Охотники за удачей

Он заботливо укутал ее пледом, прихватил с вынесенного на балкон журнального столика высокий бокал с вином и уселся в кресло.

— А места там действительно необычайные, — продолжил он свой рассказ. — Глухие, дивные… Иной раз целый день пробродишь, а живого человека не встретишь. Все деревни — в шесть дворов, и остались там только старики да старухи. Молодые-то на заработки в города подались… Но места сказочно красивые. Леса без гнили, без сырости, мох под ногами словно ковер, а небо выгибается над полями голубым куполом. И все пространство, от лесов до озер, от трав до небесной глубины медовым запахом заполненно. Давно я на родине не был, только по ночам она мне все чаще снится. Старая, былинная Русь… Как в сказку попадаешь, где и лешие — не чудо, и клады — не редкость, и ночью на берегу озера русалку встретить — самое житейское дело…

— А ты сам что-нибудь такое там видел? — спросила она. — Я имею в виду — привидения, домовые, лешие там водятся? На самом деле?

— Конечно, «водятся», — улыбнулся он. — И видел я их не раз. На самом деле их не так сложно увидеть. Мне друзья не верят до тех пор, пока сами ко мне в гости не приезжают и собственными глазами эти чудеса не наблюдают. Еще ни разу не было случая, чтобы что- нибудь не произошло такого… аномального. Но это не страшно. Это забавно и жутко интересно. Сама убедишься. Вот только лето наступит, и мы с тобой поедем туда. Покажу тебе эти края, покатаю на лодке, в бор за грибами сходим, в полях побродим… Бывало, идешь по полю среди густых, некошенных трав, кругом холмы, леса, валуны огромные, в землю вросшие да мхом укрывшиеся, и чудится, что сейчас выедет из- за деревьев богатырь в кольчуге и с копьем, поперек седла положенным, и, пытливо поглядев на тебя из- под седых мохнатых бровей, спросит: «Что, молодец, дело пытаешь, али от дела лытаешь?..» А где-то на берегу озера стоит светлая сосновая изба, и живет в ней русоволосая и зеленоглазая Олеся…

— Вот Олесь нам не надо, — запротестовала она, вставая с кресла и перебираясь к нему на колени. — Пусть уж лучше Баба-Яга. На Лесовика согласна, даже на Кощея Бессмертного. Но Олесь не надо…

— Хорошо, — согласился он. — Не надо…

Филимошин наклонился к девушке, собираясь поцеловать, и в этот миг яркая вспышка откуда-то снизу осветила их лица, заставив вздрогнуть от неожиданности.

— Убью! — взревел Филимошин, бросаясь к перилам балкона. — Евдокимов, сволочь флетчеобразная, я тебя предупреждал?! Ноги вырву!.. Я сейчас, — бросил он растерявшейся девушке и ринулся в номер, а оттуда по лестнице вниз. Но когда Филимошин выбежал на улицу, Евдокимова уже и след простыл. Филимошин заглянул в одну подворотню, в другую и безнадежно махнул рукой.

«Ушел, подлец… Но каков мерзавец?! Сказано же было: не мешай, так нет, лезет в чужую жизнь, папа- рацци доморощенный! Завтра в редакции отловлю — морду набью! Ему, видите ли, интересно, как люди целуются… Откуда он снимал?.. Ага, скорее всего отсюда… Вот черт, балкон как на ладони виден, да и разговор слышен… Нет, ну какая сволочь, а?! Хоть ночью под кровать теперь заглядывай — не спрятался ли там Евдокимов!.. Уши оторву и заставлю фотопленку сожрать!»

Филимошин был в неподдельной ярости. Впервые на собственной шкуре он почувствовал, что это такое — вмешательство в частную жизнь. Быть в роли преследуемого ему почему-то не нравилось. Это было непривычно, и это было неприятно. Одно дело, когда в чужую спальню подглядываешь ты, и совсем другое дело, когда какая-то сволочь подглядывает в твою собственную спальню. Это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

— Что это было? — спросила Лена, когда он вернулся на балкон. — Опять твой знакомый?

— Это потенциальный покойник, — сквозь зубы проворчал Филимошин, — Только он об этом еще не знает. Ему сейчас не статью, а завещание писать нужно… Что он тут такого сенсационного нашел? Откуда это слепое подражание итальянским и американским охотникам за «уликовым моментом»? Знает же меня, каждый день на работе встречаемся, так нет, надо не спросить, а подслушать и подглядеть… Паршивец!

