Последний порог

Где-то в коридоре громко выстрелила дверь, кто-то смачно выругался по-венгерски, оторвав его от мыслей. А за столом напротив сидел Эккер и ждал его ответа. Выражение лица спокойное, в широко поставленных глазах затаилась хитроватая усмешка. Милана охватило чувство жгучей ненависти к профессору.

— Господин штандартенфюрер, — тихо проговорил он, — когда я вступал в партию, она действовала в подполье, так что уже тогда я хорошо знал, что меня ждет, если меня схватят власти. Если у меня в молодости и были иллюзии, то я расстался с ними еще в тысяча девятьсот тридцать шестом году. Их из меня начисто выбили люди Брауна, когда я сидел в подвале «Колумбии». Тогда мне удалось бежать. И я начал все сначала, хотя меня к этому никто не принуждал. Я знал, что меня рано или поздно опять схватят, и все же принялся за старое. Я прекрасно знаю, что меня ожидает. Знаю я и то, что в моем положении страшна не сама смерть, а путь который ведет к ней. Я не боюсь смерти и до конца честно пройду свой путь. Такова уж моя судьба.

— Твоя гибель не вызывается необходимостью, сынок. Если ты это поймешь, ты будешь жить.

— Вот тогда-то я и умру навсегда. — Заметив, что Эккер не понимает его, Милан пояснил: — Мне нужно умереть для того, чтобы остаться жить в памяти людей.

— Теперь понимаю, — кивнул Эккер, нервно барабаня по столу. — Руководствоваться этикой в вашем положении, дорогой Радович, бессмысленно. Мы из вас так и так жертву не сделаем. Никто даже не знает о том, что мы вас схватили. Ни одна душа не будет знать о вашей смерти, следовательно, ваша гибель будет бессмысленной.

— Если же я стану предателем, то бессмысленной окажется вся моя жизнь. — Милан уже устал, да и раны начали болеть. — Господин профессор, вы правы. Я умру, вернее, погибну без имени. Сожженные в крематориях сотни тысяч людей превратились в пепел, который смешался с дымом, вылетел из труб и был развеян ветром. Гниющие останки в братских могилах тоже безвестны, имена погибших не числятся в списках жертв. — Он посмотрел Эккеру прямо в глаза, голос его зазвучал тверже. — И все-таки... Скоро настанет время, когда вам придется отвечать за все это. Люди переживут войну, и они обо всем вас спросят... Спросят и об именах, и о фамилиях жертв, а вам волей-неволей придется ответить. Это все, что я мог вам сказать.

Профессор Эккер встал. Выражение лица его было спокойным, по нему нельзя было заметить, что он раздосадован неудачей. Эккер сделал знак Веберу, неподвижно стоявшему за его спиной.

— Радович, — начал Эккер, посмотрев на лежавшие на столе часы, — сейчас полночь. Я даю вам на раздумье восемь часов. Не спешите с ответом, подумайте хорошенько. Стоит подумать. Поверьте мне.

Вскоре после неудавшегося покушения на Гитлера Геза Бернат узнал, что гестапо жестоко расправилось с теми офицерами, имена которых фигурировали в списках неблагонадежных лиц. Когда он узнал число арестованных, то ужаснулся. В первый момент он подумал о том, что ему вместе с Андреа нужно немедленно уйти в подполье или, по крайней мере, попросить политического убежища в посольстве одной из нейтральных стран. Зная, что за ним установлена слежка, он никак не мог понять, почему его не арестовали. Видимо, только потому, что он пока ничем не скомпрометировал себя и полиция не располагает данными, которые давали бы им право на это. Когда Бернат узнал об аресте Гуттена, он уже не особенно испугался. Ему было от души жаль полковника, в то же время он надеялся, что Гуттен не подведет их.

В полдень над городом зависла огромная дымная туча, которая окутала целый район города — это загорелись от попадания бомбы склады топлива на Шарокшарском проспекте, которые никак не удавалось потушить. Южный ветер гнал на север копоть и дым от сгоревшего топлива.

