Мстители двенадцатого года

— Как не знать?

— Небось уж шарил в ней?

— Как можно? Да и что там, простите, ваше превосходительство, у вас особенного нашаришь? Пара сапог, да и те дырявые.

— Алексей! Он у тебя дерзок.

— Не надо было, батюшка, — усмехнулся Алексей, — чаркой с ним делиться.

— Ты его поучи.

— Непременно.

— Так что стоишь, болван? — Отец опять взялся за Волоха. — Под койкой сундучок видал? Заглядывал в него?

— Никак нет, господин полковник. Токо обнюхивал.

— Чем пахнет?

— Стало быть, коньяк дух дает.

— Вот и тащи его сюда. Да живо! Как там у вас, казаков, — наметом!

Волох готовно выскочил за дверь, тут же всунул обратно голову.

— А сколь брать-то?

— Сколь унесешь. Да смотри, не разбей. Языком с дороги вылижешь.

— С нашим удовольствием.

— Пошел вон!

Старый князь стал объяснять Алексею:

— Это мы по случаю кибиточку одну отбили. Видать, маршальская. Ничего особого — духи да помады. Да коньяк. Но славный. Что у француза хорошо — так это коньяк.

— И женщины, — вставил Буслаев.

Отец сморщил гримасу. Казалось, сплюнет с досадой.

— Ты, корнет, еще молод. А я уж пожил! Да еще как! И скажу, что одну нашу Парашку на весь балет французский не сменю. — Похоже, старик был доволен, что ловко увел разговор от опасной стороны. Что-то его томило. Что-то знал, что сказать не хотел, но должен был сказать.

Вернулся Волох, прижимая к груди бутылки. Осторожно поставил по одной на стол.

— В атаку! Марш-марш! — скомандовал полковник.

Алексей не сводил с отца глаз. Худое предчувствие томило душу. Вышел на крыльцо. Вечер сгустился. Небо затянулось — не то близкой ночью, не то близкой зимой.

Стукнула сзади дверь — вышел следом отец, стал рядом, положил руку на плечо. Горячо задышал в шею.

— Не хотелось в такой день говорить тебе… Но и держать в себе уже мочи нет. Слушай, гусар. Мари Гагарина приютила француза. Спасла его от расправы. — Отец тяжело передохнул. — И бежала с ним. Сказывали: во Францию, либо в Италию. Машка — тьфу! Плюнуть хочется! А вот Ольке задам, как ворочусь. Пособница! Замуж отдам! За купца! И приданого не выделю. Так я сказал, Алеша?

Алексей помолчал. Он удивился, что такая горькая весть не очень-то и обидела его. Видать, закалилось сердце на войне. А, может, что и другое помогло справиться с бедой.

— Пойдем в избу, батюшка, холодно здесь.

Следующим днем Давыдов снаряжал обоз с трофеями и пленными. Их набралось до полутысячи. Буслаев подошел к Алексею.

— Послушайте, князь. — Глаза его весело блестели, будто готовился сделать сюрприз. — Помнится, мылись мы с вами еще летом в одном грязном пруду…

— И что с того? — сумрачно спросил Щербатов.

— А то, что видел я у вас на шее, на цепочке, миленькое колечко…

Вот уж это совсем ни к чему! Лишняя боль. Было такое: обронила Мари колечко на балу, Алексей его поднял. Она отвела его руку.

— Не надо, Лёсик, пусть оно останется у вас залогом нашей дружбы.

С того дня и носил его заветно Алексей, на тонкой цепочке. Да вот потерялось оно. Видно, в том бою, где лежал он в беспамятстве.

— У вас, корнет, хорошая память, — с невольным холодком в голосе отвечал Алексей. — Да только давно оно утерялось. Прощайте, мне время в эскадрон.

Вместо ответа Буслаев протянул ему раскрытую ладонь. На ладони лежало серебряное колечко с разорванной цепочкой.

— Не угодно ли, князь? Или не ваше?

Алексей с дрогнувшим сердцем взял кольцо.

— Благодарю, корнет. Как оно у вас?

— Такое только на войне случается, князь, — весело стал рассказывать Буслаев. — Допрашивал вчера одного драгуна. При обыске велели показать карманы, колечко-то и выпало. Я поднял — показалось знакомым. Спрашиваю: откуда взяли? Нашел, отвечает. Соврал, конечно. А то Россия вся у нас по дорогам и полям колечками засеяна. Ну, поручик, уж извините: пистолет ему ко лбу, курком — щелк! Тут же вспомнил. В недавней схватке сшиб с коня русского гусара. Конь гусарский ему не дался; забрал пистолеты и кольцо. Тут уж я уверился, что с тебя он это кольцо снял. Стало быть, дважды вы с ним схватились.

