Евгений Чудаков

После разговора с Чудаковым Альдохин принялся продвигать новую идею с энтузиазмом необыкновенным. Прежде всего он изучил ее основу. Потом сам доработал ее, затем подготовил обстоятельный доклад и сумел довести его до сведения одного из членов Государственного Комитета Обороны — Анастаса Ивановича Микояна. Получив одобрение, он вставил строчку о снабжении этилированным бензином в перспективный план снабжения военными материалами Красной Армии. Успокоился Николай Иванович только тогда, когда план был подписан. Военные специалисты и инженеры принялись за внедрение нового бензина.

Применение этилированного горючего позволило не только успешно эксплуатировать американские и трофейные немецкие автомобили, но и существенно поднять мощность двигателей отечественных «газиков» и ЗИСов. Для этого понадобилось несколько переделать их моторы.

В суматохе первых месяцев войны из Плавска не успела эвакуироваться Павла Ивановна Чудакова. Что с матерью? Жива ли она? Здорова ли? Эти вопросы не давали покоя Чудакову все время с тех пор, как он узнал, что вражеские войска подошли к Туле. Поэтому, как только удалось завершить в Москве командировочные дела, Чудаков сел в машину, взял с собой жену и помчался в освобожденный Плавск.

До Тулы ехали по местам, куда фашисты дойти не смогли. Пята оккупанта не топтала эту землю. Но как же изменилось все вокруг! Евгений Алексеевич и Вера Васильевна глядели по сторонам, не узнавая хорошо знакомых мест. Вдоль дороги, изрытой воронками, дома были либо разрушены, либо уничтожены дотла авиабомбами и снарядами. Деревья чернели обгорелыми остовами. На полях, обычно тщательно ухоженных, аккуратно засеянных, клочьями кустился бурьян. Не было видно ни коров, ни коз, ни даже кур. Вера Васильевна сказала:

— Помнишь, Евгеша, как куры нам раньше под машину кидались и как ты на них злился, все боялся задавить? А теперь хоть бы одна выскочила…

Приехав в Плавск, они убедились, что о курах здесь уже почти забыли. Свирепый голод царил и в Туле и тут. Гражданское население получало мизерные количества продуктов по карточкам. Но до чего же обрадовались Чудаковы, когда навстречу им из старого крепкого дома, где прошло детство Евгения Алексеевича, вышла Павла Ивановна. Аккуратная и озабоченная, она выглядела так, будто и не было этих кошмарных пяти месяцев оккупации, голода, боев. Только тоньше стала вдвое, и лицо иссохло, посерело.

Евгений Алексеевич бросился к матери в объятия, спрятал ее голову у себя на груди.

Вера Васильевна говорит:

— Это был один из немногих случаев нашей жизни, когда я увидела слезы на его глазах.

Потом пошли в дом, выложили на стол куль крупы и килограмм масла — подарки по тому времени царские. Сели, заговорили о войне, о жизни.

— О жизни-то, сынок, поговорить можно, — заметила вдруг Павла Ивановна. — Да и о смерти помнить надо. Может, вот она — за углом стоит, дожидается…

Тут-то гости и узнали, что Павла Ивановна, когда поняла, что уехать не сможет, по деревенской традиции заказала себе гроб и спрятала его на чердаке. Но немцы ушли, гроб, слава богу, не понадобился. Суждено было ему простоять на чердаке еще несколько лет.

Семейное застолье прервалось неожиданно. Прибежала всклокоченная девчонка с криком:

— Тетя Павла, тетя Павла, мамка разрешается…

И «тетя Павла» быстренько собрала свой старенький акушерский саквояж и пошла туда, где без нее обойтись не могли. В суровую военную пору, забравшую на фронт большинство медицинских работников, эта маленькая сухонькая старушка на восьмом десятке вернулась к своей давней профессии, так нужной во все времена. И возобновила свою практику вполне успешно.

Вечером того же дня, на закате, Чудаковы двинулись в обратный путь. Снова резанула душу непривычная суровость пейзажа, бедность звуков. Ни заливистой петушиной многоголосицы, ни ласкового коровьего «му-у-уу», столь обычных в довоенные времена, столь сладостных сердцу. Только напряженные возгласы уставших людей, железный скрип да скрежет…

Через два месяца Чудаков внес крупную сумму в Фонд обороны. На эти средства был построен танк Т-34, успешно провоевавший до конца войны.