От внимательного взгляда Берната не ускользнуло, что Эльфи спокойно встретила обрушившийся на их семью удар, как и сам генерал. Однако скоро выяснилось, что он заблуждался, так как она переживала гораздо сильнее, только умела искусно скрывать свои чувства. Атмосфера была напряженной, и Бернат пожалел, что заехал к Хайду, но все же не спешил уходить, так как заметил, что хозяйка дома от души обрадовалась его приходу. Журналист занялся набиванием неизменной трубки, а генерал сосредоточенно курил свою сигару, погруженный в собственные мысли.

— Бернат, вы не слыхали ничего нового? — поинтересовалась Эльфи.

— Ничего.

— Я слышал, что нашего Вальтера на специальном самолете увезли в Берлин, — заметил Хайду, встав со своего места. Выпрямившись во весь рост, он подошел к окну и посмотрел на безлюдный бульвар. — Я не понимаю только того, как он мог позволить арестовать себя. Неужели он не знал, что ни в коем случае не может надеяться на помилование у этого жестокого режима?

— Я тебя тоже не понимаю, Аттила, — сказала Эльфи. — Ты с ночи только и делаешь, что твердишь: «Почему Вальтер не застрелился?» А почему он, собственно, должен был это сделать? Я знаю, что он не любит Гитлера, однако я ни за что не поверю в то, что он имел хоть какое-нибудь отношение к этому покушению. Я слишком хорошо знаю своего брата. Вальтер не заговорщик, а прямой и честный человек. Он настоящий солдат.

«Бедная Эльфи! — подумал Бернат. — Какая она наивная! И видимо, совсем не знает своего брата».

— Вы это понимаете, Бернат?

— Я понимаю, Эльфи, — сказал Бернат, вынув трубку изо рта. — Думаю, что Аттила совершенно прав. Я, конечно, не знаю, принимал ли Вальтер участие в заговоре, но если принимал, то он делал это по велению своей совести. О том же, следовало ли его организовывать или нет, не стоит спорить. Мне лично ясно одно — в действиях Вальтера нет ни грана анархизма. Верно и то, что от Гитлера он помилования не дождется.

— Я знаю, что Вальтеру суждено умереть. Ночью я уже оплакивала его, но я уверена в том, что самоубийцей он не станет. Отец воспитал его так, что смерть следует встречать с высоко поднятой головой. В нашей семье не принято кончать жизнь самоубийством. Нашу жизнь может забрать только тот, кто ее дал...

— Не сердись, дорогая, но это самая настоящая немецкая романтика, — нервно перебил ее Хайду. — Солдат должен умирать смертью, достойной солдата. Вальтер прекрасно знает, что Гитлер или вешает офицеров, или же отрубает им головы. Но об этом не стоит спорить. Я не собираюсь причинять тебе боль, но у меня такое чувство, что в последнюю минуту твой брат просто испугался.

— Ты не должен так говорить, Аттила. — Эльфи встала и демонстративно вышла из комнаты.

После этого разговора супруги Хайду несколько дней не разговаривали друг с другом. Генерал стал более нервным и нетерпеливым.

Однажды вечером после ужина Бернат неожиданно, безо всякого звонка заехал к генералу. Не успел он сесть, как завыли сирены, возвещавшие о начале очередного воздушного налета, а вслед за тем где-то вдали послышались первые бомбовые разрывы. В убежище они спускаться не захотели, а остались в кабинете генерала, выключив свет и раскрыв настежь все окна. Зенитки ПВО надрывно лаяли, тщетно стараясь отогнать американские самолеты от столицы, а когда они на миг смолкали, то с неба явственно доносилось гудение тяжелых бомбардировщиков.

Эльфи думала о том, что если бы в их виллу сейчас попала бомба, то все они не чувствовали бы никакой боли, так как одним махом были бы решены все проблемы. Она желала смерти, хотя и страстно любила жизнь. Однако та жизнь, которой они жили последние дни, была не жизнь, а сплошное мучение. С Аттилой что-то произошло, его словно подменили, порой Эльфи казалось, что он даже ненавидит ее. Раньше, если он когда случайно обижал ее, он уже спустя полчаса просил у нее прощения и был мил и предупредителен. Сейчас же он не только не попросил никакого прощения, но и не обратил на нее никакого внимания, не пожелал разделить с ней ее боли, словно боялся чего-то.

Постепенно стрельба стихла, не стало слышно и рокота самолетов. Воцарилась такая тишина, как будто огромный город вымер.