Страница 30 из 58
III
Громобой переоделся в халат и выглядел в нем, как Отелло в последнем акте. Халат был черный с золотом, а из под него еще выглядывала малиновая пижама. Громобой распорядился, чтобы его разбудили, если Аллейн захочет с ним переговорить, и теперь принимал в библиотеке Аллейна, Фокса и притихшего, но все еще нимало не сонного мистера Уипплстоуна. На миг-другой Аллейну показалось, что Громобой собирается выразить недовольство присутствием последнего. Увидев его, Громобой словно бы замер. Он явно намеревался что-то сказать, но затем, по-видимому, смилостивился. Похоже, мистеру Уипплстоуну удалось найти правильный тон в обращении с Громобоем. Его дипломатические манеры оказались безупречными: почтительность без подхалимства и сдержанность без заносчивости.
Когда Аллейн сообщил, что хочет поговорить со слугой-нгомбванцем, обслуживавшим их в шатре, Громобой, не тратя лишних слов, отдал короткое распоряжение по внутреннему телефону.
— Я бы не стал беспокоить вас по таким пустякам, — сказал Аллейн, — но мне не удалось найти никого, кто согласился бы взять на себя ответственность и привести ко мне этого человека без вашего приказа.
— Они сегодня все не в себе, — туманно откликнулся Громобой. — Зачем он вам понадобился?
— Английский лакей, работавший в шатре, утверждает, что этот человек напал на него.
Громобой прикрыл глаза.
— Цирлих-манирлих, — сказал он.
Добавлять как мы когда-то говаривали в «Давидсоне», необходимости не было. В последний их школьный год это выражение было в таком ходу, что в конце концов истерлось до нитки. С пугающей точностью Аллейн вспомнил и отделенную от него столькими годами темноватую комнату, пахнущую тостами с анчоусами и горящим в камине углем, и принятые в его с Громобоем кружке сверстников манеры.
Появившийся вскоре слуга оказался невзрачным человечком в белых брюках, майке и застегнутой не на те пуговицы лакейской куртке. Он определенно очень волновался и испытывал перед Президентом благоговейный страх.
— Я сам с ним поговорю, — объявил Громобой.
Так он и сделал, и судя по раскатам его голоса, разговор был суровым. Слуга, выкатив глаза и уставя их в некую точку на дальней стене библиотеки, отвечал, так во всяком случае показалось Аллейну, с отчетливостью заводной игрушки или солдата на параде.
— Он говорит «нет», — сказал Громобой.
— Вы не могли бы немного надавить на него?
— Это ничего не изменит. Впрочем, пожалуйста.
На сей раз слуга ответил более пространно.
— Он говорит, что столкнулся с кем-то в темноте и, споткнувшись, на миг уцепился за этого человека. Смешно, говорит он, считать это нападением. Он про это и думать забыл. Возможно, речь идет о вашем лакее.
— Куда он отправился после этого?
Оказался около заднего выхода и выскочил из шатра, его напугала всеобщая суматоха. Там люди из охраны сцапали его и отвели со всей прочей прислугой в бальную залу.
— Вы ему верите?
— Он не посмел бы солгать, — спокойно ответил Громобой.
— В таком случае, я полагаю, можно позволить ему вернуться в постель.
Что и было сделано. Громобой поднялся, то же самое, разумеется, сделали Аллейн, мистер Уипплстоун и Фокс.
— Мой дорогой Рори, — сказал Громобой, — нам нужно договориться кое о чем прямо сейчас. Тело. Оно вернется в нашу страну и будет похоронено по нашим обычаям.
— Я готов пообещать тебе, что с нашей стороны ты получишь все необходимое содействие. Вероятно, помощник комиссара уже заверил тебя в этом.
— О да. Он был весьма обходителен. Приятный человек. Я слышал, ваш патологоанатом говорил что-то о вскрытии. Никакого вскрытия не будет.
— Понимаю.
— В Нгомбване мы проведем скрупулезнейшее расследование.
— Хорошо.
