Жестокий спрос

Мужики потихоньку оттащили его, уговорили, успокоили и отправили спать на тот же сеновал. Григорий больше не ерепенился. Лег и с головой накрылся тулупом. Долго ворочался, а сон все не подступал.

Короткая летняя ночь полностью накрыла Касьяновку, затихли вечерние звуки, лежала спокойная, мягкая тишина. И в ней Григорий привычно настороженным слухом сразу различил чьи-то осторожные шаги. Они приблизились к сеновалу, замерли. Григорий скинул с себя тулуп, прислушался. Но около сеновала больше ни шагов, ни звуков не раздавалось. Тогда он открыл легкую, дощатую дверь и выглянул. В неплотных сумерках разглядел худенькую фигурку Зинаиды.

— Зина?!

Она резко выпрямилась, подняла голову вверх, и даже в потемках увидел он, как сверкнули ее неистово черные глаза.

— Прощаться пришла, Григорий.

— Погоди.

Он махом слетел с сеновала, кинулся к ней и остановился, опустив руки.

Зинаида молча смотрела на него, теребила пальцами уголок большой, теплой шали, накинутой на плечи совсем не по летнему времени. И была она прежней, такой, какую он всегда помнил и видел, закрывая глаза. Протянул руку, чтобы положить ей на плечо, но Зинаида дернулась, испуганно отскочила.

— Не надо, Гриша.

— Как же так получилось, Зина?

— Получилось, Гриша, стоптала я нашу любовь…

— Подожди, ты уходи от Семки, уедем куда-нибудь.

Зинаида покачала головой, усмехнулась.

— В обратную сторону, Гриша, только раки пятятся. Зла на меня не держи, если можешь. И с Семеном не связывайся, я его узнала, он любого перехитрит. Не связывайся с ним, он все может сделать.

Она повернулась и побежала. У открытой калитки остановилась, еще раз оглянулась.

— Прощай, Гриша, прости меня!

— Погоди, погоди, Зинаида!

Но ее и след простыл. Тишина стояла в переулке. Короткая летняя ночь, недолго помаячив темнотой, светлела.

Стрельба по корнешовской избе даром не прошла. Через несколько дней из райцентра приехал милиционер.

— Давай собирайся, — хмуро сказал он Григорию, отводя взгляд от его груди, увешанной медалями. — В район велено доставить.

— Да что ты, родимый! — взмолился старик Невзоров. — Он же дома-то побыть не успел! Да мы бы тут по-суседски разобрались.

— Ничего не знаю, мое дело маленькое — приказано.

Григорий спорить не стал. Собрался, поехал. По дороге они с хмурым милиционером разговорились, и оказалось, что воевали на одном и том же фронте. Слово за слово, Григорий выложил всю историю. Милиционер посопел, что-то про себя соображая, потом сказал:

— Ты там пыль не поднимай. Покайся, ну, мол, хватил лишку на радостях, больше не буду. Этот Корнешов в районе… Да ладно… Понял, что делать надо?

Пыль Григорий поднимать не стал. Его подержали сутки в каталажке и отпустили домой.

Дома его встретила новость, о которой судила вся Касьяновка, — у Семена Корнешова сбежала жена. Как сквозь землю провалилась. Семен ездил в райцентр, но ничего не разузнал, подступался к матери Зинаиды, но старуха лишь разводила руками.

— Не знаю, родимый, не знаю, ни словечка не сказала. Да как же это я одна осталась, помру и поплакать некому.

Хитрила старая. Скоро и сама потихоньку смоталась из деревни, говорили, что в город, где устроилась на житье Зинаида. Но это уже потом стало известно. А в тот день, ничего не добившись от старухи, Семен выматерился и ушел, так хлопнув дверью, что с косяка посыпалась на пол известка. И прямым ходом — в невзоровский дом.

Григорий подновлял крыльцо. Заголившись до пояса, с удовольствием обтесывал толстую плаху.

— Бог в помощь, Гриша.

Тот не ответил, только злее и чаще замахал топором.

— Ох, какие мы сердитые, разговаривать не желаем. А на сердитых, Гриша, воду возят. Знаешь такое?

Григорий с маху воткнул топор в чурку, отбросил в сторону плаху и выпрямился.

— Тебе чего надо? Ты чего приперся?

Семен неторопливо подобрал плаху, положил ее на чурку, сбросив топор, удобно сел, похлопал себя по карманам, достал папиросы и спички, закурил.

