Последний порог

В камере номер 4 блока до последнего времени содержалось три человека, и, хотя Эрика хорошо помнила, что она представлялась им, попав в камеру, а те назвали себя, теперь же их имена и фамилии начисто выпали из ее памяти. Сейчас Эрика чувствовала себя хорошо, так как осталась в камере одна. Но ей самой казалось, что она вовсе не одинока, потому что в любую минуту к ней мог войти Пауль. Это были счастливые минуты. О чем они только не говорили! За исключением, конечно, любви — Пауль не любил говорить о любви. Для него любовь была самым естественным явлением, таким, как сон, еда, дыхание или же желание работать. Чаще всего они разговаривали о том, насколько мир его полотен будет понятен тем, кто будет жить позднее. Пауль говорил, что он со своей стороны стремится показать существующий ныне мир таким, какой он есть в действительности, а она прямо-таки ужасна. «Разве не ужасно то, — продолжал он, — что твои родители стали нацистами только ради того, чтобы разбогатеть?» Создавалось впечатление, будто Пауль знал и то, как жестоко отец избил Эрику, получив анонимное письмо, из которого узнал, что любовником дочери является некто Пауль Витман, еврей. Эрика и до сих пор не знает, что тогда случилось с отцом. Просто озверел, потеряв здравый смысл. Он схватил дочь за волосы, повалил ее на пол, бил по лицу, по шее и, если бы не мать, которая поспешила на помощь Эрике, возможно, забил бы ее до смерти.

Эрика беззвучно рыдала, и слезы градом катились по ее щекам. «Нет, нет... Нужно думать только о Пауле, он — единственный человек на свете, на которого можно положиться. Отца и матери у меня нет — хотя я и прощаю им все то, что они сделали против меня, однако я никак не могу простить того, что отец стал убийцей. Почему он им стал? Это он приказал арестовать Зееманов... Ах, Пауль... Пауль... дорогой мой...»

В этот момент перед больным воображением Эрики не разверзлась стена, а настежь распахнулась дверь. Чего они еще хотят от нее? Почему постоянно мучают? Стеклянными глазами она уставилась на молодую девушку в черной эсэсовской форме, которая застыла на пороге. Эрика уже понимала, что означает ее жест и выражение лица: нужно опустить голову, а руки убрать за спину. Дойдя до двери, Эрика на миг остановилась и оглянулась, словно желая убедиться, что она ничего не забыла. А что можно было забыть, когда, кроме рваной одежды, что была на ней, у нее ничего не было? И в тот же миг она почувствовала, что видит эту камеру в последний раз и уже не сможет встретиться здесь с Паулем. Девушка в черной эсэсовской форме прикрикнула, чтобы она поторопилась, и Эрика пошла, с трудом переставляя ноги. Надзирательница схватила Эрику за худую как плеть руку и потащила за собой. Они шли мимо зарешеченных дверей до тех пор, пока не оказались в широком коридоре, залитом солнечным светом. После долгого пребывания в полутемной камере от столь яркого света резало в глазах. Сердце сжалось, Эрика закрыла глаза, подумав на миг, что она может ослепнуть. Однако надзирательница повела ее куда-то дальше.

В комнате, куда они вошли, их ожидал мужчина средних лет в гражданской одежде. Светлые волосы его были коротко пострижены, а голубые глаза, увеличенные очками в золотой оправе, казались большими. Скупым жестом он приказал надзирательнице оставить их вдвоем. Легко встав со своего места, он взял стул и, поставив его на середину ковра, сильным, слегка гнусавым, но дружелюбным голосом сказал: «Садитесь, мадемуазель». Эрика села и, посмотрев на тупоносые ботинки мужчины, вспомнила, в каком затрапезном виде она перед ним явилась. А что она могла поделать, когда ей не разрешили умываться, не давали иголку с ниткой, чтобы зашить платье? А раз так, пусть он посмотрит, как в блоках обращаются с узниками. Эрика даже не смела поглядеть в окно, хотя ей очень хотелось увидеть голубое небо, тучи на нем, а если бы она встала, то могла бы даже полюбоваться кромкой далекого леса. Сквозь открытое окошко в комнату вливался такой ароматный воздух, что у нее закружилась голова. Мужчина закурил, а затем предложил закурить и Эрике. Сначала она заколебалась: как-никак она не курила уже несколько месяцев кряду и боялась, что ее начнет рвать после первых же затяжек. Однако, поборов свои опасения, она все же закурила и скоро почувствовала такое опьянение, словно выпила чего-то крепкого.

