Ромэна Мирмо

Тем временем он кончил завтракать. Вдруг ему представилась картина наступающего дня. Отсутствие Ромэны Мирмо делало его удивительно пустым.

С того вечера на Кателанском лугу, когда он впервые встретился с этой молодой женщиной, ее образ сопровождал его повсюду. Он чувствовал, что Ромэна Мирмо понемногу, незаметно, неуловимо вошла в его жизнь. Как это случилось? В этом Пьер не отдавал себе отчета. Это присутствие Ромэны Мирмо в его мыслях казалось ему таким естественным, что ему никогда не приходило в голову этому удивляться. Она ему казалась неотъемлемой долей его самого. До такой степени, что эта поездка в Версаль[30] становилась чуть ли не изменой. Она его мучила.

Чтобы отогнать эти думы, Пьер де Клерси взял одну из газет, которые слуга положил на столик, рядом с подносом. Он держал в руках сложенный лист и рассеянно смотрел на него. Обыкновенно он любил читать газеты. Разве газета не сводка человеческой деятельности? Разве это не свидетельство и не перечень всех энергий каждого дня? Пьер де Клерси быстро разорвал бандероль и развернул лист.

Накануне состоялся авиационный конкурс. Покюша, смелый и счастливый Покюша, побил рекорд высоты. Восхитительный полет и волнующий спуск. Пятьдесят тысяч сердец, замирающих от тревоги при зрелище этой отваги. Обычно повествования о такого рода подвигах воодушевляли Пьера де Клерси. Сегодня высокий полет Покюша оставлял его равнодушным. Разумеется, он восхищался мужеством, смелостью героя воздуха, но его подвиг не вызывал у него той жажды соревнования, того сердцебиения, которые он в прежнее время испытал бы. Доказательством этого равнодушия служило то, что он не пошел смотреть на полет Покюша.

Пьер де Клерси прервал чтение, чтобы что-то сказать старому Лорану, явившемуся взять поднос, а когда Лоран ушел, собирался положить газету на столик, чтобы заняться своим туалетом, как вдруг внимание его привлек заголовок статьи, напечатанной на третьей странице. Статья эта была озаглавлена: «Дело Альванци». Альванци… князь Альванци… княгиня Альванци… да не те ли это римские друзья Ромэны Мирмо, о которых она несколько раз говорила и которых собиралась посетить в Риме, перед возвращением в Дамаск? Пьер де Клерси, заинтересованный, снова взял в руки газету. По мере того как он читал, на его лице изображалось все более напряженное внимание.

В начале весны князь и княгиня Альванци уехали из Рима и поселились, как они это делали каждый год в своей вилле в окрестностях Витербо. Князь Альванци, отставной ротмистр, любил принимать у себя офицеров гарнизона и охотно видел их у себя за столом и в доме. Здесь их всегда ждала самая радушная встреча. Среди наиболее частых гостей князя и княгини можно было видеть одного молодого лейтенанта из отличной семьи, маркиза Креспини. И вот этот маркиз Креспини безумно влюбился в княгиню Альванци. Княгиня была уже не первой молодости, но все еще замечательно хороша собой, и не могло быть женщины добродетельнее, чем она; и об ее холодность разбились тщетные надежды слишком пылкого лейтенанта. Когда маркиз впервые открыл ей свое сердце, она старалась с ласковой строгостью образумить его и отвлечь от страсти, которую сама никогда не разделила бы. Маркиз Креспини удвоил свои уверения, и княгиня отвечала на них со всем возможным благоразумием; но Креспини ничего не желал слушать. Несмотря на такое упорство, княгиня не решалась сообщить мужу о происходящем. Женщина неохотно прибегает к этому средству. Креспини, по-видимому, это понимал, потому что его приставания продолжались. Если князь Альванци и не был осведомлен о положении, то товарищам маркиза Креспини было известно все. Креспини только и делал, что твердил им о своей любви.

Страсть Креспини становилась с каждым днем все более бурной и необузданной, так что его товарищей, всегда питавших к княгине Альванци чувства живейшего восхищения и глубочайшего уважения, начали беспокоить последствия, которые могло иметь для нее ослепление этого безумца, тем более что Креспини клялся всем и каждому, что он пойдет на все, лишь бы добиться своего.

Чтобы это осуществить, Креспини, воображение которого было слабее его страсти, прибег к классическим приемам. Он завязал сношения с вражеской крепостью, заручившись сообщничеством личной горничной княгини и одного из садовников княжеской виллы. Достигнув этих результатов, Креспини не замедлил открыть военные действия. Было условлено, что садовник под каким-нибудь предлогом спрячет в садовых кустах лестницу. По этой лестнице Креспини рассчитывал без особого труда добраться до лоджии, на которую выходила комната княгини. Со своей стороны, подкупленная камеристка должна была устроить так, чтобы стеклянная дверь оставалась незапертой. Кроме того, она бралась дать своей госпоже снотворное средство. С лестницей и снотворным средством Креспини был уверен в успехе. Что же касается князя Альванци, то его не приходилось особенно опасаться. Он как раз страдал припадком подагры.

