Жестокий спрос

Выполз из закутка, прищурился от яркого света и притулился к обшарпанному столу. На столе тикал помятый будильник, тиканье его в пустой кочегарке раздавалось громко и медленно. Стрелки показывали половину второго. Середина ночи. До утра далеко. В животе пустота, голова раскалывалась. Вася вспомнил, что кочегар всегда оставлял заначку и засовывал ее в широкую щель между плахами на полу. Опустился на четвереньки, сунул руку, пошарил — пусто. Ткнулся головой в стену и долго так дыбал, дожидаясь, когда боль отпустит. Но она не отпускала, давила сильней и злей. Вася выполз на середину кочегарки и лег на пол. Но и так было худо. Дурея от боли, он потащился на улицу.

Свет из низкого окна кочегарки падал на землю квадратом, его расчеркивали поперек темные полосы рамы. В деревне было тихо. Намаялась, нашумелась за день, теперь спит. Редкие звуки, похожие на вздохи, доносились со стороны бора — это ветер, приподнимаясь, шевелил верхушки сосен.

Качаясь, Вася брел по пустой улице. Обхватывал руками ноющую голову, глядел себе под ноги, но земли не различал, то и дело спотыкался. Такие дикие боли у него уже были: и по опыту он знал — надо выпить. Тогда станет легче, все пройдет. Возле клуба запнулся и упал. Не поднимаясь, на карачках дополз до забора, прислонился к нему спиной. Качалась вокруг ночь, качались дома, качался прямо перед глазами магазин с ярко освещенной витриной. И сам Вася тоже наклонялся то вправо, то влево, шоркал фуфайкой по штакетнику. Свет витрины разрастался в большое пятно и придвигался ближе. Вася закрывал лицо ладонями, потом опускал их и опять видел витрину, расползаясь посреди темноты большим пятном, она приближалась.

Боль влезла в шею. Давила, скручивала, трясла все тело и покрывала кожу гусиными пупырышками. Вдруг Васе поблазнилось, что земля под ним проваливается и он летит вниз. Вскочил на ноги, но его мотнуло в сторону, и он упал на бок. Снова вскочил. И боясь, что если упадет еще раз, то ему уже больше не подняться, побежал, мелко семеня заплетающимися ногами, прямо на витрину. Прижался к ней и увидел полку, задернутую белой занавеской. На этой полке, за этой занавеской, стояло вино. Стекло витрины холодило, в глазах ничего не качалось, и полка еще отливала зеленью свежей краски.

Все было так близко.

Вася снял фуфайку, приложил ее к стеклу между переплетами рамы и навалился плечом. Зазвякали осколки. Обрезая руки, он влез в магазин, сдернул белую занавеску и схватил первую попавшуюся бутылку. До крови ободрал губы, срывая зубами металлическую пробку, не слышал, как надрывался звонок — сработала сигнализация…

Мужиков было четверо.

От фуфаек, пахнущих мазутом, от грязных сапог, оставленных у порога, от громких голосов и хохота в избе стало шумно и тесно… Все враз закурили, сизый туман поднялся к потолку и там покачивался. Мужики в чужом дому не стеснялись, рассаживались кому где удобней.

Фаина наварила картошки, вывалила ее в большую алюминиевую миску и поставила посреди стола. Полю тоже позвали, но она отказалась, ютилась на сундуке и со страхом слушала позвякивание граненых стаканов, говор и шум.

Самый молодой из мужиков, с сильными, словно вырубленными плечами, с лицом загорелым до черноты, лез из кожи, чтобы быть наравне со всеми. Он и матерился больше других и водку пил залпом, далеко откидывая назад голову, а когда ставил стакан, то незаметно шнырял глазами — все ли видели. Мужики называли его Копченым.

Прошло часа три. Громче, бестолковей звучали голоса, визгливо вскрикивала Фаина, шлепала по рукам рядом сидящего гостя и про себя, не уставая, повторяла одно и то же: «Ну и пусть! Пусть мне хуже. Хочу и гуляю!»

Темнело уже. Сумерки вплотную прилипали к окнам. На улице раскачивался ветер, и вместе с ним раскачивался в садике куст сирени, цеплялся тонкой веткой за ограду, словно хотел удержаться, но она только слабо гнулась под ветром и соскальзывала, куст мотался из стороны в сторону, кланяясь все ниже.