А ровно через год, летом 1943-го, Чудаковы всей семьей возвращались в Москву из Казани. Немецкие войска были отброшены на запад, к Белгороду и Курску. Советская авиация и ПВО в битве за Москву одержали полную победу над гитлеровскими военно-воздушными силами. Академические учреждения потихоньку возвращались в родной город…

Новые впечатления, вспоминает Татьяна Евгеньевна, нахлынули уже в дороге. Где-то под Москвой поезд, на котором ехали Чудаковы, задержался на станции. Пассажиры вышли из вагонов и увидели невдалеке странный эшелон. Он состоял из закрытых вагонов-теплушек, охранялся несколькими пожилыми красноармейцами с длинными винтовками-трехлинейками в руках, но выглядел довольно весело. Часовые курили, обменивались прибаутками, пересмеивались. А из теплушек неслись многоголосый говор, смех, песни.

Таня с Верой Васильевной подошли поближе. В окнах вагонов появились лохматые головы, улыбающиеся небритые физиономии людей в затрепанной военной форме непривычного покроя. Громко тарабаря на непонятном языке, они время от времени произносили, забавно коверкая, русские слова «папироса», «табак», «хлеб», «меняй» и протягивали подошедшим цепочки, медальоны, крестики, колечки. Оказалось, в эшелоне — пленные венгры, воевавшие на стороне Германии. Как объяснил один из них, немного знавший по-русски, им сейчас гораздо лучше, чем когда их гнали на Восточный фронт. Как сказала дочери Вера Васильевна, ставшая немного суеверной за трудные военные годы, встреча с такими пленными — доброе знамение.

В Москву приехали днем. Было жарко и пыльно, но город выглядел спокойным. Кое-где на окнах еще сохранились бумажные полоски, на столбах и крышах по-прежнему торчали черные громкоговорители, но они теперь не гудели с утра до ночи, а включались только для трансляции особо важных сообщений. На улицах встречались военные. Форма на них сидела ладно, и держались они уверенно.

Дом Чудаковых в Большом Харитоньевском переулке уцелел, хотя трещина от памятной бомбардировки все еще зловеще змеилась вдоль стены. С трепетом семья переступила порог квартиры, которую поспешно покинула два года назад. Через несколько минут сентиментальные восклицания закончились. Дел у каждого члена семьи оказалось предостаточно.

Евгений Алексеевич поехал в президиум академии, а оттуда — в Автомобильное управление армии. Саша тоже уехал — ему надо было помогать в размещении лабораторного оборудования ФИАНа, который тоже перебирался в Москву. Вера Васильевна и Таня занялись приведением квартиры в жилой вид, налаживанием быта. Таня, успевшая закончить в Казани девятый класс и первый курс техникума, горела желанием продолжать учебу.

— У нас не было знакомых в мире искусств. Мы не знали даже, какие учебные заведения художественно-прикладного профиля действуют в Москве. Поэтому просто сели вдвоем с Таней к телефону и по старому, довоенному справочнику стали обзванивать все, что казалось нам подходящим по названию, — рассказывает Вера Васильевна.

— Некоторые телефоны не отвечали, по другим оказывались совсем иные учреждения, — продолжает Татьяна Евгеньевна. — Наконец мы наткнулись на телефон Московского художественно-промышленного училища имени М. И. Калинина. Нам ответили, что там идут занятия, что учащихся совсем мало и что меня могут принять.

Однако когда Таня стала подбирать документы, обнаружилось, что образцы работ, а также справка об окончании первого курса Казанского техникума затерялись. Девушка расстроилась, но, подбадриваемая Верой Васильевной, решила все-таки попытать счастья. В приемной ее внимательно выслушали, но с сожалением заметили, что без подтверждения художественных способностей принять никого не могут. Тогда Таня попросила дать ей кусок дерева и резцы, вышла в коридор, устроилась у окна и через два часа вернулась в приемную с порезанными пальцами, искусанными губами, вся обсыпанная стружками, но с очаровательным деревянным зверьком в руках. Вопрос о способностях был решен — Таня приступила к занятиям в училище.