, покачал головой и снова уставился в окно.

Парню тоже было лет тридцать, он был плотного телосложения, с короткой, почти под ноль, модной стрижкой и глубоко посаженными темными глазами. На лице, не по возрасту морщинистом, играла грустная улыбка. Пальцы крутили медную цепочку, и мысли пассажира, казалось, были где-то очень далеко.

— Я, Серега, знаешь ли, всегда мучаюсь от безделья в дороге, — продолжал Игорь. — Правда, так далеко меня еще не заносило, все, в основном, Москва, да летом на юга. А тут бесплатная путевка на Байкал, повезло на халяву. Жени на работе достала, уговорила съездить.

Игорь был, вероятно, из тех людей, которым было все равно, слушают ли их, лишь бы не лишали возможности говорить — не важно о чем и не важно где.

— Ты тоже питерский? — продолжал Игорь. Сергей покачал головой.

— Только бывал проездом, а сам — из Белоруссии.

— А я всю жизнь, знаешь, в Питере, на Васькином острове, и родня вся там, одним словом, коренной.