Страница 70 из 104
— Анечка, ты очень занята?
Она подошла.
— Очень. Говори, в чем дело, и я пойду.
— Да дела-то никакого нет.
— Ну скажи, зачем ты меня звал?
Он улыбнулся.
— Да я сам не знаю, зачем.
Она засмеялась и взяла рюмку — накапать лекарство.
Он выпил и передернулся.
— Дай еще.
— Зачем тебе еще?
— Мне нравится смотреть, как ты капаешь.
Аня присела на диван.
— Ты меня от дела не отрывай. Я хочу поскорее устроить все хорошенько у Сережи. А то получается так, что я его из этой комнаты выселила. Я ему туда все самое лучшее хочу повесить: большой ковер вместо перегородки, над кроватью маленький коврик… зеркало.
— Зачем ему зеркало? Он дома не бреется.
— Как же: для красоты. У него там будет такая хорошая комната, маленькая, вроде каюты. Ты знаешь, Володя, что он сделал сегодня утром? Он почистил мои туфли и вымыл калоши. Даже неловко.
— Так это же замечательный парень! Вот ты его узнаешь получше…
— Но все-таки это неудобно… туфли! С какой стати? Володя, ведь этот диван еще со старой твоей квартиры? Хорошо, что хоть вещи сохранились. Очень мне этот диван нравится. Материя красивая, правда?
— Очень.
— Главное, интересно, что эти цветы какие-то неопределенные, понимаешь, цветы вообще! Посмотри, вот этот большой цветок, — она показала на среднюю подушку, — вот здесь, в углу… какой изящный. Правда? Смотреть приятно.
— Очень приятно! — ответил он с искренним одобрением.
Володя, ты что хочешь делать?
— Я хочу переставить подушки.
Аня была художницей. Она оформляла стенды для выставки. Во время болезни Владимира она брала работу на дом.
Она приносила большие рулоны каких-то плакатов, диаграмм и раскрашивала их яркими красками или сама делала эскизы. Два дня она разбиралась, на третий принялась за работу.
Она разложила на столе у окна все, что надо было раскрасить. Все эти листы были еще белые, бесцветные, неживые. Она расставила баночки с красками, в каждой торчала отдельная кисточка. Надела фартук, села поудобнее и, хватая тонкими пальцами одну кисть за другой, наносила легкими, быстрыми мазками краски.
Лицо Ани было сосредоточенно, она не делала ни одного лишнего движения.
И все оживало, зацветало, как будто шевелилось даже перед ней на плакате.
Сереже казалось, что она бежит, не вставая с места. Он не решался подойти, чтобы не помешать, и смотрел на нее из другого конца комнаты.
Потом на цыпочках прошел к письменному столу готовить уроки.
Аня, не обернувшись ни разу, торопливо неслась куда-то.
Владимир не отрываясь следил за каждым ее движением. Прошел час, два часа. Наконец он не выдержал, встал и подошел к ней, стараясь не перевернуть баночки с красками.
— До чего ж ты быстро! Просто замечательно!
Он наклонился, чтобы получше рассмотреть ее работу.
Аня сказала отрывисто:
— Не смотри под руку, отойди, мешаешь. Ляг немедленно!
Не поворачивая к нему головы, не меняя напряженного выражения лица и ни на секунду не замедляя темпа работы, она подняла кисточку и вывела у него на щеке зеленую яркую закорючку. Владимир засмеялся и вернулся на свое место, где и пролежал терпеливо до тех пор, пока Аня убрала работу, сняла фартук и подошла к нему — отмывать щеку.
Сережа, потрясенный, оставил свои учебники и вышел в маленькую комнату. Сел на кровать в своей «каюте» и долго «переживал» непочтительный поступок Ани.
С первого же дня, когда Сережа назвал ее Анной Павловной, она заявила, что к Анне Павловне не привыкла, просила называть Аней и даже хотела выпить с ним на брудершафт. Но называть на «ты» жену Владимира Николаевича Сережа был не в состоянии.
Самое слово «жена» было чем-то таким почтенным и солидным, но никакой солидности и почтенности не было в Ане.
Ей то и дело приходили в голову идеи, такие же неожиданные, как зеленая закорючка на щеке взрослого больного человека.
Как-то вечером она стояла у окна и вдруг воскликнула:
— Капитан этот противный! Кажется, к нам идет. Разыграем его, товарищи!
Она рванулась от окна.
— Володя, ляг! Сережа, сядь за стол!