— Ты, Гриша, на меня не выбуривай, не хлопай ноздрями, не хлопай. Садись рядком и ладком потолкуем. Нам делить теперь нечего — Зинка-то — тю-тю. Давай лучше раскинем, как дальше жизнь крутить будем. Друзья все-таки. Нам, Гриша, ругаться никак нельзя. У меня теперь должность есть, ты фронтовик, человек заслуженный. Нам дружить, Гриша, надо.

Семен смотрел на Григория, ожидая ответа, а тот снова закипал от злости, дрожал и в ответ не находил ничего, кроме матерков. Их он и высыпал, долго не раздумывая, на голову Семена.

— Вот и поговорили. Уж так поговорили, что душа поет. Ладно, Гриша, живи как хочешь. Только меня больше не вздумай трогать. Ты теперь не на фронте, ружьем да медалями не напугаешь. Каталажка, она недалеко отсюда. Так-то!

Семен неторопливо и аккуратно прикрыл за собой калитку, а Григорий, крутнувшись на одном месте, схватил подвернувшуюся под руки бакулку и запустил ее вслед. С такой злостью и силой запустил, что крючок отскочил от калитки и калитка открылась. Семен оглянулся, осуждающе покачал головой.

Старик Невзоров умер вскоре после возвращения Григория. Смерть соседа словно тенью легла и на Анисима Корнешова. Он старился прямо на глазах, часто болел и морозные, зимние дни коротал на широкой русской печке. Нашел себе заделье — вязал сети. Изредка отрывался, поглядывал в окно, из которого виден был кусок переулка. Редко кто пройдет по нему. Вот соседский парнишка погнал на речку поить корову с телушкой, вот торопится по тропинке какая-то бабенка. Анисим пригляделся и узнал жену Егора Завалихина, она спешила прямо к ним.

Бросил недовязанную сеть и быстренько спустился с печки. Не любил старик, чтобы чужие его там видели.

Стукнули двери. Бабенка поздоровалась и остановилась возле порога.

— Здорово, соседка. Ты, поди, к старухе, так ее дома нет.

— К тебе, Анисим Иванович, к самому пришла. — Она помедлила, решаясь, махнула рукой. — Защиту пришла искать, от сынка вашего, кобеля проклятого.

— Да погоди, не сикоти! — оборвал Анисим, который не терпел бабьей бестолковщины. — Говори по порядку, толком.

— Говорить-то стыдно, Анисим Иванович. Стыдно, да придется. Я ведь, получается, вроде как обязана ему. Нормы-то он мне дописывал сколько раз. Не управляюсь я. Теперь бабы-то, у кого мужья добры, уходят из лесу. А мне куда? Моему сердешному за наигрыши на гулянках не платят. Дров привезти и то моя забота. Я к Семену подошла, а он лыбится, когда, говорит, расплачиваться думаешь, забыла, сколько я тебя выручал. Если забыла, говорит, так без дров будешь сидеть. Ну и тянет в сарай… В третий раз уж подступается.

— От поганец! — Анисим от злости даже дернул себя за бороду. — Я с им разберусь. Ты только не звони никому, мне сказала и ладно. Я с им живо разберусь, я с им чикаться не буду.

— Уж благодарна тебе, Анисим Иваныч. Егор у меня хоть и слепой, а все равно муж, не могу я перед им грешить.

— Ладно, иди.

Анисим дождался вечера. Семен вернулся с работы, сидел за столом и ужинал. Ничего не объясняя, Анисим перетянул сына по шее костылем. Семен ошалело отскочил, но хватка у старика осталась, изловчился и достал сына по широкой спине еще раз.

— Ты чего это, батя, сдурел? — опомнился Семен. Перехватил костыль и об колено его, наполовину. — Ты эти штучки бросай, у меня спина не казенная.

— Поганец! Такой позор на мою голову! Зачем Егорову бабу силуешь?! У нас сроду в роду не бывало!

— Во-о-он чего, — рассмеялся Семен. — Да ты сядь, батя, чего, как петух, скачешь. Нашел из-за чего костылем махать.

Начни Семен оправдываться, отпираться или, наоборот, каяться, Анисим бы понял. Но такой уверенный, смешливый тон сбил его с толку. Он опустился на табуретку. Семен аккуратно подобрал половинки сломанного костыля, положил ему на колени.

— Я, тятя, свое беру, не чужое. Что они, лишние были, пальцы-то, которые ты оттяпал? Я ими за все заплатил. Теперь у меня деревня, во! в кулаке будет. И ты лучше не лезь. Я теперь хозяин тут, понял?! Любого согну!