Страница 6 из 61
Особую группу когнитивных механизмов составляют механизмы классификации, которые, видимо, сложились на основе разных форм мысли и внутреннего опыта. То, как классификационные механизмы работают в сознании субъектов социальной жизни, давно изучается комплексом дисциплин, занимающихся социальным познанием. Но, разумеется, эти же механизмы (хотя, возможно, несколько иначе) работают и в сознании самих исследователей. Последствия этой работы также подлежат изучению[38]. Все это показывает, что за лингвистикой дискурса социальных наук открывается широкое и почти не освоенное пространство их когнитивного исследования.
Таковы некоторые (конечно, далеко не все) возможные направления критики социальных наук. Предлагаемая программа основана на объединении различных подходов к изучению сознания вокруг критической перспективы. Теоретическая предпосылка такого объединения состоит в необходимости изучать познающего субъекта во взаимосвязи различных форм его бытия, внутреннего опыта, мысли. Познающий субъект не сводим ни к трансцендентальному эго, ни к «человеку социальному», ни к замкнутой вселенной дискурса. Погруженный в мир и одновременно противопоставленный ему, он в полном смысле является субъектом-в-мире. В области метода идея тотальности познающего субъекта предполагает необходимость преодоления границ между подходами отдельных дисциплин. Одним из важных открытий социальных наук XX в. явилась идея тотального социального факта. Именно как к таковому факту, ядром которого является сознание исследователей, следует, вероятно, относиться и к самим социальным наукам. Возможно ли при этом сохранение идентичности социальных наук, остается под вопросом. Вероятно, критика социальных наук может привести к их преодолению как культурной формы.
3. Дюркгейм и кризис социальных наук
Имя Дюркгейма традиционно — и справедливо — связывают с рождением социальных наук. Но, по-моему, обращение к наследию Дюркгейма дает ключ и для понимания сегодняшнего кризиса этих наук, прежде всего во Франции. Правда, в самой Франции многие коллеги скажут, что разговоры о кризисе стали уже, пожалуй, несвоевременными, поскольку очевидно наметились пути его преодоления. Однако, во-первых, говорить о новом подъеме еще во всяком случае рано и, во-вторых, в самых попытках преодоления кризиса есть нечто такое, что как раз и свидетельствует о его глубине. Вероятно, на этом следует остановиться чуть подробнее.
В 1950–1970-е гг. имел место несомненный подъем социальных наук. Так он и осознавался современниками. К исходу «блестящего тридцатилетия» состояние наук о человеке обычно оценивалось весьма оптимистически. Но уже с начала 1980-х гг. стали звучать нотки беспокойства, а в середине десятилетия наступило всеобщее осознание распада. Речь шла об очевидном неуспехе проекта глобальной истории, о разочаровании в экспликативных моделях функционалистского типа (будь то марксизм, структурализм или психоанализ), господство которых характеризовало «героическую эпоху» 1960-х гг.[39] Впрочем, «освобождение от догматизмов» порой приветствовалось как залог свободного развития творческой мысли[40], но это продолжалось недолго. Вскоре плюрализм теоретических подходов и разнообразие тематики исследований превысили в глазах профессионального сообщества некоторую критическую точку. Это совпало с оживлением критики в адрес «интеллократов»[41], с атаками из-за рубежа на ведущие французские научные школы (прежде всего на школу «Анналов»[42]), наконец, с углублением экономической депрессии и обострением извечной проблемы финансирования. В этих условиях с конца 1980-х гг. стало заметно стремление найти формулу объединения[43], вскоре вылившееся в целенаправленный поиск «новой парадигмы». В 1995 г. тот же Франсуа Досс, книга которого «Измельченная история» в 1987 г. зафиксировала в общественном сознании диагноз кризиса, с удовлетворением констатировал, что новая парадигма, наконец, создана[44].
Нет необходимости вдаваться здесь в обсуждение всего комплекса течений, с которыми Ф. Досс связывает возникновение новой парадигмы, — от когнитивных наук до философии действия и от экономики конвенций до антропологии науки. Отмечу только, что одной из центральных ее идей является «возвращение субъекта», иными словами, акцент на сознательных, субъективных аспектах социального действия, противоположный характерному для функционалистских парадигм поиску надличностных, объективных факторов, детерминирующих развитие общества. Этот аспект новой парадигмы нередко называют прагматическим поворотом.
