Страница 3 из 18
Он снял кольчугу, расстегнул ворот рубашки, и с довольным кряхтением растянулся на теплом мху.
— Вздремни и ты, Ваня, — предложил он. — Если что — конь разбудит… Если его раньше волки не утащат… Конь покосился на него с негодованием, фыркнул и направился к зазывно зеленеющей полянке. Я вышел на берег, снял кроссовки и опустил гудящие от напряжения ноги в холодную воду… Слева, в камышах, что-то заплескалось, заворочалось и метрах в трех от меня, из воды на берег выбралась крохотная, не больше моей ладони, собачонка. Явно из последних сил, щенок сделал пару шагов и мокрой тряпкой плюхнулся на песок. Бока бедолаги вздымались, лапы слабо подергивались, а из разинутой пасти клокочуще вырывалось жалобное: — Хр-р… Р-рх-х… Сх-х-р-р… С-сука, Герасим… друг, называется… Ну, погоди, встретимся на темных дорожках Гримпленской трясины … — Говорящая собака! — в изумлении покачал я головой. — Хотя, чего удивительного: если есть говорящая лошадь… Собачонка медленно повернула ко мне голову, ее глаза расширились, и вдруг она заорала так пронзительно и противно, что у меня едва не заложило уши: — А-а-а! Говорящий мужик! Спасите! Помогите! Мужик заговорил!.. — Да не волнуйся ты так, — попытался успокоить я ее. — У нас все мужики — говорящие… — Собачья жизнь! — с чувством пожаловалась несостоявшаяся утопленница и потеряла сознание. Я хотел было броситься к ней на помощь, но тут, за моей спиной, кто-то сообщил, негромко и уверенно: — Не волнуйся, она не умрет. Уж с ней-то все будет в порядке. На краю поляны стоял высокий, худой старик в длинной, белоснежной рубахе. Не по годам густые, белые как снег волосы были прихвачены на лбу тонким кожаным ремешком. Грудь закрывала ухоженная борода, но грубо вырезанные бусы, составленные из фигурок лесных зверушек, мне рассмотреть у него на шее, все же удалось. На широком, кожаном поясе умещалось десятка два всевозможных мешочков и глиняных баклажек. В руках старец держал огромный, больше его роста, посох, и у меня почему-то возникло стойкое ощущение, что посох непрост даже для этого мира. Не знаю почему, но я был уверен, что разожми старец ладонь, и посох тут же уйдет в землю, как ключ в илистое болото — бульк! — и нет его. — Это правда, — кивнул старец, и я даже не удивился, что мои мысли для него не тайна. — Этот посох даже твой Илья не удержит. Я оглянулся на храпящего в тени сосен Муромца. — Не проснется, — заверил старец. — Хоть сон у него и чуток, как у каждого кордонщика, но сейчас — не проснется. — Кто вы? — Какая разница, — пожал он плечами. — У меня много имен. В каждом веке — свое. — Послушайте… Я вижу, что вы понимаете все, что со мной происходит… Что это? Я сошел с ума?! Я жив или мертв? Что вокруг?! — Философские вопросы, — усмехнулся он. — Увы, Иван, но пока я не смогу дать тебе на них ответ. Должно пройти какое-то время. Просто поверь, что это было необходимо и что все, что вокруг тебя происходит — весьма реально… для тебя. — А… Как мне вернуться? — Никак, — жестко сказал он. — Сейчас все объяснить не могу, но… ты погубишь этот мир, Иван. — В смысле — изменю? Он станет другим, и как следствие… — Нет, просто погубишь. И плохих, и хороших, и людей, и зверушек. Даже камни с облаками не пощадишь. Ты пришел только ради этого и ты это сделаешь. Никто и ничто не сможет тебя остановить. Даже ты сам. Я хочу кое-что понять в людях, потому и … Нет, не могу я сейчас тебе все рассказать — извини, просто не поймешь. — Что же мне делать? Он пожал плечами: — Живи. Только… Влюбиться не вздумай. Это мой тебе совет. Ибо с этим миром погибнет и та, которую ты полюбишь… Или — влюбись, потому что не было и не будет больше у тебя такой… сказочной любви… Сказал — и исчез. Без звука, безо всяких там вспышек и спецэффектов: был старик, и нет старика. Даже мох не помят. — Еще один слабоумный, — вздохнул я. — Кажется, я в страшной сказке про седобородых идиотов… — Что ты там бормочешь? — сквозь зевок протянул позади меня проснувшийся