Мстители двенадцатого года

— Коли так получится, дозволите с вами пойти?

Алексей взглянул на него. Юный, совсем отрок, но уже опален войной, давно уж не коню уши срубает, а вражьи головы. Надежный. Протянул через стол руку — корнет просиял. Он в своем командире души не чаял, во всем старался походить, особливо в схватке. Улыбнулся благодарно.

Очерствел Алексей. Ему бы сейчас обнять корнета, как младшего брата, ко груди прижать, но он только рукой в пожатии и благодарным взглядом ответил.

— Ступайте, Буслаев. Если дело выйдет, я вам сообщу. И людей отберите, чтоб лихие были и находчивые.

— Так точно, господин поручик. — Буслаев радостно улыбнулся. А что еще молодости надо? Опасность, риск, геройство. Об смерти думать рано, да и не пристало гусару об том печалиться — у него вся жизнь, вся судьба на коне да с саблей.

Давыд прибыл со взводом казаков. В малахае, в армяке, перепоясанном офицерским поясом, с седельными пистолетами за ним и с длинной саблей. Прежде всего распорядился из телеги с сеном достать и бережно внести в избу плотный тюк.

— «Клико», Щербатой. Твои победы отметим. А уж государь, я чаю, их Георгием означит.

Расцеловал Алексея обветренными губами, дружески толкнул в грудь.

— Ну а уж за помещика ответишь! Как же ты, князь, сплошал, а? Реляции мои нешто не читал? Там ведь все прописано для темных людей, как с врагом не чиниться. А ты ведь, светлый князь, не темный. Ну, веди за стол. За столом-то и дружеская беседа, и строгий разговор куда как ловчее идут.

Давыд, как опытный и в бранях, и в брашнах, кроме шампанского прихватил и краснорыбицы и дичи, уже готовой к столу — разогреть только.

Сел за стол, посмотрел, как казаки сноровисто его накрывают, весело сказал:

— Офицеров своих зови — и стол, и поле нам поровну. А есаулу шепни, что в крайней телеге твоим гусарам манерки с водкой доставлены.

Застолье пошло по-гусарски. Хлопали пробки, звенели стаканы, вино рекой лилось в алчущие глотки, слова радостные рвались наружу, грузным облаком вперемешку с трубочным дымом клубились над столом, вновь рушились в радостных тостах во славу Государя, русского оружия, на полную погибель супостата.

Веселье в самом расцвете. Давыд, выйдя из-за стола, увлек Алексея к окну, на лавку, усадил рядом.

— Ну, сказывай, Щербатой, как отличился? Да только не ври. Врать и сам умею. Однако в одном случае. Как говаривал наш незабвенный вождь Лександра Василич: ври токмо для спасения живота своего, да и то — в меру. — Посерьезнел. — История нехорошая, до государя как бы не дошла. Поспешили завистники доложить. Да присовокупили, будто дуэля эта из-за дамы случилась. Будто ты его супругу в ейной спальной посетил.

— Ложь! — вспыхнул Алексей.

— Не посетил? — лукаво улыбнулся Давыд. — А хороша дама?

— Хороша, да не на мой вкус.

— Эх, Щербатой! Совсем ты справный гусар, но со щербинкой. На войне зевать не приходится. Хватай врага за горло, а любушку за… талию. Ну а всерьез спрошу: как дело было? Генералу сам с твоих слов доложу. Но не обессудь: вру токмо на виду погибели.

Алексей, ничего не утаив, рассказал, как было дело. Давыд сердито посмеялся. И не понять было: кому смеется, кому сердится.

— Было у меня такое, — сказал он, принимая в руку чарку. — Мразь одна, из помещиков. Получил бумагу от французов, чтобы его имение не разоряли, а взамен обязался поставлять продовольствие и фураж неприятелю. И отряжать крестьян своих на работы.

— Расстреляли?

— Высекли. Перед всем миром. Кому как, а иному порка страшнее казни. Этот, я слыхал, оправился, жалобу на меня написал. Да верные люди ее перехватили и пообещали: коль повторишь, то не полста плетей получишь, а полную сотню; да ждать не станем, пока после первой задница заживет.

— Так мне-то как быть? Ждать решения?

— Я тебя в обиду не отдам. Мое правило знаешь: другу — руку с чаркой, врагу — пуля в лоб. Что до меня касается, многое могу простить, однако Отечеству обиду и отцу не прощу. Реляции мои знаешь?

