Последний порог

В королевском посольстве Швеции Геза Бернат быстро разыскал Анну Нильсон. Стройная девушка среднего роста дружелюбно улыбнулась ему, но журналист сразу же заметил, что за ее улыбкой таилось с трудом скрываемое беспокойство. Ее пепельные волосы волнами спускались на плечи. «Подражает Грете Гарбо», — подумал Бернат. Ворот белой шелковой блузки закрывал шоколадного цвета шею, овальное лицо тоже сильно загорело, под глазами и вокруг носа слегка проглядывали золотистые веснушки. Но больше всего привлекали необычайно большие глаза, и Бернат не обратил особого внимания на тонкий, слегка изогнутый нос и мягкого рисунка губы. Прямым ресницам нетрудно было придать изогнутую форму, но, очевидно, Анна Нильсон считала себя и без того достаточно привлекательной.

— Хочу у вас справиться кое о чем, — оказал Бернат, садясь на стул, стоявший у письменного стола, и протянул девушке паспорт. — Разрешите, барышня, закурить трубку?

Девушка задумчиво полистала паспорт. На мгновение подняла на Берната глаза.

— Пожалуйста. Хотите получить визу? — спросила Анна, просматривая паспорт.

Бернат раскурил трубку и выпустил клуб дыма.

— Да, мне нужна ваша виза. Только в Швецию еду не я, а один мой соотечественник и коллега. Свой паспорт я вам дал в подтверждение своей личности.

Анна откинула назад упавшую ей на глаза прядь волос. Выражение лица все еще не выдавало обуревавших ее чувств. Движения были привычными, почти автоматическими.

— За визой должен явиться сам отъезжающий. Где ваш соотечественник или его паспорт?

Бернат наклонился к девушке ближе, вынул изо рта трубку:

— На Папештрассе, в «Колумбии». Там же и его паспорт.

Карие глаза девушки сразу же затуманились, взгляд на мгновение застыл. «Она не доверяет мне, — подумал Бернат, — и это понятно. Милан, очевидно, называл ей мое имя, но лично мы с ней раньше не встречались, и теперь она вправе предполагать, что перед ней провокатор».

— Разрешите узнать фамилию вашего соотечественника? — спокойно спросила Анна, протягивая руку за карандашом.

— Милан Радович, журналист, берлинский корреспондент будапештской газеты «Делутани хирлап».

Девушка сидела неподвижно, положив руки на стол. Она крепко сжимала в руке карандаш, кончик которого уткнулся в бумагу.

— Анна, — оказал Бернат, — я не провокатор. Вот уже три года, как я знаком с советником Юргенсом, который может подтвердить, кто я такой. Мне кое-что известно о вас, но, возможно, Милан вам меня и не называл. — Он еще более понизил голос. — Я не знаю, какая связь существует между вами, но меня это и не интересует. Хочу помочь ему, потому что уважаю его, вот и все.

Завтра в десять вечера на легковой машине его повезут из «Колумбии» в ораниенбургский концлагерь. На восьмом километре машина остановится. Милану представится возможность бежать. Это я все продумал. Но завтра во что бы то ни стало ночью Милану нужно перейти через германскую границу, и в этом я ему помочь не могу. Вот и все. Я в любом случае буду там поблизости, но у меня нет ни машины, ни необходимых документов. — Бернат встал и протянул руку: — Прошу мой паспорт. — Анна отдала ему паспорт. Она очень побледнела, было заметно, что услышанное потрясло ее. Бернат вынул из бумажника визитную карточку и положил ее на стол: — После шести вечера я буду дома. Если понадоблюсь, позвоните. Скажите, что говорит Анна. Если вам нужно будет со мной встретиться, я после вашего звонка выйду из дома и пойду в Международный клуб журналистов. Там мы сможем поговорить. — Бернат вежливо поклонился: — До свидания, барышня, — повернулся и пошел к двери.

— Спасибо, господин Бернат, — сказала девушка, когда он уже взялся за ручку двери.

Незадолго до полудня Чаба вернулся домой вместе с Андреа и Эндре.

После ухода Берната Чаба попытался успокоить девушку, целовал ее, потом взял на руки и отнес на кушетку, сел рядом с нею. Андреа прижалась к нему, как большой ребенок, ищущий утешения и любви.

