Шпунтик собачья лапа

Сквайр общался со своими женами, разговаривая с ними время от времени через двор, когда у него было настроение и ветер дул не слишком сильно. Он наваливался на дверь, высовывал голову из-под навеса и весело кричал им что-нибудь в своей добродушно-грубоватой манере. Порой он обращался ко всем сразу, и тогда те, кто не был занят кормлением детей, подходили к дверям и почтительно качали вверх-вниз головами. Иногда он выделял одну из мамаш, чтобы справиться, скажем, о последнем приплоде.

Как-то утром, спустя несколько недель после рождения Шпунтика Собачья Лапа, послышалось его низкое глухое хрюканье и дребезжание двери, на которую он навалился. «Слышите — Сквайр!» — пронеслось по стойлам, и все застыли в благоговейном молчании.

Боров откашлялся:

— Кхе-кхе, миссис Барлилав, почтеннейшая. Хотел бы перемолвиться с вами словечком.

— Вот я, Сквайр, — откликнулась миссис Барлилав. — Что вас интересует?

— Последние детки, дорогая. Мне донесли воробьи, что у вас новый помет?

Обычно воробьи обносили новостями всю ферму.

— Д-да-а, Сквайр, это так.

— Надеюсь, все в порядке? Живы-здоровы? Все в отца, э?

Последовала минутная заминка, и стойла охватила дрожь ожидания. Однако миссис Барлилав оказалась на высоте.

— Все в порядке, благодарю вас, сэр, — ответила она, и голос ее не дрогнул. — Уж так любезно, ваша честь, что вы изволили осведомиться.

— Хорошая работа, — отозвался Сквайр. — Прекрасный, знаете ли, результат. Я бы выразился, так держать. — С этими словами он спустился с двери, а все мамаши убрали головы, причем раздался некий свистящий звук — одновременно восемь легких вздохов облегчения плюс один глубокий.

Не то чтобы Сквайр вообще ничего не знал о шпунтиках. Знал как нельзя лучше, поскольку у него у самого была такая сестричка из одного помета с ним. Никогда ему не забыть, как он, совсем дитя, проснулся однажды утром и увидел рядом с собой холодное и безжизненное тощее тельце. Вот почему его всегда страшило, как бы кто-то из его детей не родился шпунтиком.

Оттого он и задавал всегда один и тот же вопрос: «Все в отца, э?» — и свиньи никогда не решались его огорчить. Он и не подозревал, что иногда его отпрыски рождались очень маленькими и либо погибали, либо их забирали. А что до отдельных «кнопочек», чью жизнь свинарь по каким-то соображениям щадил, то Сквайр в глаза их не видал, пока их не отлучали от матери и не переводили через двор. А раз они дожили до этого события, значит, за это время уже прибавили в размерах и почти не отличались от любого мелкого поросенка в помете. Но что бы сказал Сквайр, увидев Шпунтика Собачью Лапу?

Соседки миссис Барлилав попытались тактично подойти к теме. Начали они с похвалы.

— Шустрый какой, — сказала миссис Гобблспад, с восхищением наблюдая, как Шпунтик, одержимый идеей полета, спрыгивает с материнской спины и приземляется вверх тормашками на остатки завтрака в кормушке. — Вы должны гордиться им, миссис Барлилав.

— Любая мать гордилась бы, — подтвердила миссис Суиллер. И, решившись, с вызовом добавила: — И любой отец тоже.

Последовало долгое неловкое молчание. Соседкам показалось, будто черные пятна на миссис Барлилав слегка почернели, а все белые части тела слегка порозовели.

— Прямо и не знаю, как быть, соседушки, — отозвалась она наконец. — Раньше или позже, а попадется же он Сквайру на глаза. Вот Сквайр рассвирепеет!

— Теперь уже скорее раньше, — проговорила миссис Гобблспад. — Через недельку или около того им уже двор переходить, верно?

«Перейти двор» означало событие, когда восьмимесячных сосунков отлучали от матери и они переходили через двор в загоны по обе стороны стойла, где жил Сквайр; молодых боровков там откармливали, а «кнопочек» переводили в другие помещения, где их растили на продажу с целью воспроизведения потомства.

Шпунтик, хотя и не прислушивался к разговору взрослых как следует, тем не менее уловил, как все дети в мире, наиболее щекотливые фразы.

