Валис. Трилогия

– Да плевала я на все!

Жирный пообещал больше не возражать против встреч Шерри с другими мужчинами и не просить ее помощи в оплате квартиры, хотя у самого Лошадника к тому времени на банковском счету осталось всего девять долларов.

Это не помогло, Шерри была непреклонна.

– Я съезжаю, – сообщила она Жирному.

Когда Шерри уехала, Жирному пришлось поднапрячься, чтобы купить мебель, тарелки, телевизор, столовые приборы, полотенца – всё, поскольку он пришел к Шерри практически в чем был и надеялся, что ее домашней утвари хватит на них обоих. Разумеется, Жирному без Шерри было одиноко – апартаменты с двумя спальнями и двумя ванными наводили на него тоску. Друзья встревожились и пытались подбодрить его. В феврале Жирного бросила Бет, а вот теперь, в сентябре, от него ушла Шерри. Жирный опять начал медленно умирать. Он все время проводил за пишущей машинкой или с тетрадкой и ручкой, продолжая экзегезу – единственное, что осталось в его жизни.

Бет уехала в Сакраменто – за семь сотен миль, чтобы оградить Кристофера от встреч с Жирным. Он уже опять начал подумывать о самоубийстве, но не слишком много – понимал, что это не понравится Морису, и тот заставит его составлять очередной список.

Что всерьез беспокоило Жирного, так это предчувствие, что ремиссия Шерри вскоре закончится. Посещения занятий в колледже Санта–Аны и работа в церкви совсем вымотали ее. Каждый раз, встречая Шерри – а он старался делать это как можно чаще, – Жирный отмечал, какой она стала худой и изможденной. В ноябре Шерри подцепила грипп и теперь постоянно кашляла и жаловалась на боли в груди.

– Засраный грипп! – говорила Шерри.

В конце концов Жирный отвез ее к врачу сделать рентген и анализ крови. Он знал, что стадия ремиссии закончилась – Шерри едва волочила ноги.

В тот день, когда Шерри узнала, что рак вернулся к ней, Жирный был рядом. Поскольку доктор назначил прием на восемь утра, Жирный не спал всю ночь. Просто сидел и ждал. Он отвез Шерри к врачу вместе с Эдной, старинной подругой Шерри. Жирный с Эдной ждали в приемной, пока Шерри общалась с доктором Аппельбаумом.

– Обычный грипп, – сказала Эдна.

Жирный не ответил. Он знал. Тремя днями раньше они с Шерри заходили в бакалейную лавку, и Шерри едва переставляла ноги. Так что Жирный знал наверняка и, сидя рядом с Эдной в приемной, боялся, что сейчас разрыдается, такой его охватил ужас. Невероятно, но именно сегодня был его день рождения.

Шерри вышла из кабинета доктора Аппельбаума, промокая глаза клинексом. Жирный и Эдна вскочили как раз вовремя, чтобы успеть подхватить Шерри, когда она падала на пол со словами: «Он вернулся, рак вернулся».

Теперь рак был в лимфатических узлах на шее и в виде опухоли в правом легком, которая мешала Шерри нормально дышать. В ближайшие сутки Шерри предстояло начать принимать сеансы химиотерапии и облучения.

Эдна была потрясена.

– Я не сомневалась, что это обычный грипп. Я хотела, чтобы Шерри поехала в Мелодилэнд и свидетельствовала, что Иисус излечил ее.

Жирный промолчал.

Можно, конечно, сказать, что к тому моменту у Жирного не было никаких моральных обязательств по отношению к Шерри. По совершенно пустой причине она ушла, оставив одного в тоске и отчаянии наедине с бесконечной экзегезой. Все друзья Жирного говорили ему об этом. Даже Эдна ему об этом говорила, когда Шерри не было рядом. И все же Жирный по–прежнему любил ее. И попросил ее вернуться, чтобы он заботился о ней – ведь Шерри так ослабла, что уже не могла готовить, а с началом химиотерапии ей должно было стать еще хуже.

– Нет, спасибо, – безжизненным голосом ответила она.

Как–то раз Жирный отправился в ее церковь и поговорил с отцом Ларри. Он просил Ларри надавить на власти с тем, чтобы к Шерри приставили кого–нибудь готовить еду и убирать квартиру (ему Шерри не позволяла). Ларри пообещал, но ничего не изменилось. Жирный опять отправился к нему с просьбой, даже не выдержал и разрыдался.