Алексей кивнул. Воюем вместе — как не знать. Дело началось в селе Токарево. Давыд взял там своей рукой две шайки мародеров-французов. Позволил казакам и крестьянам ровно поделить меж собой добычу, в числе которой — и ружья с патронами. А потом собрал мир и дал наставление крестьянам, как поступать с врагами Отечества, особливо с мародерами.

— Примите их дружелюбно, — говорил Давыд, — с поклонами. Поклон они лучше всяких слов понимают. Поклон он на всех языках ясен. Поднесите с поклонами все, что есть у вас съестного, а особливо питейного. Уложите спать пьяными, а коли точно заснут, бросьтесь все на оружие их. Ведь оно обыкновенно кучею в углу избы составлено. И совершите то, что Бог повелел совершать с врагами Христовой церкви и Отечества нашего. — Словам этим внимали с большим одобрением. — Истребив их, закопайте в хлеву, в лесу, в любом неходимом месте. И чтобы было оно неприметно свежей вскопанной землей. Ибо басурманы будут здесь рыться, полагая, что здесь вы укрыли от них скудное достояние свое. А отрыв тут тела своих товарищей, всех вас побьют намертво и село сожгут. Особливо наказываю: Бог велит православным христианам жить мирно между собою и не выдавать врагу друг друга, особенно чадам Антихриста, кои не щадят и Храмы Божии. Все, что сказал вам, братцы, передайте соседям вашим, от села к селу.

Крестьяне слушали, сняв шапки. Глаза были полны суровой решительности. Русский человек, как и всякий другой, может порой потерять себя в минуту личной опасности, но всегда, когда нависает чужая гроза над родной землей, становится тверд, упрям, находчив и непобедим. Это не только наше мнение, это оценка многих из тех, кто пытался сломить русский народ.

— Ну и еще наказал я старостам, чтоб на дворе у них всякой порой были готовы три, а еще лучше четыре парня, посмелее и посмекалистей. И как завидят многие число французов, тотчас на коней и скакать розно, во все стороны, искать меня с моими молодцами, а уж я приду на помощь непременно.

Давыд отставил стакан, набил трубку, добавил щедрую струю дыма в общее облако, висящее над веселым столом.

— Такую реляцию, — проговорил Алексей, — расписать бы да по деревням повсюду развезти — грамотный-то мужик повсюду найдется.

Давыд усмехнулся:

— А то я так не думал. Да вот нет — нельзя никак. Первое нельзя — что врагу может в руку достаться, и он прознает про мой способ и совет, как укрощать и истреблять мародеров. А второе нельзя еще покруче выходит. И без того враги наши жалуются: мол, не по правилам мы воюем, нарушаем все законы войны. Уж Михал Ларивоныч сколько раз принужден был отговариваться. К солдатам моим, — так он отзывался Наполеону, — к регулярному войску претензий не имеется, оно ведь так. А уж за обиженный народ, за разгневанный простой люд в ответе быть не могу. И я так же рассуждаю. Уж коли ворвался тать в твой дом — круши его, чем подвернется, хоть ухватом, хоть сковородой — все по правилам будет.

Поговорили еще, условились о всяких действиях, однако Давыд, заботливый начальник, понял, что Щербатова что-то острое сердце гложет. Помощь нужна, либо совет добрый. Спросил ласково, руку ему на колено положив.

— Батюшка у меня на Москве, в ополчении. Боюсь, живым не вырвется.

— Выручать надо! — горяч был Давыд.

— О том и просьба. Мне бы ваш приказ — со взводом в Москву войти…

— Ну да, ну да. — Давыд призадумался. — В виде французов, так понимаю? Опасно. — Покачал головой. — Не дай бог, попадешься, да прознают, кто ты есть — тут же тебе расстрел либо виселица. Они партизан не жалуют.

— Понимаю, однако душа не спокойна. Но подумалось — взвод весь из офицеров собрать, по-французски все говорят, не дознаются.

— Слушай-ка, брат Щербатой, — глаза Давыда заискрились. — Будет тебе и разрешение от меня, и помощь. Тут, не так давно, выхватили мои разбойники офицера из ихнего штаба, хотели было срубить сгоряча, да я вмешался, взял его под свое крыло. Благородный человек, сердцем осуждает нашествие, в императоре своем разочаровался. Еще шаг-два — и готов будет нам служить, отважно и усердно.