— А я привыкла, — вздохнула она. — Это еще полбеды, когда на тебя постоянно смотрят и фотографируют. Хуже, когда гадости разные придумывают и пишут. Иногда такую чушь ради красного словца придумают, что только диву даешься — как им такое вообще могло в голову придти? Конечно, привыкаешь ко всему, но все равно очень неприятно. Словно в клетке живешь, а на тебя пялятся постоянно, да еще другим показывают. А потом разные мерзости пишут, а ты и оправдаться не можешь. У нас ведь так легко облить человека грязью, и все в это поверят. Журналистам все время верят, словно среди них нет людей продажных, лживых и корыстных. Раз написано — значит правда, раз по телевизору сказали — значит так и есть, раз кого-то осудили — значит виновен… Хоть на необитаемый остров уезжай.

— Да, неприятно, — в раздумье почесал подбородок Филимошин, — Лично я так над людьми никогда не глумлюсь. У меня другие статьи, во благо, а не во вред. Я с мафией борюсь, с коррупцией, с… много с кем борюсь. Но я-то совсем другое дело, что за мной следить?

— Это он не за тобой, а за мной шпионит, — вздохнула она. — Приехала в город певица, какое-никакое, а событие… Есть такие люди, которые самые обыденные события искажают до неузнаваемости, вносят туда злобу и действуют на потребу толпе… Если он эти снимки опубликует, они тебе не смогут повредить? — с беспокойством спросила она.

— Я ему опубликую! — гневно погрозил в темноту Филимошин. — Он у меня тогда весь тираж сожрет! Вот ведь молодежь пошла! Уже за коллегами охотиться начали… Что он здесь такого сенсационного нашел?

— Он считает, что он прав, — пожала она плечами. — Я уже встречалась с такими людьми, разговаривала с ними и знаю их психологию. Он искренне считает, что его призвание — действовать на потребу толпе, давать ей то, что она хочет. Что толпа хочет сплетен и скандалов, ужасов и разоблачений, что они будут счастливы увидеть фотографию расчлененного трупа, мертвого ребенка, отрезанной головы… У меня был случай, когда один такой же репортер выкупил у портье запасные ключи от номера и попытался сфотографировать меня в ванной, голую… Это было в таком же маленьком городке, где отели не имеют хорошей службы безопасности для защиты своих клиентов… Да и бес с ними, Женя, не обращай внимания. Подумаешь: один негодяй щелкнул фотоаппаратом…

— Нет, не бес с ним! — ярился Филимошин. — Он следил за нами! За мной шпионил! Ох, и устрою я ему взбучку!

— Успокойся, — погладила его по плечу девушка, — он уже ушел. Теперь мы снова одни…

Филимошин недоверчиво покосился в темноту, словно пытаясь отыскать взглядом притаившегося там Евдокимова, и зябко передернул плечами.

— Пойдем лучше в номер, — предложил он, — Что-то у меня настроение испортилось. Такое ощущение, что на меня пялятся из-за каждого угла. Как будто я нагишом стою на освещенной сцене…

— Знакомое ощущение, — рассмеялась она. — Хорошо, вернемся в номер… Смотри, репортеры!

Он вздрогнул и втянул голову в плечи, словно черепаха, прячущаяся от врагов. Девушка озорно рассмеялась.

— Ну что ты, в самом деле? Это я пошутила так… Извини, если напугала.

— Шуточки у тебя, однако, — обиделся он, — Это даже не смешно… Так и до мании преследования недолго. Все, хватит с меня балконов, на которых ты виден любому зеваке… Бери бутылки с вином, я беру плед и стаканы, и возвращаемся в номер… Там хоть окна зашторить можно.

Когда девушка ушла, Филимошин прошел в ванную комнату и долго стоял под душем, попеременно чередуя то горячую, то холодную воду. Но настроение, испорченное нахальным коллегой, не улучшалось.

«Завтра я ему покажу, как за мной шпионить, — говорил себе Филимошин. — Я ему… О! Может, статью про него написать? Фельетон такой злобный? А что, хорошая мысль. Пусть на себе испытает, каково это, когда на тебя ведро грязи выливают. Сразу журналистскую этику вспомнит… Эх, молодежь пошла, совести ни на грош нет… Но я ему вправлю мозги, я ему…»