Мы-курги

Небольшая деревенька неподалеку от Титимати. Несколько домов, крытых рисовой соломой, разбросанных на значительном расстоянии друг от друга. Маленькие клочки тщательно ухоженных рисовых полей, перегороженных низкими глиняными изгородями, похожими на дувалы. В одном из домов живет мой знакомый Нанджумайя. А вся деревня принадлежит амма-кургам. Я вхожу в узкий двор и уже от калитки слышу, как стучит швейная машинка. Она стучит в доме Нанджумайи с утра до вечера. Пока нет работы на полях, ее хозяин шьет, низко наклонив седеющую голову.

Я иду через двор и на некоторое время задерживаюсь у священного дерева «тулси». Деревце посажено в каменный ящик, заменяющий ему горшок. По углам ящика в четырех глиняных плошках горит огонь. Я знаю, что каждое утро его по кургскому обычаю зажигает жена Нанджумайи, старшая женщина в доме. Обычай кургский, но священный тулси — дерево индусских богов.

Машинка перестает стрекотать, и я понимаю, что меня заметили. На крыльце узенькой веранды появляется Нанджумайя и тяжелой, шаркающей походкой направляется ко мне. На его морщинистом лице лежит печать нелегких забот. Он подходит к тулси и протягивает руку к огню светильника. Пальцы на руке слегка скрючены и уже не разгибаются. Это от тяжелой работы, которая выпала на долю Нанджумайи.

— Молитесь? — спрашивает он меня, кивая на деревцо.

— Нет, — отвечаю я. — Думаю.

— А мы вот молимся, — с каким-то вызовом говорит он. — Только мы имеем такие деревья.

— Ну что ж, молитесь и имейте на здоровье.

— Дерево есть, а вот здоровья нет, — смягчается он. — Зайдете? У нас сегодня есть горячее молоко.

Я иду вслед за Нанджумайей, поднимаюсь на веранду и сажусь на деревянную скамью, которую хозяин поспешно очищает от вороха обрезков. На веранде висят литографии индусских богов. Такие же литографии украшают стены небольшой молитвенной комнаты, которая в любом другом кургском доме считается обиталищем духов предков. Но здесь обитатели другие. На полке под литографиями стоит несколько бронзовых фигурок: Шива, Парвати, Кришна. Я знаю, что Нанджумайя каждый день молится этим богам. Он делает все, как положено браминскому жрецу. Читает мантры, курит благовония, священнодействует с цветами и сандаловой пастой. Нанджумайя вполне грамотный жрец-брамин, и его не стыдно пригласить для свершения индусского ритуала в любой дом. Но его не приглашают, ибо в домах Курга блюдут иные ритуалы, для которых не нужны новоявленные брамины. Поэтому Нанджумайя, как и многие другие амма-курги, остается жрецом-любителем, жрецом для себя.

Любительство редко приносит доход. Чтобы прокормить семью, Нанджумайе приходится шить па машинке и пахать землю. Для последнего у «высокого» Нанджумайи есть пара быков и деревянный плуг. Он ходит за плугом сам. Батраки ему не по плечу. Когда плуг лежит во дворе, стучит машинка.

В доме три маленьких комнаты. В них живут братья Нанджумайи с семьями. Этот дом не похож на кургский дом предков. Дом предков тоже не по плечу. Его надо содержать в порядке. Тем же, чем располагает Нанджумайя, этого не сделаешь. Поэтому приходится довольствоваться обычным деревенским домом. Этим же довольствуется большинство амма-кургов. Только четыре семьи из них имеют дома предков. Я пью горячее молоко, которым меня угощает жена Нанджумайи, и размышляю о судьбе амма-кургов.

— О чем вы думаете? — спрашивает хозяин.

— Об амма-кургах, — отвечаю я.

— Как? — не сразу понимает меня Нанджумайя.

— Да вот так, ваши предки были могущественными жрецами, а вы все потеряли.

Нанджумайя опускает голову и почему-то долго молчит.

— Почему так получилось? — говорит он. — Я думаю, что многое в жизни зависит от того, на кого или на что ты ставишь. Наши предки-жрецы ставили на сильных богов и сами были сильными. Потом настали другие времена, и появились другие боги. Мы не заметили главного из них — богатство. Мы не поставили на него. Нам казалось, что боги браминов могут все. Оказалось нет. Поставить на главного бога мы уже не можем. Слишком поздно. Он отвернулся от нас.

Мысль Нанджумайи поражает меня своей глубиной и неожиданностью. Она удивительна для малограмотного крестьянина. В ней заложен свой философский смысл. И я еще раз убеждаюсь в том, что не книги рождают настоящих философов, а жизнь.