Постепенное смещение интереса от структуры к действию, от объективного к субъективному, от бессознательного к сознательному и от общего к особенному характеризует весь период, открытый критикой в адрес функционализма и структурализма со стороны феноменологической социологии, символического интеракционизма и других подобных течений. Логическим завершением этой тенденции в социологии и истории стало распространение различных вариантов микроанализа, например американской этнометодологии или итальянской микроистории, которые вызывали во Франции живой интерес. Но чем очевиднее становились достижения микроанализа, тем сильнее ощущалась тоска по утраченной целостности, тем шире распространялась мысль, что, говоря словами Кристофа Шарля, «невозможно построить дом из фрагментов даже самой красивой мозаики»[45].
Это означало, что новая парадигма не могла позволить себе ограничиться возвращением субъекта. Чтобы перейти от распада к реконструкции, следовало найти способ от анализа индивидуального действия умозаключать к социальному целому: не просто уточнять, но конструировать макросхемы с помощью микроисследований, иными словами, обобщать от индивидуального. Но это — один из тех вопросов, с размышлений над которыми начинались в свое время социальные науки. Распад функционалистской парадигмы вновь, причем в крайне острой форме, привел к постановке проблемы обобщения в социальных науках.
Спектр ответов, предложенных в последнее время на этот вопрос, достаточно широк. Одни возлагают надежды на волшебную палочку новых статистических методов[46], другие — на понятие исключительного/нормального[47], третьи — на заимствованную у немецкого историзма идею индивидуальной тотальности[48], четвертые — на разработанную Пьером Нора концепцию мест памяти, по аналогии с которой можно, по-видимому, создать более или менее разнообразный инвентарь мест наблюдения/конструирования социального[49], пятые — на укрепление солидарности профессионального сообщества, основанное на более ясном самосознании социальных наук как определенной культурной практики[50]. Особой популярностью в последние годы пользуется предложенная Л. Болтански и Л. Тевено «социология градов» (sociologie des cités), исследующая то, как субъекты социальной жизни легитимизируют свои притязания в конфликтах с помощью апелляции к различным принципам общественного устройства и как они приходят к компромиссу, основанному на том или ином балансе этих принципов[51]. Привлекает внимание и возрождающая традиции Дюркгейма «социальная история когнитивных форм» (например, классификаций), показывающая происхождение ментального аппарата, занятого в конструировании социального пространства, и тем самым набрасывающая для микроисториков хотя бы какие-то контуры того здания, которое они пытаются сложить из кусочков мозаики собственного производства[52]. Эти подходы представляют несомненный интерес и в ряде случаев уже привели к появлению первоклассных исследований. Правомерно, однако, усомниться, что искомый результат — создание такой модели обобщения, которая позволила бы разработать целостную теорию общества или написать новую «глобальную историю», — можно считать достигнутым.
38
См. главу 5.
39
Nora P. Dix ans de Débat // Le Débat. № 60. 1990. P. 3–11.
40
Revel J. Une oeuvre inimitable // Espaces Temps. № 34/35. 1986. P. 14.
41
Debray R. Le pouvoir intellectuel en France. Paris: Ramsay, 1979; Hamon H., Rotman P. Les Intellocrates. Expédition en haute intelligentsia Paris: Ramsay, 1981. Аналогичные мотивы проявились в те же годы и у критиков школы «Анналов»: Coutau-Begarie Н. Le phénomène «Nouvelle Histoire». Stratégic et idéologic des nouveaux historiens. Paris: Economica, 1983; Dosse F. L’Histoire en miettes. Paris: La Découverte. 1987.
42
Stone L. The Revival of Narrative // Past and Present. № 85. 1979. P. 3–24.
43
Характерна с этой точки зрения намеченная в двух редакционных статьях программа обновления «Анналов»: Histoire et sciences sociales: un tournant critique? // A
44
Dosse F. L’Empire du sens. L’Humanisation des sciences humaines. Paris: La Découverte, 1995. Основные контуры новой парадигмы были намечены Марселем Гоше в 1988 г. (GaucheI М. Changement de paradigme en sciences sociales? // Le Débat. № 50. 1988. P. 165–170).
45
Charle C. Essai de bilan // Histoire sociale, Histoire globale? / Pub. par C. Charle. Paris: M. S. H., 1993. P. 209.
46
Gribaudi М., Blum A. Des catégories aux liens individuels: l’analyse statistique de l’espace social // A
47
Grendi E. Micro-analisi e storia sociale // Quademi Storici. Vol. 35. 1972. P. 506–520.
48
Desrosières A. Intervention // Histoire sociale. P. 71.
49
Caron F. Introduction générale // Ibid. P. 19–20.
50
Noiriel G. Sur la «crise» de l’histoire. Paris: Belin, 1996.
51
Boltanski L., Thévenoi L. De la justification. Paris: Gallimard, 1992.
52
Desrosières A. La politique des grands nombres. Histoire de la raison statistique. Paris: La Décuverte, 1993.