Москва Булгаковская

— Елена Шиловская — самая счастливая семейная дама из всех мне известных. Если честно, это нонсенс — семейное счастье, — высказалась Ольга с привычной категоричностью. — Говоря проще — иллюзия, которую негласно сохраняют оба.

— Олюша, ты меня знаешь… Я не ищу приключений. — Блики мутного солнца лежали на ободке хрустальной вазочки с кексами, которую в раздумье крутила на скатерти Елена: то блеснет, то погаснет юркий огонек…

— Еще как знаю! В тихом омуте черти водятся. Твои безумные скоропалительные браки…

— Первый — по молодой дурости. Второй — просто идеален.

— До противного. Так и хочется что-нибудь подпортить, верно? — Ольга засмеялась, показав крепкие, крупные зубы.

— Ну зачем ты так говоришь? Знаешь ведь, как я люблю Жень моих — мужа и старшенького. А что для меня значит мой малыш! Ты и вообразить не можешь.

— И притом тебе мучительно чего-то не хватает в этой семейной идиллии.

— Видишь ли… — Елена встала и зашагала по мягкому ковру, мелькая из-под атласного подола белым пухом на домашних туфельках. — Иногда на меня находит такое настроение, что я не знаю, что со мной делается! Ничего меня дома не интересует, мне хочется жить ярко, полно… Я не знаю, куда мне бежать, чем заняться… — Вскользь она успевала полюбоваться собой в зеркалах — каминном и высоком между дверей.

— Только моя милая сестра может говорить такие вещи с выражением святой невинности. Бежать ей хочется! Понятное дело — пора завести любовника. Ваш безгрешный семилетний брак безукоризнен. Извини, это смешно. — Она поднялась и достала из резного буфета бутылку коньяка: — Промерзла вся.

— Ах, почему же сразу «любовника»! Неужели все непременно надо опошлять? Просто я думаю, что во мне просыпается мое прежнее «Я», с любовью к жизни, веселью, шуму, людям, к встречам и… Ты же меня знаешь.

— Знаю, знаю. И все поняла. Переходи конкретно к нему. Кто тот, которого так не хватало идеальной жене? Надеюсь, ты не влюбилась в своего виртуоза парикмахера?

— Оля, я, прежде всего, хочу, чтобы ты меня поняла. — Большие черные глаза Лели смотрели с мольбой. «Сколько в ней женщины! — с чувством превосходства подумала Ольга. — Играет, бедняжка, оправдывается… А влюблена до потери пульса!»

— Мне хочется больше света, жизни, движения! — Уловив скепсис во взгляде сестры, Леля заговорила горячо, быстро: — У тебя есть театр, твое любимое дело. Мой удел — портнихи, косметички, выходы в гости. Женя занят почти целый день, малыш с няней все время на воздухе, и я остаюсь одна со своими мыслями, фантазиями, нерастраченными силами…

— Будем считать, что твоя чуткая сестра все правильно поняла. А теперь хочет знать подробности. Когда, с кем, где?

— Ах, сама сейчас не знаю, когда мы познакомились. В начале этого месяца — это точно. Какие-то знакомые устроили блины — масленица же прошла. И всю неделю — блины, блины… кажется, это было у Уборевичей. Он еще на старой квартире жил.

— Молодой военачальник обожает проводить музыкально-артистические вечера.

— Я оказываюсь за столом рядом с голубоглазым блондином. Про его историю во МХАТе ты мне много раз рассказывала.

— Булгаков?! Пфф! — Ольга резко отодвинулась от стола и сделала трагические глаза. — Более неудачную кандидатуру найти было бы трудно. Кто же спорит — это чрезвычайно интересный человек, огромный талант, но сейчас он в опале, и я бы тебе не советовала показываться рядом с «идеологическим врагом». Подумай сама: ты не жена рядового бухгалтера. Кроме того, он женат на чрезвычайно бойкой даме. Что выкинет эта особа, узнав об измене мужа, трудно предположить.

— Оля, я ни о чем не думала! Я не могла оторвать от него глаз, как завороженная. Он фонтанировал юмором. Придумывал спичи, танцевал, разыгрывал сцены, что-то пел, дурачился… И все выходило безумно своеобразно, талантливо и свободно! Как…как полег птицы… Ты знаешь, я ненавижу пошлость, вульгарность. Он начинен подлинной искрометностью — человек-театр! Помнишь мое креп-сатиновое бордовое платье? Там на рукавах тесемки и одна развязалась. Я протянула ему руку: завяжите, если не трудно. Завязал. Поцеловал мою руку медленно, со значением, и так посмотрел в глаза… знаешь, Оля, редко мужчины умеют смотреть в глаза так… Прямо сердце останавливается.