В условленную ночь Креспини, тайно прибыв из Витербо, проник в сад. Он достал лестницу из кустов и прислонил ее к перилам лоджии. Он уже собирался подняться по ступенькам, но тут, на его беду, плохо прилаженная лестница сбила большой цветочный горшок, стоявший на балюстраде лоджии. Испуганный этим шумом, Креспини притаился в кустах; но, убедившись, что кругом все тихо, решил вернуться к лестнице и начать восхождение. Не успел он взобраться на десятую ступень, как грянул выстрел. Креспини, раненный в бок, пытался ухватиться за перекладины, потом грузно рухнул на землю. В эту минуту подоспели князь Альванци и сопровождавший его слуга. Разбуженный шумом упавшего цветочного горшка, князь, думая, что это грабитель, несмотря на свою подагру, встал, вооружился и спустился в сад. Увидев лестницу и взбирающегося по ней человека, он выстрелил. Каково было его изумление, когда в раненом он узнал маркиза Креспини! Тот только успел сознаться князю в своем преступном намерении и умер несколько мгновений спустя, в вестибюле виллы, куда его перенесли. Что касается княгини Альванци, то, находясь под действием наркотика, доказывавшего ее непричастность к безумной затее маркиза Креспини, она только наутро узнала о драме, разыгравшейся во время ее сна. Римский корреспондент заканчивал свой рассказ несколькими соображениями относительно любви, совершаемых ради нее неосторожностей и смертельных последствий, которые она может иметь.

Читая все это, Пьер де Клерси испытывал необыкновенное чувство. С первых же строк, в силу какой-то странной подмены, эта княгиня Альванци, которой он не знал, приняла для него черты Ромэны Мирмо. Страсть молодого лейтенанта относилась к Ромэне Мирмо. Это к ней он обращал свои пламенные признания. И Пьер де Клерси чувствовал, как в нем закипает глухая ревность, скрытое раздражение. Да, чтобы обладать образом Ромэны Мирмо, этот Креспини подкупил садовника и камеристку, проник в ночной сад, ступил на лестницу. Но вдруг Креспини словно исчезал. Тот, кто теперь взбирался по этой лестнице, с сердцем, бьющимся от желания, был он, Пьер де Клерси. Это над его ухом раздавался выстрел, это он падал, пораженный смертоносной пулей, это он умирал, и умирал счастливый, потому что теперь он знал, знал, что любит Ромэну Мирмо и что ради ее любви он радостно, гордо, безвестно готов отдать свою жизнь.

Часть вторая

I

Заслышав рев гудка и пыхтение мотора, барышни де Жердьер оставили работу и, движимые любопытством, вспыхивавшим у них от малейшего события, бросились к окну. Тетя Тина подоспела первой, а тетя Нина не замедлила ее настигнуть; и, таким образом, переполошенные и недоуменные лица обеих старых дев предстали почти одновременно глазам Пьера де Клерси, который, сойдя с автомобиля, приветствовал их с дороги, едва удерживаясь от смеха.

Действительно, барышни де Жердьер второпях забыли, что они еще в утреннем туалете, хотя было уже около одиннадцати часов. Утренний туалет тети Тины и тети Нины состоял из юбки и кофты, которые они сменяли на платье только к завтраку. Тогда они расплетали папильотки[31] и вместо ночных чепцов надевали наколки с черносмородинными цветами. Как ни странно, эти старые девы, прожив всю жизнь в деревне, не привыкли вставать рано и поднимались утром с большим трудом. Правда, ложились они очень поздно. Уйдя к себе в комнату, они без конца расхаживали, подбирая ключи, открывая шкафы, роясь в ящиках, занимаясь какой-то таинственной ночной возней. Нередко, разбуженная этим шумом, их племянница Ромэна слышала, как они таким образом прибираются среди глубокой ночи. Когда тетя Тина начинала наводить у себя порядок, тетя Нина, охваченная соревнованием, принималась делать то же. Накануне они как раз долго предавались этому занятию; поэтому они только что успели сойти в столовую, когда под окнами Ла-Фульри раздался автомобильный гудок Пьера де Клерси.

30

Версаль — пригород Парижа, в 1682–1789 гг. резиденция французских королей.

31

Папильотки — бумажки, используемые для домашней холодной завивки волос.