Мельбурн – Москва

Он помолчал пару секунд – как мне показалось, соображал, как отказаться потактичней, – потом мягко ответил:

«Знаешь, сейчас из меня плохой собеседник, давай как-нибудь в другой раз. Извини, Натали».

Его ласковый отказ заставил меня почувствовать себя девочкой, которая вешается на шею взрослому мужчине, а тот не знает, как от нее отвязаться. Возможно, в какой-то мере так и было – ему тридцать пять, мне двадцать один. Хотя я знаю пары и с большей разницей в возрасте. Может быть, его отталкивает мой не по годам юный вид? Нельзя сказать, что я маленького роста, но незнакомые люди постоянно принимают меня за девочку-подростка – из-за тонкой кости и больших, как у куклы, глаз, придающих моему лицу глупое детское выражение.

– Наташенька, ты уже вернулась? – постучав ко мне, позвал папа, и сразу же боль, вытесненная на время мыслями о Сэме, резанула с новой силой. Папа, папочка, как же я могу сейчас думать о чем-то, кроме тебя?

Думаю, ему было хуже, чем он говорил, но мне хотелось верить каждому его слову, и я верила. После проведенной в отеле ночи лицо у него уже не отливало синевой, и взгляд стал довольно бодрым, поэтому на следующее утро мы, как и планировали, выехали в Порт Артур. Я вела машину, папа дремал, откинув назад сидение. Сразу по приезде мы пообедали в информационном центре, и аппетит у него был неплохой.

Выйдя из центра, мы миновали наполовину разрушенное здание бывшей тюрьмы, по причудливо бегущей тропе дошли до хорошо сохранившегося храма с острыми башенками, и там один из туристов, бродивших по зеленым просторам, любезно сфотографировал нас вдвоем на фоне зубчатых стен. А потом папа внезапно присел на каменную скамью и каким-то незнакомым жалобным голосом попросил:

– Давай, возьмем вагонетку, Наташенька.

– Вагонетку…

У меня перехватило горло. Нанять вагонетку для людей с ограниченными возможностями было проще простого, но в мозгу никак не укладывалось – папа с его вечной неуемной энергией и вагонетка…. Три года назад, когда мы приезжали сюда с дядей Ромой Марудиным, папа заставил нас подняться по крутой лестнице в дом губернатора. Мы с дядей Ромой, помню, стояли потом на террасе дома и, высунув языки, никак не могли отдышаться, папе же было хоть бы что, а теперь…. И этот его голос… Он посмотрел на меня и спохватился:

– Я пошутил, дочка, давай просто прокатимся на пароме и вернемся.

Маленький паром медленно скользил по глади залива, Погода стояла чудесная – теплая, но не знойная, как всегда на Тасмании. Светило солнце, по небу плыли перистые облака, а вода казалась синей-синей. Вокруг развалин и хорошо сохранившихся крепостных построек светлой зеленью расстилались луга, темнели кроны деревьев, а за ними серой голубизной тянулись горные хребты. Изредка я осторожно косилась на папу и тут же вновь устремляла взгляд в окно. Один раз я все же не успела отвернуться – он глянул в мою сторону совершенно неожиданно и усмехнулся, заметив тревогу в моих глазах. Но ничего не сказал.

По возвращении в Хоббарт, я, как можно веселее, спросила:

– Папа, какие у нас с тобой дальнейшие планы? Поездим по Тасмании или отправим машину домой, а сами полетим в Сидней к Марудиным?

Он посмотрел на меня и покачал головой.

– Знаешь, Наташенька, наверное, нам с тобой лучше всего будет вернуться домой, в Мельбурн, – голос его стал виноватым, – кажется, я переоценил свои силы, прости, доченька.

Глава вторая

Время уходило с неумолимой быстротой. Под руководством Ирмы, специалиста по персоналу в нашей компании, я неплохо осваивала предстоявшую мне в будущем работу и посещала занятия в университете. Папа старался не менять своего образа жизни и постоянно занимался делами, но силы его стремительно таяли. Обычно во время театрального сезона мы посещали театры не реже двух-трех раз в неделю, однако теперь он сам признавался, что многолюдные залы и шум большой сцены стали его утомлять. Правда, иногда просил:

– Наташенька, закажи, пожалуйста, билеты, послушаем музыку у старушки Мёрдок или рядышком.

