Последний порог

Закрыв глаза, Чаба лежал на кровати, чувствуя, что и Андреа не спит.

— Сердишься? — спросил ее Чаба. — Не сердись.

— Милан твой друг, и было бы странно, если бы ты вел себя как-то иначе. Я так люблю тебя.

Последние слова Андреа пришлись по душе Чабе, он немного успокоился и чуть-чуть расслабился.

— Самое печальное во всей этой истории заключается в том, что теперь все отвернулись от Милана и говорят о нем черт знает какие небылицы. Высказывают различные предположения, чтобы как-то оправдать собственное поведение. Сегодня утром у нас был Эккер.

— И ты мне об этом не сказал? — Андреа приподнялась и облокотилась. Одеяло сползло у нее с одного плеча.

— Он привез с собой Эндре, — продолжал Чаба. — Я только сейчас понял, что это была отнюдь не случайная встреча. Я чувствовал это. Все они, как бы сговорившись, ополчились против меня. Но самое неожиданное заключается в том, что им удалось склонить на свою сторону и мою мать.

— Твою мать?

— Да, представь себе, — с горечью произнес он. — Я же тебе говорил вчера: когда меня забирали, я не видел ее. И дядюшку Вальтера я нигде не видел. Весь дом словно вымер, а на самом деле всех их тоже допрашивали. И не только допрашивали, но и пугали. По словам Брауна, они тоже виноваты в том, что я дружу с коммунистом. Когда я вернулся домой, мать встретила меня с заплаканными глазами. Я даже не могу тебе объяснить, как я разочарован. Поверь мне, она действительно умная и смелая женщина, даже больше того. — У Андреа на этот счет было свое мнение, но она не стала его высказывать, а лишь едва заметно улыбнулась. — И вот представь, она стоит передо мной плачущая, с кругами под глазами, и не просто стоит, а нападает на меня, говорит, что якобы я разрушаю семью, злоупотребляю гостеприимством и уж если не думаю об отце, то хотя бы подумал о ней, родной матери, и о дядюшке Вальтере.

«Бедняжка, все-то тебя обижают», — подумала она и, поцеловав его, села на кровати.

— Думаю, если сегодня вечером приедет твой отец, будет настоящее представление, — заметила Андреа.

— Знаю. — Чаба пожал плечами: — Но ничего другого я сделать не могу. Ты же сама сказала, что я поступил правильно.

— Разумеется, правильно, но отец твой будет возмущен.

В отношении отца у Чабы не было никаких неясностей. Он с нетерпением ждал его приезда. Генерал, разумеется, никак не мог остаться безучастным к дружбе своего младшего сына с коммунистом.

— Конечно, он будет возмущаться. Я его понимаю. — Чаба сделал вид, что его это не очень-то и интересует, а сам ощутил, как внутри у него нарастает тревожное чувство, невольно подумал: Милану, быть может, уже переломали ноги в гестапо. В университете ходили упорные слухи, что в гестапо на допросах отнюдь не брезгуют подобными методами. Посмотрев на Андреа, он вдруг спросил: — Ты бы отказалась от меня, если бы вдруг узнала, что я коммунист?

— Конечно, не отказалась бы. Я уже думала о том, что не будет никакой беды, если тебя просто вышлют из страны.

— Я тоже об этом думал. Нам-то с тобой хорошо бы было, а вот моему отцу — нет.

Андреа опустила голову и кончиком указательного пальца начала выводить на одеяле какие-то затейливые узоры.

— Странно как-то все, — тихо проговорила она. — Мы серьезно любим друг друга. Вот уже десять дней мы живем с тобой как муж и жена. У нас даже ребенок может быть.

— Бывает и такое, — усмехнулся Чаба. — Месяца через полтора ты пришлешь мне письмо, в котором и сообщишь, что у нас будет ребенок.

— Боже упаси! Об этом я даже и думать не хочу. Что я тебе хотела сказать? Ах, да. Словом, мы с тобой взрослые люди. А когда я остаюсь одна, то порой начинаю думать, что в некоторых вещах я еще сущий ребенок, я просто многого не понимаю. Например, я до сих пор никак не пойму, почему у нас в Венгрии да и здесь, в Германии, все так боятся коммунистов. Каких только ужасов о них по рассказывают! А отец говорил мне, что во многих странах коммунистические партии существуют легально, а не в подполье, как у нас или здесь, в Германии.