— Знаешь, я даже испугался, когда ты так отозвалась о Милане. Но теперь все хорошо.

— Да, — ответила Андреа. — Меня рассердило, что отец считает меня совсем глупой. Он даже забыл, что в субботу вечером представлял мне визитера. Майора Хорста Шульмайера. Так он назвал его. Я хорошо запомнила это имя... Видишь ли, Чаба, — она погладила его по щеке, — я хорошо знаю своего отца и вижу, что он опять что-то задумал. Сказал бы лучше прямо, что у него свои планы, но я не должна об этом ничего знать.

— А разве он тебе этого не объяснил? — Чаба растрепал волосы девушки. — Я расскажу тебе, в чем дело, если ты дашь мне честное слово, что будешь молчать как рыба.

— Честное слово. Вот моя рука.

Андреа выскользнула из объятий Чабы. В окно проник луч солнца, и в комнате сразу же стало веселее, даже уютнее.

— Твой отец намеревается превратить дело Милана в международный скандал. Для этого ему нужны точные, заслуживающие доверия данные. Он очень осторожен, но игра эта опасная. Дядюшка Геза человек порядочный и потому не хочет никого в это дело вмешивать. А теперь, барышня, причешитесь, и отправимся к Эндре. Этот святоша уже, наверное, на меня сердится...

Эндре Поора они застали в общежитии. Худой семинарист в очках хотя и был в неважном настроении, но очень обрадовался приходу Чабы. Они разговаривали в приемной, так как впускать посторонних в комнаты семинаристам не разрешалось. Андреа с любопытством оглядывала помещение. Комната с тремя окнами была чрезвычайно чистой, меблирована просто и строго. Девушка читала мудрые изречения евангелистов Иоанна, Матфея, Марка и не прислушивалась к разговору друзей. Вдруг она задумалась. Чаба — лютеранин, она же — католичка. Если они поженятся, то один из них должен подписать соглашение относительно религии их будущих детей. Если это сделает она, то потеряет право на религиозные таинства: на исповедь, на причастие, а когда она умрет, ее похоронят в неосвященной земле. Андреа слегка содрогнулась от этой мысли, потом пожала плечами. Представила, как над ее могилой будет молиться Эндре. Вообще-то в данный момент это не существенно, по возвращении в Венгрию она все равно не пойдет исповедоваться и не станет рассказывать, что стала любовницей Чабы. Зачем? Если бог вездесущ, он и так все знает. Он был свидетелем их любви, и уж совсем не важно, будет ли об этом знать еще и священник.

— Ступай оденься, — сказал Чаба, сжимая локоть семинаристу. — Мы подождем тебя.

Эндре встал, поправил очки, что-то пробурчал и вразвалку вышел из комнаты.

— Эндре никогда не будет военным, — сказала Андреа, глядя ему вслед.

— Тебе покажется смешным, — пояснил Чаба, — но вот он-то как раз и будет военным. Он намерен стать дивизионным капелланом.

— Дивизионным капелланом! — удивилась девушка. — Это с его-то телосложением? Поспорим, что даже я, девушка, сильнее его.

Чаба прикурил две сигареты, одну из них дал Андреа.

— Проиграешь. Ты и не представляешь, какая сила таится в этом парне. Худой, бледный, с ввалившимися щеками, плоской грудью, торчащими лопатками, он очень силен: сплошные мускулы. Да еще и выносливый, как кошка. — Чаба выглянул в окно. В саду росли на удивление высокие платаны, кроны их походили на кроны тополя. — Иногда мне кажется, — продолжал Чаба, — что душа у Эндре слабее тела. Причину этого я объяснить не могу, но такое ощущение появилось у меня еще тогда, когда мы учились в первых классах школы. Думаю, что он и сам это знает и поэтому решил стать священником, и не каким-нибудь, а дивизионным капелланом. Хочет закалить и укрепить свою волю.

Вскоре Эндре вернулся. На нем был простой темно-серый костюм семинаристов-богословов с жилетом, застегнутым доверху.

— Пошли.

Около Тиргартена они сели за столик в садике кондитерской. Чаба заказал мороженое. Солнце припекало. Чаба снял пиджак, поднял лицо к небу, чтобы оно загорало. Андреа же решила подставить солнечным лучам ноги и подняла подол платья выше колен.