Страница 13 из 37
— Сашка, да факт помогу, сказал же я.
— Мы с тобой, Кольша, и в карауле будем завтра рядом стоять в саду, ладно? — заглядывал мне в глаза Сашка.
— Ладно… Хорошо это, хоть настоящее дело поручили. А то уж играть-то надоело. Играй да играй как каторжный.
— И верно… Не маленькие. Так, значит, завтра себя покажем.
В пыльном нашем песчаном Барнауле зелени было немного, особенно в «центре», где стояли торговые ряды, собор и губком. Комсомольцы расчистили дорожки в захудалом городском саду, посадили на свежесколоченную смолистую эстраду свой оркестр, развесили самодельные афиши по заборам: «В городском саду большое гулянье — оркестр, музыка, марши», — и не просчитались. Вечером народ повалил валом.
Караульные были расставлены на дорожках, что проходили около заборов. Внизу забор был сплошной, в три или четыре доски, а выше шла решётка из поставленных крест-накрест перекладин. Мне и Сашке достался тот край сада, что выходил на пустырь. Часа два мы с важным видом расхаживали по нашей дальней дорожке, встречались и говорили друг другу:
— Сашка, ты ничего не боишься?
— Ничего. А ты, Колька?
— И я ничего. А они нас боятся.
— Факт, боятся.
— Они, наверно, услышали, что пионеры дежурят, вот и струсили: не лезут…
— Факт, не лезут…
Но как только начало темнеть, за забором раздались голоса, шушукание, смех.
— Лезь, ребята, всё равно ничего не будет.
Потом над изгородью показались лица мальчишек. Прежде всего высунулось лицо Кешки. Он уселся верхом на перекладинах и заболтал тощими ногами.
— Эй, валяйте назад! — крикнул я. — В сад бесплатно нельзя.
— Ой, да что ты говоришь! А мы и не знали, — закривлялся Кешка. — А может, ты по старому знакомству пропустишь?
— Валяйте назад! — повторил я. — Ну-ну, слезайте, забор не каменный — сломаете.
— А ты что, забор… караулишь? Вас вместо собак сюда напустили… Да? — спросил другой неорганизованный.
— И красные ошейники нацепили! — прокричал Кешка.
Ребята захохотали.
— Да лезь, братва, чего тут разговаривать…
Руки и ноги замелькали по перекладинам. Сейчас перелезут, прыгнут в сад.
— Сашка-а, вали сюда! — заорал я и, подняв длинный крепкий прут, кинулся к забору.
Сашка подлетел тоже с прутом. Пруты мы приготовили заранее, на всякий случай. Мы стали хлестать по рукам и ногам мальчишек. Они визжали, отдёргивали руки и ноги, и волей-неволей им пришлось соскочить с забора. Мы передохнули.
— Небось больше не полезут, — сказал я, вытирая пот. — Здорово мы с ними справились…
— Я пойду палку поищу, — ответил Сашка. — Палкой лучше: больнее от палки…
Но не успел Сашка отойти десяти шагов, как по голове меня что-то больно ударило.
Я схватился за голову, а удары так и сыпались: меня стукало в спину, потом что-то мягкое и вонючее шлепнуло по лицу. Я понял: это палили всякой дрянью мальчишки из-за забора.
— Эй вы, гады! — заорал я. — Будете кидаться — милиционера позову.
— Мы на твоего милиционера плевать хотели! — кричали из-за забора. — Не пустишь в сад — камнями закидаем.
— Попробуйте только.
Но камни, щебень, лошадиные шишки всё летели и летели из-за забора. Стало уже темно, увёртываться было прямо невозможно. Я крепко сжал кулаки. В глубине сада оркестр играл что-то грустное.
«Не уйду, — думал я. — Лучше пусть убьют, в висок попадут, а не уйду. Не пущу в комсомольский сад бесплатно». За забором опять зашушукались и завозились.
— Молчит… Ушёл, наверно…
— Полезем, ребята, ну, полезем, чего думать-то.
«Ладно, пускай полезут, — думал я. — Настегаем так, что зачешутся».
На край сада с главной площадки слабо доходил свет. Я зорко вглядывался в забор. Скоро я заметил, что ребята снова закарабкались по перекладинам. Сашка всё не шёл, но я решил лучше не подавать голоса и как только услышал, что они подбираются кверху, внезапно бросился к забору и стал в темноте хлестать прутом по чему попало.
— Вот тебе, вот тебе, вот тебе! — кричал я, трясясь от ярости. — Будете лазить!.. Будете камнями кидаться!..
