Последний порог

Все тело капеллана было сковано уже не страхом, а ужасом. Что же делать? Он невольно закрыл глаза и мысленно увидел заплаканное лицо тетушки Эльфи. «Боже милостивый, всемогущий, не оставляй меня...» — мысленно взмолился он.

И в тот же миг почувствовал сильный удар в подбородок. Сначала ему показалось, что весь мозг выскочил у него из головы. Однако сознания он не потерял, только в глазах все стало двоиться и троиться, и на какое-то мгновение он увидел перед собой скопище стульев, шезлонгов, столов, бесчисленное множество лампочек в люстре, а вслед за тем неожиданно ощутил какую-то глубокую пропасть, у которой не было ни дна, ни краев...

Он медленно сполз по стене на ковер. Острый подбородок его уперся в грудь.

— Боже милостивый... — пробормотал он, все еще не не понимая, зачем ему ломают пальцы. Страшная боль пронзила тело, подбираясь к голове. Он вскрикнул, глаза его наполнились слезами.

— Ты врал мне, сын мой! Ты обманул меня, дорогой Эндре! Почему ты это сделал?..

Эти слова Эккера дошли до сознания Эндре откуда-то издалека. Он поднял голову и встретился со взглядом профессора.

— Господин профессор... — простонал он. — Умоляю вас... Я не вынесу! — Он скорее чувствовал, чем слышал, треск костей, в том месте, где помещались почки, ужасно горела кожа, даже сами почки, казалось, горели от серии мелких крепких ударов.

Эккер подал знак, и в тот же миг боли у Эндре прекратились, лишь откуда-то из глубины все еще вырывались сдавленные рыдания. Эндре было жаль себя, и в то же время ужасно стыдно. Ему хотелось умереть, но он боялся, так как смерть могла прийти только вместе с болью. Он начал на ощупь искать свои очки.

— Говори, сынок, — шептал ему Эккер уговаривающим тоном. — Рассказывай, Эндре, я прошу тебя... Я не заслужил от тебя такого, не так ли?

Слезы капали на ковер. Эндре чувствовал себя каким-то опустошенным, всеми заброшенным и очень несчастным. Два пальца на левой руке безжизненно болтались. Он вспыхнул и, прижавшись лицом к грязному ковру, зарыдал, содрогаясь всем телом.

— Господи, да исполнится твоя воля! — прошептал он.

— Я хотел тебе добра, но ты не послушался меня. Ты же знаешь, что ты натворил...

Вебер распахнул окно. По небу ползли черные грозовые облака, тесня друг друга. Все вокруг было серо-свинцового цвета. Летний ливень забарабанил по черепичной крыше. Шум дождя заглушил все звуки...

В медицинской комнате никого не было. Чаба ничего не понимал. Перед дверью в коридоре расхаживал часовой, который по-уставному отдал ему честь, однако не сказал ни слова. Кровать была застлана чистой простыней — никаких следов, свидетельствующих о том, что всего несколько часов назад здесь лежал больной. Он посмотрел в окно, за которым хлестал ливень. Во дворе стояла машина «скорой помощи», однако Милана Радовича нигде не было.

«Спокойно... Обо всем подумай спокойно, — мысленно уговаривал себя Чаба. — Все было так хорошо продумано. С Миклошем мы договорились. До сих пор все шло гладко. Машину «скорой помощи» во двор пропустили, значит, Эккер отдал такое распоряжение. Погода и та играет нам на руку — начался ливень».

В комнату вошел Вебер и почти весело поздоровался. Чаба кивнул ему в ответ.

— А где же Радович? — спросил Чаба, снимая перчатки.

Штурмбанфюрер как ни в чем не бывало курил, он предложил закурить и Чабе, но тот отказался.

— Его увезли... — Вебер посмотрел на часы: — Четверть часа назад.

— Вебер... — начал было Чаба строго, но тут же замолчал, так как в комнату вошел Эккер, а вслед за ним майор Бабарци.

— Доброе утро, дорогой, — поздоровался профессор и посмотрел на часы: — А я смотрю, все мы — пунктуальные люди. Ну-с? Все в порядке? — Он сделал несколько шагов к Чабе и взял его за руку.

— Все, вот только Радовича увезли вопреки моему распоряжению, а штурмбанфюрер Вебер...

— Все подготовили? — спросил Эккер.