Она набросила шинель на Владимира, сунула ему в руки книжку, положила учебник перед Сережей.
Поспешно вынула из шкафа три стакана и три блюдца.
— Чай! Чай! Неужели нет заваренного чая?
Она налила в стаканы холодную сырую воду. Заваренный чай нашелся, она подцветила все три стакана, достала три конфеты, воскликнула:
— Ура! Такие же! — и разложила их по блюдцам.
Раздался звонок, Сережа хотел идти, Аня сказала:
— Сиди, там откроют, — и поставила стаканы: на стуле около дивана, на письменный стол и на подоконник.
Сережа понял, для чего все это, только когда она сама с чопорным видом села кресло у окна, положив на колени раскрытую книжку.
Капитан вошел, обвел взглядом комнату, увидел Аню у окна, как-то весь содрогнулся и остановился, часто мигая глазами. Сон иль не сон? — было написано на его лице.
— Анна Павловна, — церемонно представил Владимир.
— Мы… зн-знакомы, — немножко заикаясь, поклонился капитан.
— Очень вам благодарен, что вы пришли. Сережа, дай чаю.
Сережа, чувствуя ужасающую неловкость в руках и ногах, налил гостю сырой воды, подкрашенной крепким чаем, и положил конфетку на блюдце.
Капитан сел и нервно попросил разрешения закурить. Но когда он затянулся как следует и осмотрелся, он увидел некоторые перемены в комнате. Да и выражение лиц было другое.
Он пощупал стакан и засмеялся.
Владимир сказал:
— Честное слово, это не я придумал!
— Понимаю, — капитан посмотрел на Аню, — это мне страшная месть за мою неделикатность.
На этот раз он не торопился никуда, просидел весь вечер и ушел очень довольный.
В воскресенье, на второй день после своего переезда, в самом разгаре уборки Аня спросила:
— Что нам сделать сегодня на обед?
Владимир ответил с гордостью фокусника, показывающего какой-нибудь замысловатый трюк:
— Осторожно подними красненькую подушонку вон на том кресле.
Аня подняла подушонку, там было горячо, стояли две закрытые кастрюли, из них шел пар.
— Когда же он успел? — удивилась Аня. — Ведь я им с самого утра помыкаю, как он успел все сварить?
— Ага! Я же говорил тебе, что это замечательный парень. Я не знаю, как он это делает, но он успевает все.
Аня потратила много времени на переезд, ей пришлось усиленно работать всю неделю, чтобы наверстать упущенное.
Но в субботу она заявила решительно:
— Володя, поговори с Сережей. Так нельзя. Он и к экзаменам готовится, и все для нас делает, будто какой-нибудь восточный раб! Какая же я, в конце концов, жена, если я не знаю даже, где у вас стоит примус, и карточек ваших в глаза не видела!.. И пожалуйста, чтобы он не вздумал убирать теплые вещи. Завтра воскресенье, я сама все сделаю.
— Тяжелый случай! Хорошо, Анечка, я поговорю.
Вечером Сережа положил на стол пакет с нафталином и открыл гардероб.
— Сережа, чем это пахнет? Нафталин? Спрячь его пока. Пойди-ка сюда, синеглазый, мне с тобой нужно поговорить.
Он посмотрел на Сережу как-то нерешительно.
— Видишь ли, Сережка, женщины, они очень любят хозяйничать. Явление это историческое, даже доисторическое. Ты знаешь, конечно, как жили наши пещерные предки. Мужья ходили на охоту, а жены тем временем жарили на кострах бизонье мясо или каких-нибудь там улиток в горячей золе пекли… А если в меховой шкуре мужа заводилась моль, жена сейчас же выколачивала ее бамбуковой тросточкой и сыпала туда нафталину столько, сколько муж мог вытерпеть не чихая.
Сережа, вижу, я слишком издалека начал. Ты меня не понимаешь. Вернемся в двадцатый век. Вот, например, Аня. Она моя жена. А всякой жене хочется свою власть над мужем показать: самой пересолить его суп или собственноручно из мужа моль выколотить… Сережа, я тебя очень прошу, давай доставим ей это удовольствие. Не готовь ты ничего завтра, пускай она сама обед варит. А мы с тобой тем временем на экзамены поднажмем и будем хладнокровно критиковать ее кухню. Кроме того, имей в виду: жены ужасно любят за покупками ходить. Час, два в очереди готовы простоять… им это даже приятно, лишь бы самим выбрать. Пускай Аня завтра и в магазин съездит. Ладно?