Мальчишки снова отступили, ругаясь и взвизгивая.
«Отстоял сад», — гордо думал я. Но не успел я передохнуть и потереть свои синяки, как завопил Сашка.
Я бросился к нему. И снова мы хлестали палками и прутьями по забору, старались попасть мальчишкам в лица, и снова они прыгали с забора вниз, на пустырь, как обезьяны.
— Ну погодите! — закричал Кешка. Теперь мы вам житья не дадим! Теперь вы у нас попрыгаете!..
Поздно вечером, когда прошёл сторож с колокольчиком, мы собрались у выхода.
— Ну как? — спросил меня один караульный. — Всё в порядке?..
— Факт, в порядке, — отвечал я. — Ни одного не пропустили.
— Мы тоже… А что, Колька, скажи, они вас боятся?
— Боятся — страх! Мы только крикнем: «Куда лезешь?» — сразу бегут, — похвастался Сашка…
— И камнями с заборов не кидаются? — спросил опять пионер.
— Нет, боятся…
— В нас тоже… не кидались… Тоже… боятся… — запинаясь, отвечал караульный.
Я поглядел на его лицо: на щеке у него лежала свежая ссадина. Я взглянул на других караульных: у кого была испачкана курточка, у кого порвана шапка.
— Помогли комсомольцам… — проговорил я. — Ребята, мы и Лёне так скажем, что боятся пионеров, не лезут.
А на другое утро мы узнали, что ночью в саду вытоптали самый лучший газон. На этом газоне из растущих цветов был составлен портрет Карла Маркса. Карл Маркс был очень похож, особенно издали, с дорожки.
Барнаульские комсомольцы гордились этой клумбой, и вот в одну ночь её не стало.
— Придётся ввести ночные дежурства, — сказал Лёня. — Всю ночь дежурить.
Мы только переглянулись и промолчали.
— Вы что это, ребята? — забеспокоился Лёня. — Раз взялись за гуж — крепитесь. Сами знаете — пионер стоек и бесстрашен. Уж вы покажите себя: не сегодня завтра сюда Шумилов приедет.
— Кто это?
— А у нас губбюро юных пионеров формируется, так он председателем будет. Уралец, знакомый мой старый. Станет нашу работу проверять — так будет чем похвастаться… Мы ему, может быть, встречу организуем. Очень хороший парень.
— Есть, — сказал я за всех. — Не осрамим отряда…
IX. НОЧНОЙ РАЗГОВОР
В тот день я должен был остаться на ночь. Я наврал матери, что пойду ночевать к Сашке, а то она и так всё время ворчала, что караулы — сплошное безобразие и что на днях она сама пойдёт говорить с начальником отряда.
Я пришёл в сад под самый вечер и сменил Вальку Капустина. Валька хлюпал разбитым в кровь носом.
— Так кидались!.. Так кидались… — пожаловался он. — Я уж чуть-чуть не сбежал, честное слово.
— Ну и бежал бы, нюня, — проворчал я. — Трудно, так кати из отряда!
— Да нет… да я ничего, — испугался он. — Ну дежурь. Держись. Лёня опять говорил: надо отличиться, какой-то главный начальник будет отряд проверять.
— Слышали, — ответил я уже на ходу. — Шумилов…
Я стал на своё место к дальнему краю сада. Гулянье уже прекращалось, гасли фонари, листва шелестела по бокам и высоко надо мною.
Вдруг я услышал, что кто-то раздвигает плохо державшиеся в одном месте перекладины забора.
Голос взрослого, низкий и чуть картавый, говорил:
— Ну давай, Шура, руку… Пройдём через сад, тут ближе, да заодно ребят встретим.
Потом при слабом свете ночи я разглядел, как двое взрослых пролезли через дырку и стали на дорожке. Я шагнул к ним.
— Граждане, нельзя, — сказал я. — Сад закрыт.
— Закрыт? — переспросил парень и наклонился ко мне. — А ты-то что тут делаешь? Ты кто такой?
— Первому городскому отряду имени Спартака поручено охранять комсомольский сад, — выпалил я одним духом. — Я в карауле.
— Что? Что? — вдруг строго перебил меня незнакомец. — Ты пионер?
— Да, — отвечал я гордо, — конечно пионер.
— А почему же ты не спишь? — ещё строже спросил незнакомец. — Разве ты не знаешь, что пионерам в это время спать полагается? Какая же из тебя смена рабочему классу растёт, если ты по ночам разгуливаешь, а?..