Шаляпин

Впрочем, стоит напомнить, как он сам об этом рассказывал по прошествии многих лет.

«…Был у нас еще приятель Петров, старше всех; он служил в конторе нотариуса. Это — человек литературный. Он дружил с библиотекарем Дворянского собрания, доставал у него разные книжки. Мои товарищи усердно читали их, и я часто слышал, как они разговаривают о Пушкине, Гоголе, Лермонтове. Речи их были мало понятны мне, а переспрашивать я совестился. Но мне не хотелось отстать от друзей. Я записался в библиотеку и тоже стал читать. Прочитал „Ревизора“, „Женитьбу“, первую часть „Мертвых душ“. Понимал я далеко не все, но мне казалось, что это занятно и ловко сделано.

Добров, с которым я жил дверь в дверь и зимой вместе спал на печке, Добров зачитывался Майн-Ридом. На печке мы прочитали „Квартеронку“, „Всадника без головы“, „Смертельный выстрел“ и еще много подобных сочинений. Признаюсь, эта литература нравилась мне больше, чем Гоголь, и я усердно искал ее. Возьму каталог библиотеки и выбираю из него наиболее заманчивые названия книг: „Попеджой ли он?“, „Феликс Гольд, радикал“ или „Фиакр № 14“. Если книга сразу не захватывала меня, я ее бросал и брал другую. Таким образом я прочитал кучу романов, где описывались злодеи И разбойники в плащах и широкополых шляпах, поджидавшие жертву свою в темных улицах; дуэлянты, убивавшие по семи человек в один вечер; омнибусы, фиакры; двенадцать ударов на башне Сен-Жермен Л’Оксерруа и прочие ужасы».

Круг друзей. Шаляпин останавливается на судьбе некоторых из них. Она ужасна. Большинство спилось, кто-то был убит, очевидно, в драке, кто-то умер от венерической болезни… Он выделял из их числа лишь одного — Женю Бирилова, сына отставного штабс-капитана, которого именовал «интеллигентом нашего кружка». Бирилов стремился отвлечь ребят от шатаний по улицам и учил «вести себя благопристойно». Ничего большего о нем мы не узнаем.

Что спасло Шаляпина от участи большинства его товарищей? Можно уверенно сказать — неотступная мечта. Она зародилась рано и не оставляла его на самых крутых поворотах юности. Он мечтал стать певцом, артистом. Как бы перешагнув через окружающий быт, через нужду, подстерегавшую на каждом шагу, через превратности судьбы, которые надломили бы иного заурядного паренька, он шел в жизнь, окрыленный неустанным стремлением: пройти через все, но стать артистом.

Поэтому, впервые попав на сцену, он работал самоотверженно, ни от чего не отказываясь. Он и артист, и рабочий сцены. Он счастлив, что служит в театре. Все здесь кажется ему прекрасным, хотя на самом деле особо прекрасного в театрах, где ему довелось поначалу служить, он не мог бы обнаружить, если бы обладал большим художественным опытом. И все это в нем раскрылось с первого дня, как он попал на сценические подмостки.

Оперный режиссер Н. Боголюбов рассказывает в своих воспоминаниях о первых шагах Феди-статиста в казанском театре.

«Этот несуразный на первый взгляд парень, с его мешковатой, как у молодого жеребенка, фигурой, был по-настоящему влюблен в театр или, вернее сказать, рожден для театра. Исполнял ли Федя роль безмолвного палача в сердцещипательной мелодраме, или сурового опричника в свите Иоанна Грозного, или старого лакея с баками, который передавал посмертное письмо самоубийцы женщине, изменившей ему, — во всем через этого безмолвного „статиста“ звучало великое искусство театра».

Все давалось с трудом. Зачастую его подстерегали неожиданности, которые сбили бы с пути и более взрослого человека.

В Уфе, после отъезда труппы, местные интеллигенты пристроили его на службу в земскую управу, на маленькую должность писца. Но их внимание, оказанное простому канцеляристу, показалось подозрительным сослуживцам, они сочли его за шпиона, специально подосланного начальством для слежки за ними. Их отношение болезненно воспринималось юношей, который остался в одиночестве в чужом для него городе. Потребовалось, чтобы он в конце концов разъяснил канцелярским служителям, бойкотировавшим его, истинную причину его пребывания здесь на службе.

