Евгений Чудаков

Это относится прежде всего к идее широкого внедрения газобаллонных автомобилей, к утверждениям о необходимости перевода на дизельные двигатели большей части грузовиков. Еще гремели сражения Великой Отечественной, а Чудаков думал о новом, послевоенном этапе развития советского автомобилестроения, строил планы с глубиной и размахом поистине государственным.

В конце 1944 года журнал «Автомобиль» поместил его обширную статью о том, каким должен стать автомобильный парк страны для наилучшего удовлетворения всех нужд народного хозяйства в ближайшем будущем. В ней, в частности, говорилось: «Внедрение дизелей в автомобильный парк даст значительную экономию нефтяных ресурсов (уменьшение расхода до 25–30 процентов). Кроме того, необходимо широко использовать для автомобильных двигателей твердое топливо, а также естественные и промышленные газы. В типаже советских автомобилей должны быть широко представлены автомобили с двигателем „Дизель“, а также предусмотрены типы газогенераторных и газобаллонных автомобилей. Во многих дальних районах… эти автомобили будут иметь преимущественное, если не исключительное, распространение».

А вот что сказал министр автомобильной промышленности СССР Виктор Николаевич Поляков, выступая на XXVI съезде КПСС: «Подсчеты показали, что капиталовложения на дизелизацию грузового автотранспорта примерно вдвое эффективнее, чем на расширение нефтедобычи. Дизельные автопоезда позволят сократить эксплуатационный персонал и расход топлива на 30–50 процентов и окажут решающее влияние как на улучшение топливного баланса, так и на экономию трудовых ресурсов в народном хозяйстве страны… Мы считаем также, что вопрос о широком применении в автомобилях сжатого газа вместо бензина должен быть срочно решен…» Комментарии, как говорится, излишни. Дальновидность и государственный масштаб мышления Евгения Алексеевича Чудакова очевидны.

Во время войны у Евгения Алексеевича открылись осложнения от перенесенного еще в конце двадцатых годов тифа. В 1941 году на него обрушился инфаркт миокарда. К концу сороковых годов проявились признаки общего артериосклероза, нефросклероза, склероза сосудов головного мозга, тяжелой гипертонии. На состояние свое Евгений Алексеевич никогда не жаловался. Но медосмотры открывали врачам его болезни. Приходилось прерывать работу, отправляться лечиться. А отрыв от дела, больничное прозябание сами по себе были тяжелой травмой для Чудакова. Правда, обычно ему удавалось вытребовать у врачей право вести по два-три часа в день записи и расчеты. Но разве могли колонки цифр и схемы на листках из блокнота заменить лабораторные опыты, полевые и стендовые испытания, плодотворные научные конференции «второго рабочего дня» в Большом Харитоньевском переулке?!

К концу 1950 года «вторые рабочие дни» дома пришлось отменить вовсе. По строгому заключению врачей и врачебно-контрольной комиссии после очередного осмотра «члену президиума Академии наук СССР Чудакову Евгению Алексеевичу, 1890 года рождения» было разрешено «продолжать работу, но в облегченных условиях, с тем чтобы рабочий день не превышал восьми часов, с перерывом среди дня, с запрещением работы в ночные часы, без дополнительных занятий сверх основных служебных обязанностей».

Неважно почувствовала себя и Вера Васильевна. Пошла на обследование. Врачи дали направление на дополнительные исследования. Потом консультации, консилиумы, процедуры… Трудно сказать, к чему бы это привело, если бы Евгений Алексеевич не дал супруге «научно обоснованную рекомендацию»:

— Верусик, чтобы лечиться, надо обладать хорошим здоровьем. У тебя его нет. Лечись поменьше.

Несмотря на некоторую оригинальность совета, а, может быть, и благодаря ей, Вера Васильевна перестала ходить по врачам. Как утверждает она сама, вряд ли автор этой книги смог бы беседовать с ней в 1982 году, если бы рекомендацию, полученную от мужа в 1949 году, она не соблюдала неукоснительно все эти тридцать лет.