Илья. — Русалок выманиваешь? Ого, что это у тебя? Он склонился над щенком и осторожно потрогал его пальцем. — Живая? Собачонка открыла глаза, на мордочку снизошло выражение предельной эйфории: — Герасим!.. Герасим, если б ты знал, что мне сейчас приснилось… Это… Что?! Кто?! Где Герасим?! Кто вы?! о-о, нет! Нет, только не это… Мама, я хочу обратно… — У меня такое ощущение, — задумчиво сказал Илья, — что компания у нас подбирается душевная, но… причудливая. В том смысле, что с причудами. Этот комок истерики и визгов — тоже из твоего мира? — Нет, — ответил я. — Это из классики. — Откуда? Впрочем, не объясняй, все одно не пойму. Я все же больше по части «в морду кому дать», а эти ваши загадки нехай Яга разгадывает. — Баба Яга? — уточнил я. — У вас на кордоне живет баба Яга? — Ну и что? — хмыкнул Илья. — Что здесь такого? Ну и живет… С ней проще. Бушмэны честные поединки не признают, все норовят какой-нибудь магической пакостью воспользоваться. Все их монстры диковинным оружием владеют, по воздуху летают, под землей ползают. Если б не яговские ворожбы, давно бы мы там все полегли. Как в Багдаде, где все спокойно, ибо — кладбище. А то, что ведьмой стала… Были у нее причины. Что делать… И так бывает… Все, нам пора. Собирайся в дорогу. — А это? — кивнул я на затравлено озирающуюся собачонку — Возьмем с собой, — пожал плечами Илья. — Не здесь же бросать. На заставе разберемся — кто куда и что почем. Эй, визгливый, поедешь с нами? — А не сожрете? — полюбопытствовал щенок. — Не в Корее, — гордо ответствовал Илья, залезая в седло. — В России сердцем дракона и печенью медведя лакомятся, а уж никак не собачьими хвостами или какими-нибудь лапками лягушачьими. Лезь в сумку. К заставе мы вышли далеко за полночь. Лес неожиданно расступился и в лунном свете нам, неожиданно, открылась большая, каменистая долина, рассеченная посредине мерцающей в лунном свете рекой. Дальняя часть ее сияла от обилия костров, клубилась фосфорцирующим туманом, без конца двигалась, переплеталась и растекалась тенями… С нашей стороны было тихо. В полумраке угадывались силуэты частоколов, рвов, нагромождения камней, какие-то постройки, и лишь возле узенького мосточка через реку горел одинокий, крохотный костерок. — Дозор, — перехватил мой взгляд Илья. — Да, по сути дела он тоже не нужен — Золотой Петушок еще ни разу не подводил… Нет-нет, тебе не туда. Эту ночь ты у Яги проведешь… На всякий случай. А там думать будем… Мы снова углубились в лес, сделали, как мне показалось, небольшой крюк и оказались на полянке, обнесенным огромным, в три человеческих роста, частоколом. Илья снял с седла палицу, примерился было стукнуть в окованные железом ворота, но не успел: створки дрогнули и бесшумно поползли в стороны. — Как ей это удается, — досадливо проворчал Илья, приторачивая палицу на место. — Ни днем ни ночью врасплох не застать. Она что, не спит вовсе?! Изнутри двор производил впечатление. Мне доводилось видеть и реконструкции старинных усадеб в Карелии и в Суздале, и загородные коттеджи «новых русских» стилизованные «под старину», но это… Ближе к дальней части частокола, освобождая место для двора, стоял… нет, не дом даже — терем. Светлый, добротный, словно сработанный руками гениального зодчего, без единого гвоздя, в три этажа, с резными наличниками и искусно украшенным деревянными кружевами крыльцом. Баня, колодец, многочисленные пристройки и беседки были исполнены и расположены на удивление гармонично, спланировано, продуманно. Впервые в жизни я полностью осознал значение слова «зодческое искусство». При этом все выглядело так, словно было закончено только вчера: дерево чистое и светлое, никаких трещин, разводов, подтеков. Под ногами тихо шуршал явно речной песок. — Вот так, — понимающе оценил мое молчание Илья. — Но главное не это… Если б ты только знал, какие здесь чудесные, великолепные, сказочные погреба! Ах, какой это многолетней выдержки… кх-м-м… погреба. — Кто о чем, а вшивый о