Ларри ответил загадочной фразой:

– Я уже выплакал по ней все слезы, которые собирался выплакать.

Жирный не мог понять, значит ли это, что у Ларри перегорели от горя предохранители, или он сознательно, из чувства самосохранения, ограничил степень своего горя. Жирный и по сей день не знает наверняка.

У самого Лошадника горе достигло критической массы. Шерри положили в больницу. Навещая ее, Жирный видел на больничной койке маленькую грустную тень вдвое меньше той Шерри, к которой он привык. Тень захлебывалась кашлем, в ее глазах застыли боль и отчаяние. Жирный после этих визитов не мог садиться за руль, и домой его отвозил Кевин. Кевин, неисправимый циник, от горя едва мог говорить. Раз они ехали молча, и тут Кевин воспользовался единственным способом, каким мужчинам дозволяется выказать свою любовь друг другу. Он похлопал Жирного по плечу.

– Что же мне делать? – простонал Жирный.

Это означало: «Что же мне делать, когда она умрет?».

Он в самом деле любил Шерри, несмотря на ее плохое отношение – а ведь все друзья видели, что она себе позволяла. Что до Жирного – он никогда не замечал этого, да и не старался замечать. Сейчас он мог думать лишь о том, что Шерри лежит на больничной койке, а по ее телу распространяются метастазы.

Ночами Жирный делал то единственное, что еще ему оставалось – писал экзегезу. И дошел до важного момента.

48. О НАШЕЙ ПРИРОДЕ. Правильно сказать, что мы являемся некими контурами памяти (цепочками ДНК, способными приобретать опыт) в компьютероподобной мыслящей системе, которая – хотя мы и правильно записывали и хранили информацию, полученную с опытом за тысячи лет, и каждый из нас хранит информацию, несколько отличающуюся от той, что хранят другие формы жизни, – работает со сбоями. Причина сбоев – в наших отдельных микросхемах. «Спасение» посредством гнозиса – более верный анамнез, хотя он обладает своим значением для каждого из нас – есть квантовый скачок в восприятии, отождествлении, распознавании, понимании личного и мирового опыта, включая бессмертие. Этот скачок имеет огромное значение для системы в целом, поскольку индивидуальная память есть составляющая всеобщей базы данных.

Таким образом, процесс восстановления включает в себя перестройку нашей микросхемы путем линейных и ортогональных временных изменений и постоянную подачу сигнала для стимуляции заблокированных банков данных с целью получения из них информации.

Внешняя информация, или гнозис, состоит из растормаживающих команд, содержимое которых знакомо нам, то есть оно уже есть в нас. Это заметил еще Платон, когда сказал, что познание есть форма «вспоминания».

Древние владели техниками, (таинствами и ритуалами), используемыми в основном в греко–римских тайных верованиях, включая раннее христианство, позволяющими индуцировать восстановление заблокированной информации, ценной для индивидуума. Гнозис, однако, правильно распознавал онтологическую ценность того, что называли Божественной Сущностью, всеобщим бытием.

Божественная сущность разрушается. С ней произошел какой–то фундаментальный кризис, которого мы не в силах понять.

Жирный переработал 29 параграф экзегезы и добавил его к параграфу «О нашей природе».

29. Наша ошибка не моральная, она интеллектуальная. Все дело в том, что мы считаем мир вещественный миром реальным. Следовательно, в моральном плане мы невинны. Это Империя в ее полиформной сущности утверждает, что мы грешны. «Империя бессмертна».

К тому моменту мозги у Жирного окончательно съехали набекрень. Он не делал больше ничего, лишь писал экзегезу или просто слушал стерео, или навещал Шерри в больнице. Жирный начал вставлять параграфы в свой трактат в совершеннейшем беспорядке.

30. Мир явлений не существует – это гипостазис информации, производимой Разумом.

27. Если вычеркнуть столетия фальшивого времени, то реальная сегодняшняя дата не 1978 о. э., а 103 о. э. В Новом Завете сказано, что Царствие Духа настанет до того, как «ныне живущие умрут». Следовательно, мы живем в апостольские времена.