Страница 71 из 73
2 Имеется в виду книга В. И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм".
3 И. А. Залкинд (1885–1928) — большевик с 1903 года; находясь в эмиграции в Париже, учился на юридическом факультете Сорбонны; с ноября 1917 года работал в Наркоминделе РСФСР, впоследствии сотрудник НКИД.
Мы вышли во влажный, холодный вечер. Виталий первый пришел в себя и начал изумляться эрудиции Ленина в вопросах истории философии… И вдруг обычно довольно молчаливый Илья стал говорить, правда, несколько сбивчиво, но очень горячо и с большим, я бы сказала, интуитивным проникновением в характер человека. Он говорил, что здесь Ленин не только ученый-философ, а и политик, глубоко смотрящий в будущее, вот почему его лекция так захватила всех. Илья шел быстро, почти бежал, размахивал руками, обнажая потрепанные рукава легкого пальтишка, не приспособленного даже к такой легкой зиме, как в Париже… Он говорил о том, что Ленина надо слушать как можно чаще и больше — как же сразу можно понять всю глубину такого человека. Он убежал вперед, продолжая говорить что-то, очевидно, уже для себя, а мы как-то притихли и не захотели его догонять…
Мы все вспомнили слова Ильи, когда буквально через несколько дней в зале другого кафе (кажется, "Клозери де лиля") состоялось партийное собрание организационного характера, на котором также выступал Ленин. Тут уже дело шло совсем о другом. Рассматривался вопрос об усилившемся за последнее время притоке политэмигрантов из России. Конечно, не все из них были подпольные партийные работники — были просто люди, бежавшие из ссылки, от погромов и пр. В подавляющем большинстве очень молодые, без всякой квалификации, без знания языка, бездомные, беспомощные… Надо было их обеспечить хоть на первое время пристанищем и самым скромным питанием. Партийная касса не имела достаточного количества средств, и надо было прибегнуть хотя бы к такому старинному, но испытанному средству, как устройство благотворительных спектаклей и концертов. В Париже большая русская колония не эмигрантов, а просто обеспеченных людей, связанных с банками, финансовыми кругами и пр. Распространяя билеты на русские спектакли, можно собрать некоторое количество средств. Ленина очень волновал вопрос о помощи вновь прибывающим политэмигрантам. Он дважды выступал, давая практические советы, очень подчеркивал, что такая помощь не должна носить характер «подаяния» и не оскорблять человеческое достоинство людей, но, с другой стороны, и не должна приучать людей, в особенности молодежь, к иждивенчеству.
О. Д. Каменева 1, взявшая на себя роль председателя театрального комитета, предложила Виталию зайти к ней переговорить о постановке спектакля, т. к. было известно, что Виталий, будучи подпольным партийным работником в одном из провинциальных городов России, выступал там также и в роли режиссера «самодеятельного» театра.
1 О. Д. Каменева (1883–1941) — после Октябрьской революции руководила театральным отделом Наркомпроса.
Возвращаясь после собрания, мы стали говорить о наших дальнейших делах, но Илья перебил нас: "Назовите в литературе образ человека, большого общественного деятеля, ученого, которому "ничто человеческое не чуждо"?" Мы переключились на литературу — стали блуждать по страницам Шекспира, Расина, Корнеля, Пушкина, Гёте, но Илья горячо отвергал все наши попытки назвать такой образ. Он опять горячился, спорил, а я про себя очень удивлялась несмотря на свой очень молодой возраст (он ведь был моложе нас всех), он не только много знал из мировой литературы, но и вносил что-то свое в оценку того или иного литературного образа.
