Галина Уланова

В своей творческой автобиографии «Школа балерины» Уланова рассказывает о том, какую огромную роль в ее жизни сыграло общение с выдающимися людьми науки и искусства. Благодарно вспоминает она о своих встречах с С. Прокофьевым, А. Толстым, Ю. Юрьевым, Е. Тиме. Ее волнует своеобычность, талант, культура этих людей.

«Однажды весной Ю. М. Юрьев повел меня смотреть город, который, мне казалось, я знаю как свои пять пальцев. По разговор с Юрьевым, его тихий, живой, увлеченный и увлекающий рассказ мгновенно доказал противное, заставив меня подумать, как относительны представления человека о его собственных знаниях.

Я не представляю себе человека, который знал бы Петербург, Петроград, Ленинград так, как этот великий артист. Мы ходили по улицам, фантастичным и легким в неверном свете белой ночи, и каждое здание словно начинало дышать и жить в рассказах моего спутника. Вот здесь было собрание, решившее поворот истории; тут собирали драгоценные скульптуры; там заседала масонская ложа; в этом саду росли все экзотические цветы мира; а вот дом, где так любил бывать Пушкин…»[43].

Так же взволнованно вспоминает Уланова об А. Толстом: «Он жил на широком дыхании, с широким размахом человека, которому „все можно“. Для меня, через всю жизнь которой красной нитью проходили „самозапреты“ (этого нельзя потому, что могут устать ноги, того нельзя потому, что это может помешать нормальному ходу репетиции, а то — спектаклю), жизненная позиция Толстого была пугающе неожиданна. Шумные, чрезмерно активные и полнокровные люди вообще всегда меня ошеломляли и подавляли; вначале я сторонилась их, а потом, спустя какой-то срок, начинала понимать, что они помогают мне, учат меня по-иному воспринимать мир. Но надо обладать жизненной энергией Толстого, его обаянием, простотой, юмором, умом, чтобы заставить принять его отношение к жизни и людям. Такое полнокровное отношение к бытию подбадривало меня, давало мне новые силы, делало смелее и зорче.

Лучше жизни нет ничего на свете. Чем больше, полнее человек узнает жизнь, тем он счастливей. Так, пожалуй, можно было бы сформулировать внутренний итог от непосредственного общения с Толстым» [44]. С юности Уланова тянулась к книгам, часами могла бродить по залам картинных галерей.

«От моей любви к природе шло мое юношеское увлечение Левитаном. Он наводил меня на мысли о вечной красоте, таящейся в самых обыкновенных деревьях, травах и водоемах», — рассказывает Уланова.

«Далеко не сразу научилась я понимать музыку, еще позже полюбила ее так, как любят самое необходимое и дорогое в жизни. От „Франчески да Римини“ Чайковского, „Шехеразады“ Римского-Корсакова, Шопена в исполнении Горовица, без конца слушая полюбившиеся вещи, все расширяя их круг, глядя, как работают музыканты на репетициях симфонического оркестра, шла я к музыке — всеобъемлющей и прекрасной, как жизнь. И все более сложная, все более глубокая музыка входила в меня, порождая все новые и новые мысли о человеке, о том, какой же он на самом деле, и я видела и понимала, что он разный, порой очень противоречивый, но всегда открытый для добра и красоты. Так узнавала его. Так убеждалась в том, что настоящее искусство учит человека думать и действовать, делает его сильнее и чище».

Большое значение в ее жизни имели впечатления, полученные в драматическом театре.

«Мне никогда не забыть, как театр заставил меня поверить в чудо искусства, как, глядя на сцену МХАТ, я вдруг поймала себя на том, что чувствую себя частью той жизни, которая развертывается передо мной на подмостках, что еще миг — и я заговорю с людьми по ту сторону рампы, начну с ними спорить, буду стараться их в чем-то убедить, буду дружить и ссориться с ними…

Это было двадцать лет назад, на представлении пьесы Булгакова „Дни Турбиных“. И тогда же, в середине тридцатых годов, я впервые поняла, какая огромная сила заложена в театре, как много доброго может он сказать людям и как важно, необходимо важно, чтобы добро это вошло в твою жизнь. „Любовь Яровая“, „Гроза“, „У врат царства“ с Еланской и Качаловым, спектакли с Добронравовым, Ливановым, Андровской были такими значительными событиями в моей жизни, что я до сих пор помню о них ярко и благодарно. Глядя на Еланскую в „Грозе“, я неотступно думала о том, что дозволено и что запретно для человека, в чем смысл понятий „хорошо“ и „плохо“ и как трансформировалась точка зрения на них на протяжении веков и лет. Так я убедилась на опыте собственного восприятия в огромном этическом значении искусства…» [45].

