Страница 71 из 81
Кстати, рассматривая всю человеческую историю, как постоянную смену форм жизни, причем «революционным» путем, официальные советские историки молчали о том, что же будет после достижения «великой цели». «По умолчанию» предполагалось всякое прекращение любых изменений. То есть вечный и счастливый застой.
«Общественное мнение» викторианской Англии объявило бунтарское творчество молодого Киплинга «литературным хулиганством». Особенно возмущала многих та непочтительность, с которой поэт описывал сильных мира сего. Например, он осмелился сделать персонажем сатирических стихов саму королеву Викторию! Непочтителен Киплинг был и в отношении Господа Бога. Он с ним не только предельно фамильярен, но и фигурирует Бог у Киплинга почти всегда в иронических, а то и сатирических стихах и балладах в образе, мягко говоря, приниженном…
Советская мораль была очень близка к викторианской, так что советское недоверие и антипатия к Киплингу вполне естественны.
В связи с этим можно вспомнить мерзкие цензурно-идеологические кампании против В. Маяковского, вспыхивавшие как еще в царской России так и потом, куда шумнее, в ранней советской. Только, в отличие от Маяковского, Киплингу викторианское общество повредить ничем не могло…
Маяковский столь же верно служил своей общественной системе, как Киплинг своей. Только оба они по некоему довольно наивному идеализму далеко не все в соответствующих действительностях принимали. Но ведь оба хотели — каждый свою — систему улучшить до уровня идеальной! А такое «ремонтничество» искренних и честных сторонников любой системы ею всегда воспринимается в штыки, да и куда агрессивнее, чем открытая вражда политических противников!
Киплинга с Маяковским роднит не только бунтарство и желание эпатировать, прежде всего их роднит отношение к языку. Оба они широко открыли ворота разговорному языку улицы и многим другим языковым пластам, которым до них в литературу был «вход воспрещен»…
Пока выкипячивают, рифмами пиликая,
Из роз и соловьев какое-то варево,
Улица корчится безъязыкая —
Ей нечем кричать и разговаривать!»
(«Облако в штанах»)
Кстати, такие свободные отношения с родным языком нередко дразнят гусей куда сильней, чем разрушительные идеи.
5.
Киплинг, несомненно, был империалистом. Только это слово в применении к Киплингу никогда не включало в себя презрения к местному населению.
В его произведениях, и прозаических, и поэтических отчетливо возникают две связанные с колониями темы: первооткрывательство и современные ему колониальные войны. Он ощущает себя гражданином империи, и в его жизненных установках несомненно присутствует желание сохранить империю, доставшуюся британцам от отцов и дедов.
Но сначала о первооткрывателях. О них Киплинг написал немало стихов. Он рассказывал о подвигах искателей приключений, бродяг, скитальцев, неутолимо жаждущих свободы и новизны:
Отцы нас благословляли,
Баловали как могли, —
Мы ж на клубы и мессы плевали:
Нам хотелось — за край земли!
(Да, ребята),
Хоть пропасть — но найти край земли!
..................................................
Край земли — вот наши владенья,
Океан? — Отступит и он!
В мире не было той заварухи,
Где не дрался бы наш легион!
Кто эти люди? Первооткрыватели? Или авантюристы? Они неутомимы и неутолимы. Их много. Они — «легион, неизвестный в штабах», и большей частью открытия они свершают на собственный страх и риск, не ожидая благословения свыше:
Так вот — за Джентльменов Удачи
(Тост наш шепотом произнесен),
За яростных, за непокорных,
Безымянных бродяг легион!
Выпьем, прежде чем разбредемся,
Корабль паровоза не ждет —
Легион, не известный в штабах —
Опять куда-то идет.
Это ведь не только те, кто
…ныряли в заливы за жемчугом,
Голодали на нищем пайке
Но с найденного самородка
Платили за всех в кабаке.
(Пей, ребята!)
Это и те, кто «дарил» Империи новооткрытые земли, создавая ее по частям. И страсть к приключениям незаметно переходит у Киплинга в призыв к потомкам продолжать отцовское дело, неутомимо создавая по кускам «Империю, над которой никогда не заходит солнце».
Кроме «Потерянного легиона» к такого рода империалистическим стихам относятся и «Песня мертвых», и «За уроженцев колоний», и один из главных киплинговских шедевров — «Песня Банджо». Во всех этих стихах звучат (на заднем плане, но вполне внятно) эпические библейские интонации. К стихам этого рода можно отнести и «Женщину Моря», где тема первооткрывательства слита с мифотворческой тенденцией, весьма заметной в поэзии (а особенно в прозе) Киплинга.
В защите и сбережении Империи Киплинг видит не только верность заветам отцов, но и долг человека и гражданина. В киплинговском мироощущении забота о дальних странах, входящих в Империю, — почетная необходимость. Жителей этих стран нельзя презирать, наоборот, необходимо, как делал это «отъявленный колонизатор Сесиль Родс», вкладывать свой труд и силы в прогресс этих народов. Об этом стихотворение «Бремя белого человека». Альтернативой такому подходу к колониям является «экономическая доктрина» фонвизинской г-жи Простаковой: «научи, братец, как оброк-то взымать, а то мы как семь шкур содрали, так больше ничего-то и взять не можем».
В результате этого подхода лондонские снобы оказываются (парадоксально, но факт!) куда более враждебны Киплингу, чем настоящий военный противник, ну хотя бы дикий суданец Фуззи-Вуззи, которого Киплинг как достойного врага уважает с долей неприкрытого восхищения:
За твое здоровье, Фуззи, за Судан, страну твою,
Первоклассным, нехристь голый, был ты воином в бою!
За здоровье Фуззи-Вуззи, чья башка копна копной:
Чертов черный голодранец, ты прорвал британский строй!
(Пер. С. Тхоржевского)
Со всей обычной для себя яростью поэт выступает против снобизма «верхов», напоминая о долге каждого британца перед Империей. Еще в самых ранних произведениях он сатирически описывает столичных чистоплюев и хвастунов, таких как «Пэджет — член парламента», ничего не смыслящих в жизни колоний, но сующихся всюду со своим мнением:
Член Парламента Пэджет был говорлив и брехлив,