Шаляпин

Дело происходило великим постом 1892 года. В былое время в течение поста запрещались всяческие увеселения, в частности спектакли на русском языке. Чтобы получить разрешение на гастроли по Закавказью, труппа объявила себя итальянской и обязалась исполнять спектакли на итальянском языке. К этому здесь привыкли. Как было сказано выше, «разноязычье» было характерной чертой многих музыкальных театров, временно оказывавшихся здесь.

Шаляпину довелось теперь не только готовить известные ему партии, но и изучать итальянские тексты, которых он не понимал.

Выступили в Тифлисе, затем в Батуме и Кутаисе. Всюду играли недолго и сразу перебирались на другое место. Репертуар Федору приходилось готовить на ходу, торопясь, потому что у остальных артистов он уже был давно разучен и множество раз спет. Ему следовало поспевать за афишей. Так он спел партии Жреца в «Норме» Беллини, Рамфиса в «Аиде» Верди, Кардинала в «Жидовке» Галеви, Валентина в «Фаусте» Гуно. Во всех случаях не могло быть и речи о мастерстве, но выручал прекрасный голос, заметно выделявшийся на общем фоне.

Пост подходил к концу. Ключарев разочаровался в антрепренерской деятельности и отказался продолжать дело. Артисты, приглашенные в эту труппу только на время поста, стали разъезжаться. Большинство уже обеспечило себя ангажементами в другие города. Так, например, Семенов-Самарский был приглашен на весенний сезон в Казань. Вот бы туда и Федору! Но приглашения ни из родного города, ни из другого места он не получил — его никто не знал.

Бродячая актерская жизнь представала перед юношей во всей своей неприглядности. У Ключарева ему было сравнительно неплохо. Он и какие-то партии разучил, и по сцене походил, и скромное жалованье ему, неприхотливому, неизбалованному юноше, казалось вполне приличным. Но впереди все было туманно.

Куда направиться? Где искать работу? Опять лишиться театра и браться за другую профессию, вновь стать канцеляристом? Такая мысль приводила его в ужас. Он был уже начисто отравлен сценой, хотя сам о себе мог сказать, что ничему не обучен, что никакого развития не имеет, что поет лишь «божьей милостью», так как судьба даровала ему чудесный голос. Но искусству оперного артиста следовало учиться. Где? У кого?

В бродячих труппах все основывалось на неверной случайности. Никто не знал, что его подстерегает завтра. Труппы держались только на большом, давно приготовленном в разных театрах репертуаре. Сила таких случайных коллективов состояла в частой смене названий, так как одну и ту же оперу повторяли всего два-три раза. Понятие — режиссер здесь отсутствовало. Были в ходу общепризнанные мизансцены, однотипные планировки сцены. Тут не могло быть неожиданностей. Каждый приезжавший в такую труппу артист твердо знал, что здесь такая-то опера идет так же, как шла в десятке других коллективов. Задача режиссера в бродячей труппе заключалась лишь в том, чтобы свести воедино все укоренившиеся штампы постановки того или иного произведения, а заодно установить, к каким купюрам солисты привыкли. Дирижеры, как правило, шли по такому же пути. Молодой певец должен был плыть по заранее определенному течению. Иначе ему не нашлось бы места в подобной оперной труппе.

Это Федор уже понял. Все оказывалось безумно сложным. Никто не мог подсказать девятнадцатилетнему юноше, испытавшему уже много тягостного, как поступить дальше. А главное, куда направить стопы.

За отсутствием выбора Шаляпин вместе с несколькими оставшимися за бортом хористами «итальянской» труппы вернулся в Тифлис…

Глава III

ЭТО НАЧАЛОСЬ В ТИФЛИСЕ

ДМИТРИЙ УСАТОВ

Случай привел меня в Тифлис, город, оказавшийся для меня чудодейственным.

Что представлял собой Федор Шаляпин в ту пору, когда после долгих скитаний оказался на тифлисских улицах?