Уланова внимательно следит за работой молодых артистов балета, бывает на всех выпускных спектаклях и показах хореографической школы, советует и помогает юным танцовщицам и танцовщикам.

Во время войны, находясь в Алма-Ате, Уланова много занималась с местной труппой, помогала хореографической школе. Лишения и трудности тех лет не могли помешать Улановой в ее повседневном труде. Она не только много танцевала сама в театре, на концертах в госпиталях, но вела большую репетиторскую и педагогическую работу.

С коллективом алма-атинского театра она возобновила такие спектакли, как «Бахчисарайский фонтан», «Жизель», «Лебединое озеро». Ее постоянным партнером в этих спектаклях был В. Баканов, танцевавший Вацлава, Альберта, принца Зигфрида. Интересно, что роль Гирея в «Бахчисарайском фонтане» исполнял известный актер и режиссер музыкального театра В. Канделаки, а затем его заменил балетный актер О. Сталинский.

Вот как вспоминает Уланова годы войны: «В городах Перми и Алма-Ате — за тысячи верст от кровопролитных боев — сберегалось и лелеялось наше искусство. Гремели пушки, а музы не молчали: они несли народу радость высокого наслаждения театром. Не проходило дня без подтверждения того, что театр безмерно дорог сражающемуся народу. И я, как и многие другие артисты, часто получала письма с фронта. Писали люди незнакомые, но неизменно дорогие мне потому, что благодаря их усилиям, мужеству, храбрости была сохранена наша страна, было сохранено искусство.

Мне писали и ленинградцы, фронтовики, которые еще до войны видели меня на сцене и помнили балеты, в которых мне довелось выступать. Никогда sine не забыть письма, полученного в Перми, где работал Театр имени Кирова во время эвакуации. Мой корреспондент писал, как в каком-то домике, в деревне, откуда только что выбили фашистов, „я нашел вашу фотографию в роли Одетты из „Лебединого озера“. Фотография в нескольких местах прострелена, но бойцы забрали ее себе, и, пока мы на отдыхе, у дневального появилась дополнительная обязанность: вступая в дежурство, сменять цветы, которые ежедневно ставятся возле этой фотографии. Ваш Алексей Дорогуш“.

Я вспоминаю свои выступления специально для советских воинов, когда театр целиком отдавали в их распоряжение. Как восторженно и благодарно принимали они артистов!

Я вспоминаю сейчас, как в 1944 году в Ленинграде, в Аничковом дворце, на маленькой импровизированной эстраде выступали мы перед ранеными бойцами. Это очень волновало. Так, как редко бывает даже на залитой огнями сцене в Большом театре…» [46].

Прежде всего личный пример, пример подлинного служения искусству делает Уланову в глазах молодежи высшим авторитетом. Но этого мало. Уланова бескорыстно и самоотверженно работает с молодыми балеринами, готовит с ними новые партии, помогает советом, постоянным и строгим наблюдением.

Уланова никогда никого не поучает, не «читает лекций», не сыплет острыми афоризмами. Неразговорчивая, немногословная, почти бессловесная, она убеждает как-то незаметно, исподволь, не поучением, не нравоучением, а каким-то, если можно так выразиться, «излучением» мудрости, добра, света. Она как будто бы ничего не навязывает, ни на чем не настаивает, не требует, у нее нет властного повелительного тона, на ее занятиях вы не услышите резкого окрика, но тем не менее сила ее убежденности и настойчивости может сравниться только с силой ее беспримерной выдержки и терпения.

43

Галина Уланова, Школа балерины. — «Новый мир», 1954, № 3, стр. 216.

44

Галина Уланова, Щедрость таланта. — «Октябрь», 1956, № 12, стр. 164.

45

Галина Уланова, Мир, добро, красота. — «Новый мир», 1957, № 7, стр. 21–22.

46

Галина Уланова, Школа балерины. — «Новый мир», 1954, № 3, стр. 220–221.