По Южной Индии

В лавку вели две полуразрушившиеся ступени. Рассохшиеся, на ржавых петлях двери были раскрыты. Я вошла внутрь. На давно не метенном каменном полу в беспорядке было разбросано около сотни растрепанных пропыленных книг. В лавке был полумрак, с потолка свешивались гирлянды грязной паутины. Казалось, здесь никого не было. Деревянный колченогий табурет хозяина пустовал. Но вот до моего слуха донеслось мирное похрапывание. Я пошла на звук и обнаружила спавшего на потертой подстилке человека. Ему было лет пятьдесят, а может, и больше. Залатанное ширвани, полуразвалившиеся туфли и засаленная феска спящего свидетельствовали о том, что дела в лавке идут худо. Первым моим желанием было уйти. Но я подумала, что в такой заброшенной лавчонке могут оказаться редкие и интересные книги. Я негромко окликнула спящего. Он поднял неопрятную голову. Я спросила его на урду о нужных мне книгах. Старик встал и, порывшись в груде книжного хлама, извлек несколько книг на урду и подал их мне.

— Меня зовут Низамуддин, — сказал он, переходя на английский. — Если вы хотите, мы можем пойти в мой дом, он здесь недалеко, и посмотреть кое-что в моей библиотеке. Она очень большая.

Меня поразило, что этот, на первый взгляд обычный бедный лавочник говорил на хорошем английском языке. Это не был тот специфический английский жаргон, которым пользуются индийцы-приказчики в европеизированных магазинах фешенебельных кварталов больших городов.

― Где вы учили английский язык?

На мгновение что-то мелькнуло в глазах старика, но сейчас же потухло.

― В Кембридже, — ответил он.

— Вы долго там были?

― Да, я учился в Англии пять лет.

— Но, простите…

― О, я понимаю, о чем вы хотите спросить. Как мог человек образованный дойти до такой жизни? Не правда ли? Вы еще больше удивитесь, если я вам скажу, что вот этот самый Низамуддин лет пятнадцать тому назад был одним из блестящих придворных его высочества. Идемте ко мне, я вам по дороге расскажу кое-что интересное.

…Над городом висят низкие тучи. Дождь льет и льет. Мы идем по запутанным узким уличкам с глухими каменными стенами. Потоки мутно-желтой дождевой воды несутся по древним камням извилистой мостовой, бьются водоворотами в тупиках и закоулках. Дырявый старый зонт не спасает моего спутника от крупных дождевых капель. Вот что я узнаю по дороге. Отец мистера Низамуддина был джагирдаром. Джагир был некрупный. Сам отец жил постоянно в Хайдарабаде и находился при дворе низама. В молодости мистер Низамуддин был отправлен в Кембридж, а по возвращении взят в свиту его высочества. После смерти отца джагир перешел к сыну.

― Доход у меня был приличный, и я жил ни о чем не думая. Мне казалось, так будет всегда. Но пришли другие времена. Джагир отобрали. С тех пор прошло почти десять лет. Правда, мне заплатили компенсацию. Но, знаете, она не могла заменить постоянного дохода. А я не привык считать деньги. Кое-что из ценностей, что у меня было, пришлось продать. На эти деньги я еще мог жить безбедно. Ну, а теперь самое ценное, что осталось у меня, — фамильная, библиотека.

Мы подходим к двухэтажному, несколько обветшавшему особняку.

― Здесь я живу. Дом остался еще от отца.

Скрипит массивная дверь, и мы входим в дом. Минуем комнаты с довольно высокими потолками. Я вижу, как четко отпечатываются следы на пыльном полу джагирдарского особняка. Углы комнат прочно затянуты паутиной. Решетки на узких окнах заржавели и местами поломаны. По комнатам разбросаны остатки мебели: обитые плюшем безногие стулья, растрескавшиеся от времени резные чайные столики. Кусок выцветшего ковра прикрывает место стены, где обвалилась штукатурка. На замызганных стенах до сих пор остались пятна от висевших некогда на них дорогих картин. На всем лежит печать упадка и запустения.

— Поверьте, — поворачивается ко мне хозяин, — этот дом знал лучшие времена.