бане, — послышался откуда-то сверху спокойный, моложавый голос. — Подождите, сейчас я спущусь к вам. Не успел я поднять глаза на балкончик второго поверха, откуда звучал голос, а Яга уже стояла перед нами, рассматривая нашу компанию, и глаза у нее были невеселые. — Тьфу, ты! — сплюнул в сердцах богатырь, — Напугала… Как это ты? Спрыгнула, что ли? — Прибыл, все-таки, значит, — словно не слыша его, рассматривала меня Яга. — А и как тебе не прибыть, если… Стало быть, так тому и быть… Больше всего она напоминала учительницу химии на пенсии: чуть надменная, седовласая, со следами былой красоты, явственно проглядывающих сквозь маску прожитых лет… — А я тут паренька по дороге подобрал, — начал было Илья, но Яга остановила его властным движением руки: — Вижу, не шуми. На ночь я его пристрою, а утром… Утро вечера мудренее. Ты иди к себе, Илья, завтра тебе нелегкий день предстоит. Бушмэны поединщиков выставляют. Ты вовремя успел, а теперь иди, иди, спи, богатырь. Илья кротко кивнул, передал мне мешок со щенком — недотоплишем и, развернув коня, скрылся в сгустившемся за воротами мраке. — Что ж… Иди за мной, — вздохнула Яга. — Нет, с вопросами погодить придется. Все завтра. Завтра все… Возле маленького, похожего на пряничный домик, остановилась, распахнула дверь: — Здесь отночуешь. Баню во дворе видел? Натоплена. Одежда на кровати. Старую выброси, или, лучше, сожги. Пить захочешь — на столе крынка с квасом брусничным… Да, чуть не забыла: жуть свою ночную одну во двор не выпускай. — Какую жуть? — не понял я, но тут мешок в моих руках зашевелился и заспанная щенячья мордочка невинно полюбопытствовала: — Бабушка, а вы тоже — говорящая? — Цыц! — не повышая голоса скомандовала Яга. — Подури у меня еще, создание невинное, беззащитное. Уж я-то знаю, в кого вырастешь… — Так это ж еще когда будет, — зевнул щенок и спрятался в мешок. Я счел за благо вопросов не задавать и шагнул в прохладный полумрак избы. Огромная, выложенная синими изразцами печь, резные лавки, табуреты и сундуки, расписанные под хохлому ложки, ковши и миски, огромная медвежья шкура на полу у манящей перинами кровати, горящие на столе свечи — все уже ожидаемо, привычно, сказочно… Пристроив щенка поближе к огню, я взял лежащие на кровати рубаху, вышитую красными нитками, штаны из черной, крашеной кожи, такие же черные, прошитые по голенищу золотыми нитями сапоги, кожаную безрукавку, в тон сапогам, и отправился в баню. Во дворе остановился, впервые позволив себе роскошь оглядеться не очумело-стеснительным взглядом, а не торопясь, обстоятельно, вдумчиво. Чувства были необычные и захватывающие до щенячьего визга. И это все — происходит со мной! Со мной! Со мной!!! — Э-э…Кхм-м… Простите, миблейший, — кашлянули сзади, но я уже научился не подпрыгивать от неожиданности и обернулся с должной вальяжностью богатырского копьеносца. То, что передо мной стоял огромный, как боров, и черный, как грач, кот, меня уже не удивляло, как и то, что кот говорил. Смущало то, что кот был в кепке. Старой, прожженной в двух местах, грязной клетчатой кепке. Будь он в сапогах — я бы понял, но кепка… Подумав, я спросил: — А примус? Кот пригладил лапой роскошные кавалерийские усы, и ностальгически вздохнул: — Ах, милейший Иван Семенович, если б вы только могли знать, как ваш вопрос раздирает мне сердце. Крайне тяжело отказываться от застарелых привычек, особенно, если эти привычки — дурные. Кто-то носит усы, кто-то, буквально, спит в любимом костюме, кто-то не расстается с трубкой и скрипкой. Если б вы знали, как я скучаю по примусу. Но увы — увы! — примус будет изобретен еще весьма и весьма нескоро. Не могу же я, в самом деле, ходить по двору со свечкой? Смешно сказать… Примус — это еще куда не шло, но свечка — явный перебор… — А кепка? Кепка будет изобретена не намного раньше примуса. — И в этом вы правы, мой жестокосердечный друг, — согласился кот, и, широко размахнувшись, запустил кепку в распахнутые ворота. — Ходить по этим лесам в кепке — еще хуже, чем прогуливаться по Парижу в кальсонах. Но — обстоятельства, обстоятельства… — Итак, — подбодрил я, видя, что кот мнется, не решаясь перейти к сути вопроса. — у вас ко мне какое-то дело? — И снова — в точку! — обрадовался кот. — Дело. Именно дело привело меня к вам, драгоценнейший Иван Семенович. Разве осмелился бы я беспокоить вас в столь неурочный час разговорами о погоде, или, страшно даже подумать, просьбами изобрести в этом мире кепку или примус? Дело, исключительно дело… Не могли бы вы… Как бы это сказать… Только не обижайтесь, милейший Иван Семенович, ибо моя просьба продиктована не личными симпатиями или антипатиями, а исключительно крайней необходимостью… Одним словом, не могли бы вы, так сказать, того… Исчезнуть. — В каком смысле? — опешил я. — В прямом. В самом что ни на есть прямом смысле — исчезнуть. Этак, знаете, щелкнуть пальцами, или взмахнуть рукавом, и… исчезнуть? — Но… я не умею исчезать, щелкая пальцами, — растерялся я. — Не обучен. Стыдно признаться, но я вообще не умею колдовать. Даже ворожить. Уж простите великодушно. — Простить не могу, — отрезал кот. — Непостижимо обидно, что вы пришли уничтожить этот мир, но еще обидней, что это должен сделать человек, не умеющий даже щелкать пальцами. Тут, знаете ли, полно людей, которые хотят или уничтожить, или переделать этот мир. Иногда так и хочется крикнуть: «В очередь, сукины дети, в очередь!..» Но что б это сделал человек, наподобие вас… Изумительная несправедливость. Можно подумать, у вас этих миров, как курток замшевых. Три куртки, три портсигара отечественных, мира… три. — Я вас решительно не понимаю. — И я вас не понимаю, Иван Семенович! — горячо воскликнул кот. — Неужели вам так уж сложно, к примеру… повеситься? Или, если это противоречит вашим внутренним убеждениям, бесстрашно броситься в схватку с лютым врагом и погибнуть смертью мужественной и красивой? Для этого завтра будет самый подходящий день: тепло, тепло, а не жарко… Вы — впереди, в белой, развевающейся на ветру бурке… — Это не поможет, — хмуро глядя на него, ответил я. — Ко мне тут уже подходили… С подобными заявлениями. Но они, по крайней мере, не предлагали подобных глупостей. Это предопределено. — Ну, если предопределено, — протянул кот. — Тогда конечно… Тогда мои предложения теряют актуальность. Подходил к вам такой вальяжный, с тросточкой? Нет? Впрочем, это неважно… Но, может быть, все же стоит попробовать, а, милейший Иван Семенович? Ну что вам, право, стоит? Я тут и веревочку подходящую припас, и растворчик мыльный у хозяйки стянул, хоть и нелегко это было — уверяю вас. А уж моя помощь в этом деле будет крайне высококвалифицированной. Готов поклясться на примусе, что еще никогда и ни у кого не было столь усердного и старательного помощника. — Благодарю вас, миблейший, — передразнил его я, — но ваше предложение я вынужден все же отклонить. Как несовместимое с моими планами на будущее. — Хорошо, хорошо, — заторопился кот, видя, что я собираюсь уходить. — Оставим рассмотрение этого вопроса… на более поздний срок. Уверен, что обдумав его на досуге, вы не сочтете его смысл таким уж неприемлемым. Но пока… Хотя бы… Ведь это такая малость… Не могли бы вы хотя бы вашу собачку… того… Посадить в мешок и бросить в ближайшее болотце, а? Нет-нет, если вам самому затруднительно, можете передать мешочек мне, и я сам произведу эту прият… печальную процедуру. — Да вы что, любезный, на днях с дуба упали?! — взревел я, озлобленный такой наглостью. — То мне веревочку с мылом подсунуть норовите, то вам щенок помешал… Это уже выходит за всякие рамки! — Как и само ваше появление, — не стал спорить кот. — Чрезвычайные вопросы и решений требуют… необычных. Ну что вам с этой псины? Себя — да, я понимаю: себя — жалко. Но к этой твари вы и привязаться-то толком не успели. Вы хоть можете предположить последствия от ваших поступков? Один вон, тоже, пожалел бездомную собачку, домой привел, человека из нее решил сделать, а что вышло?