— Кто такой Сквайр, мамочка? — спросил он.

— Это твой отец, сынок, очень важный джентльмен.

— А почему он рассвирепеет?

— Ну просто он очень вспыльчивый, — поспешила на помощь миссис Суиллер. — Страшно сердится на служителя, если тот с едой запаздывает.

— А что значит «переходить двор», тетушка Суиллер?

— Тебе это понравится, Шпунтик, — успокаивающим тоном вставила миссис Гобблспад. — Это когда вся молодежь отправляется на славные каникулы, а твоей маме достается заслуженный отдых.

Семеро поросят возбужденно запрыгали, услыхав такую весть, и с визгом забегали по стойлу. Славные каникулы! Славные каникулы! Однако Шпунтик Собачья Лапа сел на свой тощий задик, и по его щечке потекла слеза.

— Не хочу я уходить от мамочки, — сказал он, и еще одна слеза скатилась по другой щеке.

В эту самую минуту миссис Барлилав приняла твердое решение: она ни за что не даст увести ее робкое, малорослое, невзрачное дитя на другую сторону двора. Все прежние годы она, как и другие матери, позволяла служителю забирать отлученных без сопротивления, более того, даже со вздохом облегчения, так как уставала после двух месяцев тяжелой работы. Но на этот раз все будет по-другому, ведь и ребенок-то другой. Сердце у нее сжалось при виде двух слезинок. Пусть служитель уводит семерых, но только не Шпунтика: его она не отдаст. Пусть только попробует сунуться.

Две недели спустя свинарь попробовал. Он отпер дверь стойла номер пять и, держа перед собой вместо щита лист гофрированного железа, оттеснил миссис Барлилав в глубину стойла, пока выводок выбегал во двор. Хрюканье и дребезжанье двери на противоположной стороне сказали всем, что Сквайр, навалившись на дверь, производит смотр своему потомству. Когда свинарь запер стойло номер пять, он насчитал лишь семь толстеньких поросят, которые резвились во дворе. Он заглянул в стойло и увидел шпунтика, выглядывавшего из-за мамашиных ног. Свинарь начал было снова открывать дверь, но в ту же минуту миссис Барлилав ринулась вперед, лязгая зубами и громко фыркая, — разъяренная, как ее дикие лесные предки.

— Грязный толстяк! — завизжала она. — Оставь его в покое!

— Провались ты! — заорал свинарь. — Пропади ты пропадом! Чтоб тебе пусто было!

И он быстро попятился, а затем повернулся и затопал вслед за остальными поросятами.

— Ну и держи своего урода при себе! — прокричал он, повернув голову назад. — Все равно проку от него никакого нет и не будет!

Он согнал поросят в кучу а потом через сужающийся в виде воронки проход загнал в запасной загон, где и запер. Потом он вытер лицо красным в горошек платком и пошел поболтать с Чэллинджером Третьим Великолепным, чемпионом графства Плаубэрроу.

— Эй, свинарь, почеши мне спину, — приказал Сквайр, и служитель, как всегда, повиновался. Потом они побеседовали, и это большая удача, что они говорили на разных языках.

— Отличная компания молодняка подобралась, — сказал Сквайр. — Не удивлюсь, свинарь, если к концу откорма они станут такими же толстяками, как ты.

— Там еще осталось твое паршивое отродье, старина, — сказал свинарь. — Эта злющая старая свинья его особо привечает.

И как же она привечала Шпунтика Собачью Лапу! На одного у нее было молока сколько угодно, молочный бар оказался теперь полностью в его распоряжении.

Наконец, наевшись до отвала, он заснул, прижавшись к материнскому боку, и во сне видел, как он сам, мама и Сквайр, его отец, летят рядышком, копытце к копытцу, по теплому, как молоко, небу.

Глава пятая

Приют отдохновения

Свиньи обычно приносят приплод дважды в году — весной и осенью. Поэтому дважды в году после отлучения поросят от матери каждая мамаша наслаждается, по выражению миссис Гобблспад, заслуженным отдыхом. Как только новый отряд отлученных поросят пересекает двор, свинья знает: сейчас служитель откроет дверь стойла, а потом ворота на том конце фермы, где сгрудились все строения. Ворота выходили на небольшой луг, который свинарь грубо именовал «свиной выгон», но который женский пол именовал Приютом отдохновения.