Я верю…

— Тут библиотека…

Мы входим. Мне кажется, что это та же лавка на Чоуке, но только больших размеров. Тусклый свет дождливого дня просачивается сквозь прикрытые ставни. В комнате полумрак. Понять, что где находится, очень трудно. Шкафов нет.

— Здесь были хорошие шкафы, но лет пять тому назад их продали с аукциона…

Повсюду на полу груды книг. Фолианты в дорогих переплетах, журналы, брошюры, книги, без обложек… Кажется, разобраться в этом хаосе пожелтевшей бумаги и пыли нет никакой возможности. Но кое-что попадается сразу. Мне не хочется долго задерживаться в этом доме, похожем на склеп.

Мистер Низамуддин провожает меня и в дверях подобострастно говорит:

— У меня сегодня прибыльный день, вы взяли много книг.

— А не лучше ли продать книги букинистам, чем самому торговать?

— О, вы не знаете наших лавочников, они хотят все это скупить за бесценок. Самому торговать выгоднее.

— А сколько же вы примерно выручаете в день?

— Две-три рупии, иногда меньше, иногда больше, но мне пока хватает…

Потом я не раз встречала Низамуддина, когда приходила на Чоук за книгами. Большей частью он дремлет в лавке и до сих пор не удосужился разобрать свои книги. Они так и лежат в беспорядке на полу. Соседние лавочники подсмеиваются над своим «благородным» конкурентом. Им просто непонятно, как можно, обладая таким множеством книг, не суметь извлечь из этого хорошей выгоды.

Просто бывший джагирдар не привык работать. Всем своим «высокородным» существом он презирает труд. А за презрение к труду всегда приходится дорого расплачиваться.

В один из воскресных дней я была приглашена в дом своих друзей. А если быть точной, то не в дом, а в дома, потому что эта мусульманская семья — так называемая «большая индийская семья» — занимает всю улицу. Сыновья и дочери главы семейства не уходили далеко, а селились со своими семьями на той же улице. Мне пришлось обойти всю улицу и побывать в каждом доме, чтобы никого не обидеть.

Основательно проголодавшись после длительного обхода, я была рада обеду, которым меня угощали. По местному обычаю, мы сидели на полу и ели руками… Кроме меня, были и другие гости. Среди них мое внимание привлек чернобородый человек в белом тюрбане и белом ширвани. Мы разговорились. Мистер Ашраф, так его звали, оказывается, изучал историю Хайдарабада и даже что-то писал. Ашраф побыл недолго и, уходя, пригласил меня в гости.

В районе Малакпета, позади длинного здания типографии, стоит красивый особняк. Этот особняк принадлежит Ашрафу. Сейчас дом заложен, часть его сдается внаем. Сам Ашраф живет на ренту, которую получает со своих жильцов. Также как и Низамуддин, мистер Ашраф владел когда-то джагиром и не считал денег. Теперь джагира нет, ушли деньги, продано и заложено все, что можно было продать и заложить. Неподалеку от особняка расположилось несколько флигельков. Когда-то там жила многочисленная прислуга наваба Ашрафа. Теперь в одном из них живет сам наваб. Комнатки флигеля тесны и неуютны. Это тот небольшой мирок, где бывший наваб еще чувствует себя хозяином. Все, что происходит за стенами флигеля, вызывает непримиримую враждебность Ашрафа. Но поскольку не в его силах изменить происходящее и помешать потоку новой жизни, он, как улитка в раковине, укрылся за стенами своего последнего пристанища. Все помыслы и вся деятельность Ашрафа обращены в прошлое. Прошлое составляет смысл его теперешней жизни. Когда мы беседовали об истории Хайдарабада, я услышала только восхваление низамовского режима. Просматривая написанное навабом, я увидела, что это было скрупулезное жизнеописание феодальной знати, начиная с низама и кончая самим мистером Ашрафом. И я поняла, что мы вовсе не коллеги, что между нами лежит глубокая и непреодолимая пропасть. Ашраф с гордостью сообщил мне, что работает над своей «историей» вот уже больше десяти лет, а я держала в руках мелко исписанные арабскими буквами странички и думала о том, что человек трудился все эти годы напрасно.

Издать свой труд ему пока не удается, нет денег. Мистер Ашраф обижен на низама. Его высочество отказался отпустить средства на публикацию книги.