Тот же 1949 год памятен Вере Васильевне и по другой причине. 2 июня в отделении технических наук Академии наук СССР состоялось многолюдное совещание, на котором, говоря сухими словами протокола, «обсуждалась рецензия на работы академика Е. А. Чудакова по вопросам теории и расчета автомобиля». В сущности же, речь шла о признании ошибочными многих теоретических положений, выведенных Чудаковым, об изъятии из обращения написанных им учебников, о лишении его возможности заниматься научной работой на академическом уровне и в государственных масштабах.

История эта имела предысторию. Как-то за несколько лет до описываемых событий Евгений Алексеевич был приглашен на защиту докторской диссертации. Тема работы имела косвенное отношение к автомобилю. Поэтому Чудаков, обремененный множеством забот, пришел на заседание ненадолго. Он обратил внимание комиссии на несколько ошибок в выводах диссертанта и ушел, не дожидаясь конца защиты. Ошибки оказались принципиальными, оппоненты диссертацию разгромили, защита провалилась.

Прошло время, диссертант-неудачник взял реванш — защитился, продвинулся по службе, занял крупный пост. И решил свести счеты с тем, кого считал виновником своего позорного провала. В высокие инстанции полетели увесистые «критические письма» с нападками на работы Чудакова. Вот некоторые выдержки из них.

«Принятые им (Чудаковым. — Ю. А.) предпосылки в отношении действия момента… и сил… носят на себе печать реакционной философии идеализма, ибо они оторваны от конкретных условий работы автомобильного колеса, в них нет правильного учета взаимодействия хотя бы двух сторон явления, а потому эти предпосылки надуманны, случайны и неубедительны».

«Автор, оперируя законами формальной логики, распределил отдаваемую двигателем эффективную мощность формально по различным категориям, не заботясь совершенно об окружающей обстановке и взаимодействии двигателя с нею. Этот метод мышления автора имеет прямое отношение к идеализму, реакционен и идет вразрез с методологией диалектического материализма. Действительно, механистическая методология, проводимая автором, направляет мысль читателя не вперед к нашей философии, а к философским воззрениям физиков-идеалистов типа Клаузиуса и Людвига Больцмана».

«Не подлежит сомнению, что, не владея философией марксизма, автор не сможет теорию автомобиля освободить от пут формальной логики и идеализма, а также не сумеет вывести ее на широкую дорогу дальнейшего развития, достойного страны социализма».

Вот как пытался кое-кто представить Евгения Алексеевича Чудакова в канун его шестидесятилетия! В труднейший для Чудакова момент в его поддержку выступили крупные ученые и автомобильные специалисты Союза. Если верна пословица, что друзья познаются в беде, то сорок девятый год яснее ясного показал, сколько настоящих друзей у «автомобильного академика».

В Академию наук СССР, в ЦК партии, в Министерство высшего образования СССР, в редакцию газеты «Правда» шли письма, отметающие обвинения против Чудакова как совершенно не обоснованные. Под письмами стояли подписи главного конструктора Горьковского автомобильного завода А. А. Липгарта, главных конструкторов Московского автомобильного завода Б. М. Фиттермана, А. Н. Островцева и А. И. Скерджева, главного конструктора Министерства автомобильной и тракторной промышленности СССР Е. Б. Арманда и других крупнейших специалистов автомобилестроения. На заседании Академии наук СССР в защиту Чудакова выступили академик А. А. Микулин, члены-корреспонденты Академии наук СССР Б. С. Стечкин и И. А. Одинг, член Академии артиллерийских наук Г. В. Зимелев, доктора и кандидаты наук — ведущие ученые-машиностроители. Правда восторжествовала.

Эти события еще более укрепили престиж Чудакова (хотя и не прошли бесследно для его здоровья). К его научным и педагогическим обязанностям прибавлялись все новые почетные, но нелегкие функции. Депутат Мособлисполкома, депутат Московского Совета депутатов трудящихся, член президиума общества «Знание», председатель Всесоюзного совета научных инженерных и технических обществ (ВСНТО), член Советского комитета защиты мира — вот неполный перечень общественных обязанностей, которые пришлось исполнять Чудакову.