— Он посмотрел так, и ты обещала ему встретиться?

— Мы условились на следующий день пойти на лыжах. И завертелось! После лыж — генеральная в театре, после этого актерский клуб, где он играл с Маяковским на бильярде. Словом, мы почти неделю встречались каждый день, и, наконец, я взмолилась и сказала, что мне необходимо выспаться. И чтобы Миша позвонил мне на следующий день. Я легла рано чуть ли не в 9 вечера. И что ты думаешь? — Глаза Лели сверкнули интригующе. — Ночью — было около трех — встревоженная Верочка зовет меня к телефону (Женя все эти дни был в командировке).

Я подошла.

— Оденьтесь и выйдите на крыльцо, — загадочно сказал Миша. Живет он на Большой Пироговской — далеко отсюда, но повторяет настойчиво: «Выходите на крыльцо!» Я оделась и вышла из подъезда. Луна светит как фонарь, и все вокруг как заколдованное — серебряное, замершее. Миша — весь белый в лунном свете — стоит у крыльца. Медленно достает из-под меха на груди нарциссы… Смятые, но еще теплые.

— Погоди, даже меня пробрало — так романтично. — Ольга налила в рюмку коньяк и выпила. — Ночью с Пироговки шел сюда пешком?

— Да ты слушай дальше: берет меня под руку и на все мои вопросы и смех прикладывает палец к губам и молчит… Ведет через улицу на Патриаршие пруды, доводит до одного дерева и говорит, показывая на скамейку: «Здесь они увидели его в первый раз», и опять палец у губ, опять молчание…

— Да уж, заинтриговал. Со странностями мужичок. Ну а в смысле поцеловать?

Елена опустила густые ресницы:

— Было, но так… как в балете — совершенно эфемерно.

Ольга хмыкнула:

— Это настораживает. Гении такие нервные, такие дерганые… Поговорить у них получается отменно… В смысле романтических вздыханий… А большее… Да ведь тебе и не надо большего.

— Оль, пожалуйста, не смейся… Мне ничего не надо. Только любви! Необыкновенной любви. А он — совершенно необыкновенный. И… И влюблен без памяти.

— И ты по уши, не отпирайся — я же вижу. — Ольга со вздохом покачала головой. — Смотри, сестра, мужа-то не огорчай. Если с Булгаковым встречаться надумаешь — поаккуратней, умоляю! В такую семью раздор вносить… Это, милая моя, от жира. Ты Евгения своего пожалей, о мальчишках подумай… И тогда уж — увлекайся сколько угодно! — Ольга решительно поднялась. — Ладно, остальное расскажешь вечером. Меня в театре уже, наверное, с собаками ищут.

Провожая сестру, Леля всплакнула:

— Как это все получилось — сама не понимаю. Я ж не хотела! Но буквально мгновенно, очнуться не успела, и уж он для меня — свет в окне. Все время думаю.

— Постарайся отвлечься, держи его на расстоянии и себя не распаляй. Смотри, а то Женьку из-под носа уведут!

— Он у меня преданный. До гроба… — Леля высморкалась в тонкий платочек. — Прямо хоть травись…

— Ой, обожаю мелодрамы! Только предупреждаю — это не твой жанр.

— Люба, мне пройтись надо!

— Да ты хоть доху надень, метель же! — крикнула она вслед и который раз за эти дни подумала: «Романчик опять закрутил. Пусть пофлиртует, ему для творчества полезно».

Он вышел под мокрый снег, летящий вкось с мартовским ветром, подставил лицо ледяному крошеву и вдохнул полной грудью: «Май… Май! Опять май!»

С первой же минуты, как только сидевшая рядом женщина повернула к нему бледное, в легкой пыльце дорогой пудры лицо с яркими, чуть косящими глазами, и протянула руку с развязавшейся тесемкой, грянуло колоколами во всем теле — май, май! Он не слышал, что говорит она и что отвечал сам, волна счастливого куража захлестнула с ног до головы. И стоит ли разбираться, чем она приворожила его: своим узелком на рукаве, чуть косящим взглядом или какими-то женскими чарами. Она была лучшая из всех, кто существует на этом свете, — это было совершенно определенно. И жить без нее не имело никакого смысла.