Мужчина некоторое время молча рассматривал ее, а затем сказал, что по инициативе профессора Отто Эккера университетский совет обратился в соответствующие инстанции с просьбой пересмотреть дело Эрики Зоммер и смягчить приговор, учитывая ее безупречное прошлое и хорошие учебные показатели. Профессор Эккер лично поручился, что он сделает все возможное, чтобы из Эрики Зоммер вышла настоящая патриотка. Соответствующие дистанции пересмотрели ее дело и решили удовлетворить прошение университетского совета и освободить ее из-под стражи.

Из слов незнакомца Эрика поняла только то, что ее выпускают на свободу. Она тут же разрыдалась. Мужчина довольно спокойно смотрел на вздрагивающие плечи Эрики, на ее стриженую голову с тонкой шеей и молчал, так как понимал, что сейчас девушка вряд ли что поймет. Неожиданно она успокоилась, перестала плакать, как будто у нее кончились все слезы. Подняв худое, измученное лицо с лихорадочно заблестевшими глазами, она слегка приоткрыла губы, сверкнув зубами.

— Пауля тоже? — тихо спросила она. — Его тоже освобождают?

— Вы имеете в виду художника Витмана? — Девушка кивнула. — Да, и его тоже, — ответил незнакомец. — Только дело в том, что Витман покончил жизнь самоубийством. Судебная экспертиза установила, что он страдал сильной формой невроза и в момент одного из припадков покончил с собой.

Эрика смотрела прямо перед собой, блеск глаз потух, и постепенно ею овладело какое-то равнодушие. Казалось, с этой минуты она перестала существовать, превратилась в какой-то механизм, чувства ее жили как бы сами по себе, но ее уже нисколько не интересовало, что с ней будет дальше.

— После освобождения вы куда намерены уехать? Куда?

— Я и сама не знаю.

— Ваши родители отказались от вас. Это, разумеется, нехорошо, но мы не имеем права вмешиваться в их действия. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да, понимаю.

— Профессор Эккер великодушно предложил вам временно пожить у него. Вы согласны?

— Как хотите.

— Этот вопрос вы должны решить сами.

— Мне все равно.

Мужчина, не подавая вида, злился. «Что за бредовая идея пришла в голову Гейдриху? Ведь эта девица тронулась... Что он от нее хочет? А, черт с ним, это уже его дело!»

— Послушайте меня, мадемуазель, вам следует подписать вот это заявление. — Он взял со стола листок: — Здесь написано, что вы будете молчать о том, что с вами здесь происходило, включая и то, где вы находились, с кем встречались, кто вас допрашивал, о чем вы говорили и тому подобное. Вы меня поняли?

— Поняла. — Эрика подошла к столу и оперлась о столешницу, так как у нее закружилась голова. Машинально она подписала бумагу и вернулась на свое место.

— Вам следует еще кое-что сделать, — проговорил незнакомец, опираясь руками о стол. — Соответствующие инстанции решили, что вам, мадемуазель, после освобождения необходимо будет доказать свою верность нашему строю. На практике это означает, что вы обязаны будете заявлять властям обо всех лицах или поступках, направленных против интересов империи. Понятно?

— Понятно.

— Похвально. Это означает, что вы должны будете доносить и о профессоре Эккере, все доносить. Кто его навещает, когда, где состоялась встреча, о чем на ней говорили и тому подобное. Представитель соответствующих инстанций сегодня же поставит вам более подробную задачу.

— Как вам угодно.

— Тогда подпишите это заявление. — Незнакомец подвинул ей новый листок: — Здесь написано, что вы, Эрика Зоммер, желаете искупить свою вину перед империей и немецким народом, а потому, как и подобает истинной патриотке, будете оказывать всяческую помощь службе государственной безопасности в ее борьбе с внутренними и внешними врагами. Вам ясно, мадемуазель?