— Разумеется. Как мне кажется, дней через пять после операции его уже можно будет допрашивать.

Эккер подошел к окну, вдохнул побольше воздуха, вытянул вперед руку и закрыл окно.

— Вот как? — спросил он поворачиваясь: — Выходит, дней через пять?

— Если, конечно, не будет никаких осложнений. Прошу вашего разрешении на вывоз Радовича в госпиталь.

— Конечно... конечно... — Произнес Эккер, внимательно разглядывая свои ухоженные ногти и склонив при этом голову на левое плечо. — Однако случилась беда, сынок... — Он уставился на врача: — Небольшая такая беда.

— Беда? — переспросил Чаба, которого раздражала усмехающаяся физиономия Вебера.

Эккер кивнул:

— Радович умер.

Стало так тихо, что, кроме шума дождя, ничего не было слышно. Чабе показалось, что пауза длилась долго.

— Умер?

— К моему неудовольствию.

— Быть того не может.

— Еще как может! Дорогой Чаба, — продолжал Эккер, — человек порой способен сделать невозможное. Успокойся, дорогой, ты нисколько не виноват в его смерти. Он покончил жизнь самоубийством. Он сам желал смерти. И ему это удалось.

— Самоубийством? Да он физически не мог этого сделать! И как же он убил себя? Нет, господин профессор, это просто невозможно.

— Полчаса назад он пришел в себя, — начал Эккер, не спуская глаз с лица врача. — А спустя минуту дежурный офицер услышал какие-то выстрелы. Затем сработала сирена. Когда вбежали в комнату, Радович уже лежал на полу. Он был мертв. Охранник доложил, что больной напал на него и он был вынужден пустить в ход оружие. Вот почему я вам и говорю, что он покончил с собой. Все так и было. Вам я могу сказать, что лично я в эту сказку не верю. Более чем вероятно, что охранник застрелил Радовича по чьему-то указанию. Но и это кажется мне маловероятным. Вряд ли бы охранник из жалости стал убивать его. Во всяком случае, ведется расследование. Вот все, что мне пока известно. Почему вы не садитесь? Теперь у нас есть время, чтобы поговорить по душам.

Тяжело вздохнув, Чаба сел, чувствуя, как по спине у него течет пот. Он беззвучно заплакал, не скрывая от Эккера, что смерть Милана потрясла его. Правда, зная об огромной силе воли Милана и его страхе перед предательством, можно было предположить, что он собрал остатки сил и напал на охранника. Однако, как бы там ни было, Милана уже нет в живых. Со злостью Чаба подумал об отце и почувствовал, что теперь он навсегда отдалился от него. Самоотверженное поведение Милана еще сильнее подчеркивало всю бесчеловечность генерала. Чабу охватила глубокая скорбь, теперь он до самой смерти будет жалеть и оплакивать своего друга. А если Андреа родит сына, то обязательно назовет его Миланом. Устало опустившись на стул, он закурил. Странно, но своим счастьем они обязаны именно Милану. Собственно говоря, только сейчас он понял по-настоящему, что Милан — герой. Он недолюбливал генерала Хайду и все же не предал его, хотя ценой этого предательства мог бы спасти себе жизнь.

— Скажите, Чаба, вы хорошо подготовились? — спросил Эккер.

Чаба с трудом стряхнул с себя одолевавшие его мысли. Эккер сидел за столом в углу, Вебер — на койке. Бабарци стоял несколько правее.

— Хорошо, — ответил Чаба, — но теперь это не имеет никакого значения.

— Скажи, сынок, а Радович в свое время не говорил тебе о том, кто его предал?

— Нет, господин профессор. Об этом мы не разговаривали. Думаю, что его это не очень-то интересовало.

— А вас?

— Меня тогда это очень злило. Обидно было, что это сделал мой старший брат. Но вы знаете, господин профессор, что я никогда не скрывал этого.

Эккер покачал головой.

— Ваш брат выполнил долг патриота, — сказал Эккер, подчеркивая каждое слово. — А вот его вы и не выполнили. А скажите-ка, почему вы не сообщили о Радовиче? Соблюдая закон, вы были обязаны это сделать. — Прищурившись, он ждал ответа Чабы.

— Что я вам могу сказать? — Чаба развел руками. — Милан был моим другом, правда, тогда я еще не знал, что он коммунист. И вообще, человек неохотно идет доносить на своего друга.