— Где он сейчас?

— В середине обоза, пойдем, покажу.

Пленных уже выстроили. У одних вид был жалкий, другие держались браво — чему-то веселились, слышался смех, кто-то даже потягивал тихую мелодичную песню. Позади них вытянулись телеги с ранеными. Иные из них лежали пластом, с бледными, искаженными болью лицами, в окровавленных повязках и рваных мундирах. Наш француз сидел, свесив ноги. Голова целиком укутана белым тряпьем, как у старухи-нищенки в зимнюю пору. Но черные глаза живо блестят; в них — интерес и какое-то ровное спокойствие: война для него кончилась.

Алексей шагнул к нему.

— Кто вы?

— Жан Гранжье, офицер Драгунского Его Императорского Величества полка.

— Где вы нашли эту вещь? — Алексей показал ему кольцо.

— На груди сраженного мною русского гусара, сударь.

— Не стыдно было?

Француз беззаботно пожал плечами.

— Какой стыд, сударь? Война… Вон гляньте, — и он указал на дружную цепочку пленных по обочине, сидевших со спущенными штанами. — У войны свои законы и принципы. Там не место стыду, сударь. Сильный берет у слабого, оружный у безоружного, победитель у побежденного. Живой у мертвого.

И вдруг стал вглядываться в лицо Алексея. Спросил неуверенно:

— Это были вы, господин офицер?

— Это был я.

— Искренне сожалею, — чуть наклонил голову, поморщился, потревожив болью ухо. Которого уже не было.

— У меня была записная книжка…

— Да, просмотрел я ее. В нее были вложены письма.

Взорвался доселе молчавший Буслаев:

— Чужие письма, сударь, читать неприлично!

В ответ — безмятежный взгляд.

— Я рассчитывал найти в них важные сведения.

— А что за сведения вы искали в карманах вами же убитого, как вы полагали, офицера?

— Закон войны суров. Он порождает и героев…

— И мерзавцев! — перебил его Буслаев. — Очень жаль, что Фигнера на вас нет! Сашка быстренько бы отдал приказ поставить вон к той сосне и прибить к ней свинцовыми пулями.

— О! Фигнер! Беспощадный полковник…

— Подполковник, — будто это имело какое-то значение, уточнил Буслаев.

— За его голову назначена очень большая сумма.

— За голову князя Щербатова, — Буслаев положил Алексею руку на плечо, — тоже назначена сумма. Так что вы, сударь, без выигрыша. Остались при своих. А то и похуже.

— О! Князь! Я счастлив, что вы остались живы после моего удара. Поверьте, я искренне сожалею.

Буслаев расхохотался.

— Князь, как вы его поняли? О чем он искренне сожалеет? Что вы живы остались? Или о своем ударе?

— Да шел бы он к чертовой матери, — Алексей отвернулся: рядом осадил коня Волох.

— Алексей Петрович, батюшка вас требуют!

— О! — француз едва не хлопнул в ладоши. — У вас воюет вся семья! Мой отец остался дома, он не очень молодой и очень мирный человек. А мой брат, тоже Жан по первому имени, затерялся в вашей большой России. Нет, нет, он не воин, он служил гувернером или домашним учителем в семействе очень благородного человека — тоже князь и очень богат. Но где сейчас мой брат, увы, мне неизвестно. Вполне допускаю, что с ним расправились ваши дикие крестьяне.

— Я сейчас зарыдаю! — усмехнулся Буслаев.

Француз вскинул голову.

— Вы, сударь, упрекнули меня в плохом воспитании из-за каких-то писем, а сами находите позволительным безнаказанно оскорблять беззащитного пленника, который не имеет возможности защитить свою честь! Вот это неблагородно.

— Право! Да хоть сейчас. Волох, возьми из трофеев какую-нибудь саблю. Сейчас я ему второе ухо отрежу.

— Я бы язык ему отрезал, — буркнул Волох. — Саранча!

— Прекратите, корнет, — вполголоса заметил Алексей Буслаеву. — Дуэль в военное время есть преступление.

Буслаев хмыкнул в кулак.

— А вы сильно изменились, господин поручик, — лукаво напомнил он. — Не так давно не вы ли обнажили шпагу на поединке?