Я заказывала билеты в зал Элизабет Мёрдок мельбурнского концертного центра, обычно в первом или втором ряду – нам обоим нравилось видеть лица музыкантов во время выступления. Центр находился в пяти минутах ходьбы от наших апартаментов в Саутбэнке, но я видела, что даже этот короткий путь дается папе с большим трудом.

– Ты устал? – тревожилась я, когда он, заняв свое место, с видимым облегчением откидывался на спинку кресла.

– С чего мне уставать? – его бодрый тон явно не соответствовал внешнему виду. – Здесь идти всего-то ничего. Руперт Мёрдок выбрал очень удобное место, и пока с нами еще что-то происходит, будем слушать музыку

Руперт Мёрдок, миллиардер и филантроп, был главным спонсором строительства мельбурнского концертного центра, и открытие большого зала приурочил к столетию своей матери Элизабет, также широко известной своей благотворительной деятельностью. Теперь Элизабет Мёрдок шел уже сто второй год, а она была по-прежнему здорова и бодра, сохранив назло своему возрасту ясность ума и способность шутить. Одну из ее шуток папа и припомнил, сказав «пока с нами еще что-то происходит», – на вопрос журналиста «Как вы полагаете, что произойдет после вашей смерти?», Элизабет весело ответила: «Думаю, после моей смерти со мной лично уже ничего не произойдет».

Не меньше мы любили малый зал центра. Сцены, как таковой, здесь не было – просто четыре ряда кресел, уютно окружающих большой концертный рояль. Исполнители струнных партий перед началом выступления обычно дружески перебрасывались с нами парой слов, и от этого возникало ощущение тепла и домашнего уюта. Теперь, когда папе стало трудно двигаться быстро, мы выходили из дома за полчала до концерта, чтобы занять места в первом ряду. Аудитория слушателей, насколько я могла судить по примелькавшимся лицам, в течение последнего года практически не менялась – одни и те же пожилые леди и джентльмены.

Моложе пятидесяти здесь были, наверное, только я и девчушка лет пятнадцати, обычно сидевшая напротив нас рядом с бабушкой. Во время концерта выражение лица ее непрерывно менялось – то скука, то напряженный интерес. Помню, когда Питер де Джагер исполнял «Сказки» Николая Метнера, она всем корпусом подалась вперед и даже ротик открыла от восторга. Это был последний концерт, который мы слушали вместе с папой, – по возвращении домой, он ощутил такую слабость, что еле добрался до кровати. И больше уже не просил меня заказать билеты.

Грэйси звонила мне довольно часто – раз или два в неделю, обычно часов в десять вечера. Папа в это время уже спал, а я, сидя в холле наших апартаментов, невидящими глазами смотрела на экран включенного телевизора. Наверное, Грэйси, отец которой умер от рака года полтора назад, хорошо помнила, как это бывает вечерами – когда перестают отвлекать повседневные заботы, из глубины души приходит невыносимая тоска. Позвонив, она не задавала ненужных вопросов, не выражала сочувствия, мы просто болтали – об общих знакомых, о моей работе и университетских делах, о Денисе. Разумеется, не обходилось без упоминаний о Сэме – он постоянно передавал через Грэйси привет мне и папе. Но сам ни разу не позвонил, я тоже ему больше не звонила – одного раза, когда тебе дают от ворот поворот, для уважающей себя женщины должно быть достаточно. В конце апреля Грэйси в одном из разговоров сказала:

– Сэм просил передать твоему папе благодарность за хороший отзыв на сайте о работе нашего агентства.

– Спасибо, папа будет рад, если его отзыв оказался вам полезен. У вас сейчас много работы?

– Очень много. Конечно, нам очень помогает программа Дениса, – в голосе моей подруги, как всегда при упоминании о программе ее гениального мужа, зазвучали нотки гордости, – к тому же, я уже окончила университет и работаю в полную силу, но Сэм считает, что нам пригодится помощь еще одного-двух детективов.

– Разве вы не пользуетесь помощью других агентов? – удивилась я.