Языки современной поэзии

В лингвистические эксперименты Александра Левина вовлекаются все грамматические категории — и классифицирующие, и словоизменительные.

Рассмотрим пример, связанный с категорией рода: стихотворение «Тридцать первого числа…»[460]. В этом тексте лексическая омонимия, наложенная на перемену грамматического рода, — не просто игровой прием, а такой элемент поэтики, который придает тексту трагическое звучание:

Первое употребление словосочетания лета красная — традиционный поэтизм фольклорного происхождения лето красное со сдвигом в роде. Замена среднего рода женским имеет прочную опору в народном языке: это диалектная утрата среднего рода словами с непроизводной основой в результате редукции заударного слога[462]. В той же строфе и слово пудель меняет свой род, напоминая историю слова лебедь, у которого есть то же определение, но в качестве постоянного эпитета: лебедь белая.

Трагический смысл приобретают и самое обыкновенное обозначение даты, и вся образная система текста. Автор изображает действия, которые, вопреки обычным ситуациям, не направлены на результат (Мы носили нашу сумку в продуктовый магазин)[463] и свойства, не характерные для предметов и существ в их обычной жизни. Ворон оказывается не черным, а серым[464]; слова с шерстяною головой были бы уместнее для изображения зверя; ворон не каркал, а крякал. То, что ворон крякал <…> головой, можно понимать не как абсурдную избыточность, типичную для наивных философов из прозы Андрея Платонова, а как изобразительный элемент: ворон как будто поднимает голову вверх (или кивает головой), ожидая смерти всего живого, хотя умереть предстоит и ему.

Картина беззаботного лета постепенно наполняется едва уловимыми тревожащими деталями, они накапливаются, и становится ясно, что это признаки конца света. Появляется чья-то ласточка — вероятно, мандельштамовская[465].

Знаменитые строки Мандельштама про ласточку ведут за собой тему забвения[466], и далее следует строка Лета красная текла (теперь Лета с заглавной буквы).

Перемена рода влечет за собой омонимичное существительное, оно придает другой смысл слову красная (теперь красная — ‘кровавая'). Вслед за тем и глаголы пришла, текла обнаруживают свою полисемию. То есть оказывается, что слово пришла уже при первом появлении относилось не только к наступлению лета, но и к смерти (возможно, что женский род слова смерть и дал первый импульс сдвигу лето —> лета —> Лета). А слово текла подходит не только для того, чтобы говорить о реке, но и для того, чтобы сказать о времени. Совсем стертая языковая метафора течение времени находит опору в одинаковом звучании слов лето (‘одно из времен года’) и Лета (‘река забвения’ или ‘река времен’). Это стихотворение Левина оказывается связанным и с предсмертными стихами Г. Р. Державина «Река времен в своем стремленьи…».

Для текста Левина принципиально важно, что полисемия слов обнаруживается не сразу. Ведь и на сюжетном уровне речь идет о сигналах, которые не сразу воспринимаются. В частности, и то, что обиходное выражение тридцать первого числа означает ‘конец света’. Грамматико-семантический сюжет текста — волна смысловых сдвигов, порожденная неустойчивой принадлежностью слова к определенному грамматическому роду, — полностью соответствует сюжету повествования: смерть неизбежна и неузнаваема, хотя во всем есть ее приметы.

Рассмотренный текст показателен и в том отношении, что проявляет одну из самых важных особенностей современной поэзии: давно известные и даже банальные приемы языковой игры (зд. — совмещенная омонимия) выводятся за пределы игровой сферы. Это становится возможным благодаря максимальной функциональной нагруженности слова и формы.

В следующем стихотворении смыслообразующую и сюжетообразующую роль играет категория одушевленности / неодушевленности:

460

Другие примеры перемены грамматического рода в стихах Левина см.: Зубова, 2000: 262, 265–266, 271–273, 275–277, 290–293, 296–297.

461

Левин, 2007: 149–150.

462

Дополнительной причиной изменения могла быть и аналогия слов из той же лексико-семантической группы: зима, весна, осень. Ср. с франц. été ‘лето’, изменившим женский род на мужской под влиянием других названий сезонов (Пауль, 1960: 318; Есперсен, 1958: 266).

463

Комментарий А. Левина в письме к Л. В. Зубовой: «Ну, прагматический смысл тут вполне даже имеется. Стихотворение написано в начале 90-х, тогда дефицит продуктов еще не кончился, в одном магазине купить разом все нужные продукты было невозможно, приходилось обходить по три, по пять. Вот и выходило, что таскаешь туда-сюда пустую сумку, как будто это и было абсурдной целью похода».

464

Комментарий А. Левина: «Это традиционное неразличение горожанином разных птиц — ворона и вороны. Поскольку вороны у нас не живут, а ворон полно, то всякий городской ребенок, а также многий взрослый полагает, что это одно и то же. Так что с бытовой точки зрения вполне логично крупного, толстого самца серой вороны называть вороном» (в письме к Л. Зубовой).

465

Ср. строки: Когда Психея-жизнь спускается к теням / В полупрозрачный лес, вослед за Персефоной, — / Слепая ласточка бросается к ногам / С стигийской нежностью и веткою зеленой («Когда Психея-жизнь спускается к теням…» — Мандельштам, 1995: 152); Я слово позабыл, что я хотел сказать. / Слепая ласточка в чертог теней вернется («Я слово позабыл, что я хотел сказать…» — Мандельштам, 1995: 152).

466

Мандельштамовский подтекст можно видеть и в сочетании асфоделевого мёда: стихи Мандельштама Еще далёко асфоделей Прозрачно-серая весна… (Мандельштам, 1995: 140) — тоже о неузнаваемом приближении смерти. «Асфодели (сем. лилий) — в Греции цветы траура: на асфоделевых лугах в Аиде, по греч. мифам, находят приют души умерших» (Мец, 1995: 548).

467

В русском литературном языке слово грибоед имеет значение ‘жук, живущий в грибах и гнилой древесине и питающийся главным образом грибницей’ (Словарь, 1992: 335). Это значение известно далеко не всем носителям языка, о чем свидетельствует его отсутствие в словарях Ожегова и Шведовой, в словаре Ушакова и даже в словаре Даля. Интернет дает словарную ссылку только на Большую советскую энциклопедию. Однако в литературе это слово встречается, например, в таком тексте: «В старых грибах между трубчатым слоем и мясом шляпки всегда проделаны какие-то черные норки, овальные, вытянутые в ширину. Мне ни разу не удалось видеть в грибе самих грибоедов» (Солоухин, 2002: 55). Прозрачная внутренняя форма слова делает его потенциально возможным для обозначения любых существ, которые едят грибы, в том числе и для людей — любителей грибов.

468

Левин, 2007: 114–116. Все графические выделения мои — Л.З.