— Где есть демократия, там есть и свобода, а здесь нет демократии, значит, нет и свободы. Берусь спорить, что ты не знаешь, что такое демократия.

— Собственно говоря, меня это не очень-то и интересует, — призналась Андреа. — Я не собираюсь заниматься политикой.

— А вообще-то, что тебя, собственно, интересует? — спросил Чаба, поворачиваясь на бок. И хотя он мысленно уговаривал себя, что ему не следует думать о Милане, он не мог этого сделать.

Не обращая внимания на то, что ему говорила Андреа, он продолжал думать о своем друге. «Милан, конечно, уже знает, что донес на него не кто иной, как Аттила. Интересно, что Милан сейчас думает обо мне? Убежден ли он в том, что я к этой подлости не имею никакого отношения?»

Были моменты, когда Чаба даже со злостью вспоминал о Милане. «И зачем ему понадобилось все это? Ну хорошо, он ненавидит Гитлера, ну и ненавидь себе на здоровье, но зачем же вступать в какую-то организацию? Каким же нужно быть наивным романтиком, чтобы надеяться, что они смогут как-то повлиять на происходящие в мире события! Почему же коммунисты не сделали этого тогда, когда их партия еще не была запрещена? Говорят, что их было очень много, несколько миллионов человек. А теперь, когда их по существу разбили, они вновь начинают действовать, создавать свои организации. Этого как-то сразу и не поймешь. Ну а Милан? Двадцатилетний парень, с трудом, выбился из низов, поступил учиться в университет, стал корреспондентом газеты. Даже дядюшка Геза и тот прочил ему большое будущее. А теперь сиди в сырой камере и медленно умирай, а может быть, его уже и в живых-то нет».

Андреа заметила, что Чаба не слушает ее — видимо, друг для него значит больше, чем она. На какое-то мгновение ее охватил страх, что она может потерять Чабу, и, может быть, навсегда. Ей хотелось плакать, однако, взяв себя в руки, она вылезла из-под одеяла и пошла в ванную.

Генерал-майор Хайду был извещен о деле Радовича через час после приезда домой. Ему дипломатично, но ясно намекнули, что его младшего сына Чабу не выслали из страны только из уважения к его, Хайду, прошлому и тому высокому положению, которое он занимает. При этом разговоре присутствовал и его шурин, подполковник фон Гуттен, который поручился за Чабу.

— Видите ли, господин советник, — обратился фон Гуттен к очкастому Шульману, который занимался в своем министерстве студенческими делами, — этому Радовичу удалось провести даже профессора Эккера, который на моих глазах признался в этом, так что нет ничего удивительного в том, что мой племянник тоже оказался, так сказать, обманутым.

Худой светловолосый чиновник сухо улыбнулся и закивал:

— Так точно, господин подполковник. Господин профессор признался в своем заблуждении. — Он разгладил рукой, украшенной перстнем, шелковый галстук. — Однако позвольте вам заметить, господин подполковник, студент-медик Хайду не признался в своем заблуждении, напротив, он даже сделал довольно-таки подозрительное заявление. — Чиновник посмотрел на лицо генерала, подергивающееся в нервном тике. — Сожалею, господин генерал, что мне приходится сообщать вам об этом, но это так. Развивая свою мысль, должен сообщить, что за подобное поведение любой подданный Германии на основании имеющихся у нас распоряжений был бы незамедлительно взят под стражу органами государственной безопасности.

— Я полагаю, — хрипло заговорил генерал, — будет лучше, если я немедленно посажу сына в поезд и отправлю его в Будапешт.

— Господин генерал, этого не следует делать, — запротестовал чиновник. — Мы гордимся тем, что в наших университетах и институтах обучаются дети из таких знаменитых семей. Это не только поднимает авторитет самого учебного заведения, но и является символом дружбы двух наших народов.

«Если бы этот паршивый шваб знал, как я ненавижу его, — думал про себя Хайду, — он наверняка не простил бы мне этого».

После ухода советника из дома генерала Эльфи подробно, не скрывая своей озабоченности, рассказала мужу о случившемся. Генерал выслушал жену не перебивая, а затем успокоил, сказал, что ничего страшного, собственно, не произошло, а с Чабой он сам побеседует.