Самодур Деркач, хозяин украинской труппы, вышвырнул его из вагона поезда за то, что Федор наелся чесноку, а Деркач запаха чеснока не выносил. Юноша был вынужден в закаспийской пустынной глуши шагать несколько часов до ближайшей станции, чтобы потом следующим поездом догнать товарищей. Об этом пешем переходе Шаляпин спустя долгие годы вспоминал с тоской и отвращением.

Тот же Деркач, когда Шаляпин наконец решился покинуть украинскую труппу, не пожелал вернуть ему паспорт, и Федор оказался в Баку на какое-то время беспаспортным, то есть в любой момент мог быть признан бродягой.

Известен случай, когда положение казалось ему безвыходным и он подумывал о самоубийстве.

Таких примеров можно сыскать немало за короткую пору юношеских скитаний. К этому нельзя не прибавить, что почти всегда он жил впроголодь, что был похож на оборванца, что не имел подчас не только своего угла, но и пристанища, что юность свою он провел без семьи.

Да и была ли у него в детстве семья? О матери он вспоминал с нежностью, но что она могла дать ему как воспитательница? Любовь к песне? Федор рос скорее на улице, чем дома. Она умерла, когда ему исполнилось девятнадцать лет, а расстался он с нею, собственно, почти за три года до того. Он воспринял ее смерть как большую потерю и испытывал чувство горячей жалости к этой не знавшей радостей женщине. Об отце воспоминания, напротив, были смутные, мрачные. К маленькому брату Васе, который родился в 1886 году, он привязаться не успел. Он был совсем один на свете.

Сказать, что он не встречал в детстве и юности хороших людей, которые помогали ему, нельзя. Разве не сыграл роли в его жизни регент Щербинин, приобщивший его к музыке? Разве Шаляпину не приятно было встретиться много лет спустя в Казани со своим школьным учителем Н. В. Башмаковым? А разве не помог ему на жизненном пути С. Я. Семенов-Самарский? Или певец М. А. Завадский? И некоторые товарищи, с которыми он служил в хоре?

Он знавал нужду и побои, он рос в бескультурной среде. Бывали в его ранней юности и пьянки, и безобразное отношение к женщинам. Но были и трогательные заботы о нем совершенно чужих людей, и неожиданные впечатления в кочевьях, а главное, возникла известная закалка. Как бы круто жизнь ни поворачивалась, она не казалась ему слишком уж страшной.

И теперь, когда наступало новое испытание, многое зависело от того, как сложатся первые же дни в Тифлисе, куда он прибыл, как водится, без гроша за душой…

Он приехал в Тифлис с тремя другими хористами развалившейся оперной антрепризы Ключарева — Нейбергом, Кривошеиным и Сесиным.

«Все четверо мы поселились на одной квартире. Сесин отличался изумительной способностью: куда бы он ни приезжал, он немедленно находил себе невесту, ежедневно посещал ее, пил, ел, а иногда, пользуясь правами жениха, занимал у родителей ее немножко денег. В Тифлисе он тоже немедленно нашел невесту, и это было очень полезно для нас: он почти ежедневно приносил нам от нее котлеты, фрукты, хлеб, снабжал нас пятаками и гривенниками. Но, к несчастью, в Тифлисе ему не повезло. Операция с невестой быстро расстроилась, и Сесин исчез из города. Трудно стало нам без жениха».

Вскоре Шаляпин остался один. Работы найти не мог, сильно голодал, доводилось ничего не есть по три дня. Именно в эту пору он и подумывал о самоубийстве.

Но тут, как всегда, его выручил случай — встреча с хорошими людьми. Было, очевидно, что-то располагающее к себе в этом юноше, что всегда находились незнакомые люди, с готовностью идущие ему навстречу. Это что-то не могло ограничиваться одним лишь прекрасным голосом, поражавшим всех и каждого. Несомненно, было в молодом Шаляпине огромное человеческое обаяние, которое притягивало к нему сердца.

Так случайная встреча с незнакомым актером — и ему предоставилась возможность петь два раза в неделю в одном из летних садов. Оплата была грошовая, но все же оплата. В этом же саду Федор встретился с некоторыми артистами и хористами. Они подготовили в его пользу спектакль — оперу Лысенко «Наталка-Полтавка», где он исполнил роль Петра: недавнее пребывание в украинской труппе Деркача сослужило ему в трудную минуту добрую службу.