Я прощаюсь с Нанджумайей и вновь иду по узкому двору. Прохожу мимо лежащего на земле деревянного плуга, и стрекот швейной машинки сопровождает меня до калитки. В этой машинке и плуге теперь главная надежда потомка кургских жрецов, не сумевшего вовремя найти своего главного бога.

10

Демоны, духи, волшебники и другие

Глухой ночью сквозь лес, покрывавший склон горы, скакал всадник. Цокот копыт звонким эхом отдавался в каменных ущельях. Яркие звезды разноцветными искрами то застревали в кронах деревьев, то неслись за всадником. Вороной конь тревожился, пофыркивал но продолжал стремиться вперед. Над лесом уже взошла ущербная луна, когда всадник въехал в узкую горную долину. Деревья поредели, и их четкие лунные тени лежали на сухой глинистой дороге. Лицо всадника в лунном свете казалось совершенно белым. Наконец вдали на невысоком зеленом холме показались каменные стены большого дома. Окна-бойницы были темны. Дом казался вымершим в этом голубоватом свете луны. Всадник остановился и долго рассматривал дом, как будто решая, ехать ему дальше или нет. Дом принадлежал окке Калият и был домом предков всадника. Уже десять лет он не бывал в этих краях. Те, с которыми он тогда мальчишкой ушел, запретили ему бывать дома.

— Теперь ты не принадлежишь себе, — сказали они.

— А когда-нибудь я смогу вернуться? — робко спросил он.

— Когда-нибудь, если захочешь, — усмехнулись в ответ.

Он захотел этого несмотря ни на что. Они сделали много, чтобы он об этом забыл. Но он был кургом, а курга всегда тянет в дом предков. Даже то ремесло, которому он обучался, не смогло послужить препятствием для возвращения. Он знал, что люди, овладевшие этим ремеслом, становятся сильными и могущественными. Он стал могущественным, но родной дом притягивал его, как прежде. Там, в глухом лесном обиталище Малабара, наставник и главный маг посмеивался над ним.

— Ты постигаешь искусство власти над людьми и духами, — говорил он ему. — Пора забыть о доме.

Он восхищался наставником, но и боялся его. Этих людей многие боялись в Курге. Они приходили с Малабара, называли себя тантрическими браминами и заставляли кургов служить индусским богам. Заставляли своим колдовством, вызывавшим страх и почтение даже у храбрых воинов. Тантра — таинственное древнее искусство индусских жрецов. Изнуряющая и беспощадная практика, развивающая силу мысли, воздействующую на других. Прошедший обучение становится магом, великим магом. Малабарские маги и волшебники наводняли Кург. Они были очень разными. Одни — просто шарлатанами, теперь он это понимал. Другие же действительно могли многое… Он чувствовал, что им помогали какие-то странные и загадочные силы, объяснения которым он не находил. Этих других было много меньше. Слова «тантрический брамин» вызывали у людей страх и покорность. Курги верили в духов и считали, что тантристы могут управлять этими духами. Не только духами мертвых, но и душами живых. Их искусство волшебников и магов заставляло верить им и их бояться.

Ему было семнадцать лет, когда он впервые столкнулся с этим искусством. В их деревне Кунжала появился брамин. Он был чернобород, на его худые плечи была накинута оранжевая роба. Глаза брамина смотрели пристально и, казалось, видели человека насквозь. Многие утверждали, что эти глаза светятся в темноте, как у волка или шакала. Он заставил работать на себя низкорослых темнокожих рабов, которые трудились на полях кургов. С их помощью он соорудил небольшой храм и установил в нем многорукого бога, которого он назвал Ишвара, или Шива. Он потребовал, чтобы курги молились Шиве. Но у кургов его деревни были свои боги, и они не хотели поклоняться чужому. Тогда пришлый жрец собрал жителей деревни у своего храма и сказал, что сейчас покажет могущество своего бога. Он долго жег огонь перед изображением многорукого и пел непонятные заклинания. Потом вдруг исчез, как будто сквозь землю провалился. Курги стояли пораженные и не могли поверить своим глазам. Некоторые, придя в себя, высказали предположение, что богиня Кавери, рассердившись на жреца, заставлявшего молиться чужому богу, наконец избавила деревню от него. Но в ответ на это, раздался смех — зловещий, нечеловеческий смех, как будто смеялся дух. Вслед за этим перед глазами испуганных кургов вновь предстал жрец, живой и невредимый. И тогда дрогнули даже храбрые мужчины. Они покорно потянулись к многорукому богу.