Есть в его самой ранней биографии черты, которые приковывают наше внимание. Прежде всего, его чудесный голос, открывшийся детским дискантом. Голос, который покорял и полупьяных регентов, и школьных учителей, и дружков, понимавших, что их Федя — певун.

Это не просто прекрасный голос. Перед ними был мальчик, который больше всего на свете любил песню и мог петь целые дни, не уставая. Пение делало его счастливым, до краев наполняло его существо еще в ту пору, когда он не знал ничего, кроме народных напевов и церковных кантов.

Пелось легко, радостно. В иных условиях путь этого чудо-мальчика определился бы скоро — он сам и его родные давно поняли бы, что его призвание в данном ему от природы божественном голосе.

Но в той среде, в какой протекало его несчастливое детство, занятие это могло быть оправдано разве только тем, что иногда приносило в дом какие-то рубли и полтинники. В сущности, для отца, темного человека, мелкого канцеляриста, сын-певец понятие, недоступное воображению, враждебное правилам о том, как следует устраивать жизнь.

Поразительно, что с малолетства Шаляпин прекрасно читал ноты с листа. Достаточно было, чтобы регент Щербинин объяснил ему элементы нотной грамоты, как он с удивительной быстротой стал петь по нотам, хотя никто его этому специально не обучал. К тому времени, когда он стал учиться в шестом городском училище в Суконной слободе, где преподаватель Башмаков руководил школьным хором, десятилетний Федя уже хорошо знал ноты.

В дальнейшем столь же поражает легкость, с которой он готовил неизвестные ему оперные партии — хоровые и сольные, запоминая их сразу и уже навсегда. У него с детства была развита феноменальная музыкальная память, которая впоследствии будет удивлять всех знавших его.

Поэтому он помнил множество народных песен, слышанных им от матери и окружающих в Аметове, Суконной и Татарской слободах. Юношей он обладал огромным песенным репертуаром и восхищал слушателей тонкой интерпретацией его.

Речь идет, следовательно, о прирожденном музыкальном даровании, необычайный уровень которого многое объясняет в последующей судьбе мальчика.

Каков был внутренний мир Шаляпина, на двадцатом году жизни оказавшегося в Тифлисе после стольких мытарств, которые могли бы легко искалечить его душу?

Об этом мы знаем мало. В «Страницах из моей жизни» Шаляпин рассказывает кое-что об этом, но подчас складывается впечатление, что многое освещено им с позиций взрослого человека, аналитически подходящего к собственному детству и не столько вспоминающего, сколько осмысливающего давно прошедшие времена.

Одно несомненно, если речь идет об образовании, — почти ничего не досталось на его долю кроме того, что он мог вынести из городского училища. Он учился в разных местах. В приготовительной школе, где ему дали первичное представление об основах чтения и письма. Затем, урывками, в приходском, недолго — в ремесленном заштатного городка Арска, в казанском шестом училище. То, что он учился с перерывами и в разных местах, никак не могло содействовать правильному развитию мальчика.

Собственно, лишь в городском училище он получил кое-какое образование. Но такое образование в те времена именовалось «низшим». Оно и было таковым: закон божий, русский язык, арифметика, зачатки истории и географии. Этого было достаточно для того, чтобы поступить в гимназию. Но, как известно, у Шаляпина на «низшем» образовании все завершилось.

Он вынес из учения хороший почерк, которым, наверное, обязан самому себе и тому, что его отец был отличным писцом в канцелярии. А знаний он получил ровно столько, сколько полагалось по программе, рассчитанной на детей из социальных низов, которым, как считали в то время, большая грамотность ни к чему.

Отрывочные сведения имеются у нас о круге чтения мальчика. Оно было случайным: от лубочных изданий до Майн-Рида и приключенческих романов, которыми увлекались во все времена все мальчишки. Какие-то книги он брал при содействии одного взрослого знакомого из библиотеки. Там он познакомился с сочинениями Гоголя. Но ничего систематического все же не было. Можно сказать, что книгами он не зачитывался, что в мире литературных героев, если говорить всерьез, не жил. Но такая была у него среда, такая жизнь.