— И я полагаю, что поскольку вы свое расследование здесь завершили — не так ли? — было бы столь же неплохо узнать, что обнаружил достойный Гибсон. Я рассчитываю, что полиция, после того как она покинет пределы посольства — в удобное для нее время, разумеется, представит мне исчерпывающий отчет о том, что ей удалось выяснить. А я тем временем займусь наведением порядка в собственном доме.
Поскольку сказанное сводилось по сути к предложению покинуть посольство, Аллейн заверил Громобоя, что ни одного человека из Ярда здесь не останется. Громобой выразил признательность полиции за проделанную ею работу и со всевозможной учтивостью добавил, что если виновный в совершении преступления окажется из числа его людей, Аллейн, хотя бы из любезности, будет поставлен об этом в известность. С другой стороны, полиция, вне всяких сомнений, вправе заботиться о мерах безопасности вне посольства. Добавить к сказанному было, в сущности, нечего. Аллейн двинулся к дверям, но Громобой остановил его, сказав:
— Я хотел бы договориться еще об одном.
— Да?
— Это касается завершения моего пребывания в Англии. Я несколько затрудняюсь с решением.
Благие небеса, подумал Аллей, уж не надумал ли Громобой возвратиться в Нгомбвану? Почти без промедления? Может быть, вместе с телом посла? Какие благодарственные гимны сорвутся с уст Гибсона, если это и вправду так!
— …обед в Бак-Хаусети с несколько меньшей пышностью. Впрочем, это не мне решать, — снисходительно признал Громобой.
— На какое время он назначен?
— На завтрашний вечер. Нет. На сегодняшний. Господи, уже почти два часа!
— А другие договоренности? — поинтересовался Аллейн.
— Церемонию посадки деревьев я отменю, ну и на скачки, конечно, не поеду. Это выглядело бы не очень уместно, — с явным сожалением сказал он, — не так ли?
— Определенно так.
— Остается еще визит в Чекерз. Вот тут я не знаю как быть.
Громобой с самым светским видом оборотился к мистеру Уипплстоуну.
— Все так сложно, правда? — сказал он. — Скажите, что бы вы посоветовали.
Его вопрос, почувствовал Аллейн, потребовал от мистера Уипплстоуна напряжения всех его дипломатических сил. Он вышел из этого испытания с честью.
— Я совершенно уверен, — сказал он, — что премьер-министр, как впрочем и все организации и лица, питавшие надежды на возможность иметь высокую честь принять у себя Ваше превосходительство, более чем сознают, что имевшее сегодня место ужасное происшествие делает что-либо подобное совершенно невозможным.
— А, — сказал Громобой.
— По крайней мере, Вашему превосходительству нет нужды тревожиться, что в связи с этим может возникнуть какое бы то ни было непонимание, — грациозно закончил мистер Уипплстоун.
— Хорошо, — с некоторым, как показалось Аллейну, разочарованием сказал Громобой.
— Нам не следует отнимать у вас время, — сказал Аллейн, — однако прежде чем мы уйдем, я хотел бы задать вам один не совсем обычный вопрос.
— Какой?
— Я знаю, вы убеждены, что ни слуга-нгомбванец, ни охранник — «млинзи», не так ли? — ни в чем не виноваты.
— Я в этом уверен.
— И вы считаете также, что миссис Кокбурн-Монфор ошибается, думая, что напавший на нее человек был африканцем?
— Она глупая, истеричная баба. Я и гроша не дам за то, что она говорит.
— Имелась ли у них — у Кокбурн-Монфоров — причина питать неприязнь к вам или к послу?
— О да, — мгновенно ответил Громобой. — У них имелась такая причина и я не сомневаюсь, что она имеется и теперь. Хорошо известно, что полковник, приложивший руку к созданию наших вооруженных сил, рассчитывал занять в них высокий пост. Полагаю, что на самом деле ему мерещился едва ли не самый высокий. Однако, как вы знаете, проводимая мною политика состояла в том, что на ключевых постах должны находиться представители моего народа. Я думаю, что полковника это привело в ярость и он, сам того не очень желая, подал в отставку.
И Громобой — с таким выражением, словно эта мысль только что пришла ему в голову — добавил:
— Во всяком случае, он спился и больше не мог выполнять ответственных обязанностей.
— Но на прием их все-таки пригласили?