Поля смотрела в темный проем окна и вдруг почувствовала на себе, как укол, острый взгляд. Взгляд ощупывал ее. Она вздрогнула и медленно, с затаенным страхом, обернулась. Копченый едва заметно подмигнул. Поля пересела на другой край сундука, но и спиной чувствовала, как прищуриваются глаза Копченого. Она долго сидела так, пытаясь переждать, когда соскользнет со спины этот взгляд. Но он не соскальзывал, влезал еще глубже, словно протыкал насквозь. Поля осторожно и медленно, стараясь, чтобы ее не заметили, оделась и выскользнула на улицу. Шаги давались трудно, но она дохромала по деревянному настилу к воротам. Не успела их открыть, как в сенях стукнули двери и за спиной послышалось тяжелое сопенье. Это был Копченый.

— Погуляем, а? — Его рука легла ей на плечо. Рука была твердая, деревянная. Поля дернулась, но сильные пальцы сжались и легко удержали ее.

— Да ты не ломайся. Будь, как мама…

Другая рука полезла под воротник куртки, под платье, наткнулась на бугорок груди и смяла его. Поля придушенно ойкнула, но руки Копченого сдавили ее, подняли и потащили. Она не могла кричать — перехватило горло, лишь подтягивала ноги и слабо стукала коленями в грудь Копченому, а он, наверное, даже не чувствовал, потому что грудь у него тоже была твердая, деревянная.

Он дотащил Полю до летней кухни и бросил на грязные мешки из-под картошки. Грузно навалился, вдавил. Дергал за резинку трусиков, а она не рвалась и больно врезалась в бок. Поля выгибалась, пытаясь перевернуться на бок, но Копченый давил и давил. Его пальцы, царапая живот, тянулись ниже, Поля стала задыхаться от тяжести, от перегара водки и табака. Из последних сил оторвала от мешков голову и стукнулась губами, носом в щеку Копченого, напряглась и вцепилась в эту щеку зубами, сжала, чувствуя, как щека мягко и с хрустом оседает под ними.

Копченый глухо взревел, дернул головой и опрокинулся на бок. Поля вскочила, выбежала из кухни в переулок. Она ничего не видела перед собой, только слышала шлепающие сзади шаги — Копченый гнался следом. С разгону ударилась в ворота дугинского дома, заколотилась в него и наконец закричала:

— Помогите!

Ждала, что вот-вот вспыхнут темные окна дома. Но свет в окнах не вспыхивал, а звук пьяных, шлепающих шагов раздавался совсем близко.

Припадая на хромую ногу, она кинулась вдоль по переулку к Оби. Шаги не отставали.

Услышав крик, Наталья Сергеевна приподнялась на кровати и толкнула Ивана Иваныча.

— Слышь, опять декарабствуют. Визжат аж. Никакой управы на людей нету.

Иван Иваныч поднялся, прошлепал босыми ногами до окна и осторожно отогнул занавеску. Долго вглядывался в темноту и наконец различил две неясные фигурки, удаляющиеся к реке. Одна, которая была впереди, прихрамывала.

— Кажись, и до Польки добрались, — сказал Иван Иваныч. — Ну, ничего, недолго им осталось. Григорьев мужик крепкий, он им повадки шибко не даст.

Иван Иваныч еще постоял у окна, посмотрел, но улица была пустынна, и он, опустив занавеску, вздохнул, почесал затылок и пошел досыпать.

Жохов от крика проснулся сам. Тяжело, матерно выругался и сунул голову под подушку.

Фаина и мужики крика не услышали, они пели песню про крокодила Гену.

Кузьма сразу вскочил с кровати, ничего спросонья не понимая, бросился к дверям, думал, что стучат в сенки.

— Куда ты? — жена подняла голову от подушки.

— Слышишь? — Он теперь догадался, что стучали в ворота и кричат на улице.

Жена тоже вскочила с кровати и включила свет. Истошным голосом заблажила:

— Куда, дурак! Приезжие у Файки! Зарежут! Дурак, пришибут! У тебя ж ребятишки!

Она растопырила руки, будто собиралась схватить и удержать его. Кузьма натянул брюки, оттолкнул ее и выскочил босиком и в майке.

— Да куда же ты, дурак!

Но он уже не слышал. Перемахнул через забор и бросился на крик, вслед за удалявшимися к реке фигурами. Он узнал голос Поли и хотел сейчас лишь одного — успеть и защитить ее.

Поля добежала до ветлы, прижалась к холодному комлю и оглянулась — Копченый был совсем рядом. Она не ожидала увидеть его так близко, отступила, обходя ветлу, ноги подкосились, и вдруг она услышала нарастающий шорох, вскрикнула, но ее уже потащило и бросило вниз. Подмытый яр обвалился и Поля вместе с глыбой сырого песка полетела в Обь.