Встал вопрос о выборе пьесы и подготовке спектакля. Выбор пал на пьесу Леонида Андреева "Дни нашей жизни". Виталий пошел к Каменевой и вернулся злой. Она, видите ли, предпочитает Метерлинка и Гюисманса ("когда я вижу это на сцене — я мерцаю", — так и прозвали мы ее: "мерцающая"), русскую классику она, конечно, признает, а вот все эти новые Андреевы и пр. … Но Виталий все же настоял на своем, чтобы ставить "Дни нашей жизни". Роль главной героини, молодой красивой девушки, поручили Лизе 1. Ей очень хотелось включить в число действующих лиц и Илью, но он упрямо отнекивался, и, наконец, мы с ним поделили подсобные роли. Он по распространению билетов, а я по нахождению помещения. Илья обещал привести на спектакль своих знакомых французских журналистов из левых газет и растолковать им смысл пьесы (мы впервые узнали, что у него есть уже и такие знакомства). Помещение было найти нелегко. Никто не хотел сдавать русским зал — "вы, русские, неряшливы…". Наконец-то где-то в углу Рив Гош нашли помещение. В это время Виталий устраивал репетиции. Сам он играл знаменитого Онуфрия и читал не раз свои замечательные монологи…
Спектакль большого успеха не имел, но все уже удалось собрать некоторое количество денег 2. Не обошлось и без скандала. Посреди спектакля в зал ворвались трое пьяных, которые назвали себя анархистами, и стали попрекать нас за то, что мы развлекаемся, когда в России вешают наших товарищей… Для того чтобы сделать свои речи более убедительными, они пальнули несколько раз в потолок. Мы бы, пожалуй, и не обратили на них внимания, но дежурный ажан в коротком плаще внакидку и в каске с конским хвостом немедленно явился восстанавливать порядок "у этих русских". Пришлось угощать его аперитивом и вообще прервать спектакль.
1 Полонская вспоминает, что "женские роли перераспределялись несколько раз и, наконец, достались кому-то из незнакомых, не принадлежащих к нашей компании студенток" (личный архив Е. Полонской).
2 В главе "Русский бал (1909)" своих воспоминаний Полонская пишет, что, напротив, "спектакль имел большой успех и вечер прошел с блестящими материальными результатами. В киосках красивые русские дамы продавали цветы и шампанское бокалами, и ничего не подозревавшие об истинных целях этого вечера богатые посетители охотно клали золотые десятифранковики на прибавок…" (личный архив Е. Полонской).
Пожалуй, забавнее всего был, так сказать, литературный отклик на наш спектакль. Реагировала на него только правая печать, во в этом Илья был, конечно, не виноват. В «Иллюстрасьон» появилась карикатура на русское студенчество, сделанная якобы после просмотра спектакля. Была нарисована большая картина — примерно 7–8 русских студентов, небрежно одетых, непричесанных, сидят за большим чайным столом. Перед каждым стакан чая (во Франции чай из стаканов не пьют), на коленях толстый фолиант Маркса, а в зубах ненарезанный батон хлеба. Подпись такая: "Русские студенты не учатся, не работают. Они даже не обедают как следует. Они только пьют чай и комментируют Маркса!"
От спектакля в партийной кассе прибавилось немного денег, а в нашем кружке еще долго повторялись излюбленные словечки Онуфрия: "тихое семейство", "бывшие люди" и пр. Лиза и Илья даже написали какое-то стихотворение на эту тему, и это помогло развиться сатирическому направлению наших сборищ 1. Возникли пародии. Не без участия Ильи появилась пародия на модные тогда стихи Минского 2 "Тянутся по небу тучи тяжелые…".
Некоторые правые меньшевики рассматривали эти стихи чуть ли не как личный выпад, перестали здороваться с Ильей, но это еще больше раззадорило его. Появилась сатира уже непосредственно личного характера. Какая-то особая чуткость, свойственная, вероятно, молодым людям, насторожила нас против некоего доктора Житомирского (партийное имя «Отцов» 3). Он был груб с нами, вел себя надменно и в то же время открыто заискивал перед руководством. Илья уверял, что он принадлежит к породе "канис вульгарис" пес обыкновенный — и можно видеть, как виляет его хвост при встрече с партийным руководителем. Житомирский резко выделялся среди всей эмиграции повадками мещанина-обывателя: любил выпить, и преимущественно за чужой счет, грубо и откровенно ухаживал за красивыми девушками… Был ли он уже тогда агентом охранки или стал им после — не знаю. Но только уже тогда Илья написал про него: