Чудесный сад

— Да продлятся ваши дни, премудрый бий! Золотая у вас голова! И никогда ещё вы не выносили решения справедливее этого. Спешу исполнить ваш приговор. Ведь виновного не нужно далеко искать. Он рядом. Надеясь на вашу сообразительность, я назвал рабом не человека, а вещь — свой халат. Это на халат я жаловался вам, благородный бий. Я ли ни дорожил им, я ли его ни берёг, а стоило вам сказать всего несколько слов, как он очутился у вас на плечах… Но ответит он мне за своё вероломство!

И Алдакен вытаскивает из-за голенища камчу.

Бий в мгновение смекнул, в какую сторону поворачивает ветер, и бросился было наутёк, но Алдар так полоснул его по спине камчой, что он подпрыгнул под самый шанырак и заверещал на всю округу:

— Спасите! Убивают!

— Что воешь, бий, как шакал? Что скачешь, как горный козёл? — орудуя камчой, говорил Алдар-Косе. — Не тебя наказываю, халат свой наказываю по твоему же приговору!

— Пусть твой халат превратится на тебе в змеиную шкуру, лиходей! — прокричал бий и, высвободившись из халата, шмыгнул за сундук, да там и притаился.

Алдар сунул камчу за голенище, ухватил халат за ворот и, будто бы исполняя приговор бия, потащил его за собой к выходу. У самой двери он обернулся к сундуку и сказал:

— Не обижайся, бий, если муха попала в твой рот. Мне хотелось только напомнить тебе, что, когда бьют по халату, больно бывает человеку. Понял ли ты меня?

Говорили потом, что бий понял Алдакена и с того дня стал судить людей и разбирать их тяжбы по правде и по справедливости.

Как Алдар-Косе смирил буяна

Весь свой аул, всю округу держал в страхе этот бай, грубиян и забияка. Силы у него было, как у нара, а жалости к людям меньше, чем у дикого зверя. Ни старому, ни малому проходу не давал: того толкнёт, того прибьёт, того изувечит. И не находилось смельчака, чтобы утихомирить буяна. Одно оставалось: искать управы на него у хана. Но кто же не знает, что между двумя верблюдами погибает муха. Бывает, бухнешься в ноги сильному, да и расшибёшь себе лоб. Недаром говорится: пошла комолая коза ко льву просить рога, а вернулась без ушей.

Вот и сходили с рук богатому верзиле все его выходки. А дружки-богатеи ещё его и подзадоривали. Из одного с ним были табуна.

Прослышал однажды вояка-бай, что неподалёку у пастухов гостит Алдар-Косе, и размахался руками:

— Да как он, безбородый паршивец, посмел приблизиться к моим кочевьям! До чего обнаглел! Дай ему потачку, так он завтра запустит лапу в мой карман… Только не бывать этому! Седлайте коня! Еду за Алдаром-Косе. Вместе со шкурой сдеру с него штаны и рубаху! Голого пригоню всем напоказ! Как ощипанного филина, пущу скакать по степи[12]!

Подвели слуги баю коня. Свистнула камча — и бай умчался.

Идёт время, а в ауле не расходится толпа, ждут люди, чем кончится дело. Бедняки, пригорюнившись, вздыхают: жаль им весельчака Алдакена. А байские подголоски злорадствуют:

— Пропал безбородый! Считай, готова ему могила!

Той порой бай уже доскакал до пастушьего стана.

— Где Алдар-Косе?

— Был, да ушёл.

— Куда ушёл?

— А кто его знает. Разве перепёлка выбирает дорогу? Где идёт, там поёт…

— Догоню мерзавца! — заскрипел зубами бай. — Не схоронится и под землёй. Всё равно заставлю его плясать нагишом среди степи!

И поскакал дальше.

Вот перед ним река. А на берегу сидит сгорбленная старушонка, прядёт пряжу. И вокруг ни души.

— Эй, старая хрычовка! — крикнул с коня бай. — Не проходил ли тут недавно безбородый человек?

Старуха закашлялась, закряхтела и, тряся головой, прошепелявила:

— Глуховата я, птенец мой, ох, глуховата, не слышу, что говоришь. Сойди, родной, с коня, повтори свои слова погромче мне на ухо.

Бай в досаде спрыгнул с седла, приблизился к старухе и, нагнувшись, заорал:

— Не проходил ли, спрашиваю, тут!.. — и не договорил.

Старуха с невероятным проворством сшибла его с ног и накинула ему на голову свой жаулык. В тот же миг перепуганный бай услышал раскатистый смех, топот коня и плеск воды.

— На помощь! — завопил бай. — Меня душит албасты!

Дрожащими руками он наконец стянул с головы тряпку, но лучше бы ему не видеть того, что он увидел!

Драгоценный его скакун стоял на другом берегу, а на нём, чуть держась в седле от хохота, сидел… Алдар-Косе.

— Вот, батыр мой, и осилил я тебя без боя. Признаёшь ли мою победу? — покатывается Алдар-Косе.

— Признаю, — мычит «батыр», багровея от ярости. — Верни только коня, Алдар-Косе.

— Конь твой мне не нужен. Перебирайся вплавь или вброд, как знаешь, на эту сторону и забирай коня.

Что было делать баю? Разулся он, разделся донага и полез, бедняга, в мутную речку. Вдоволь нахлебался воды, пока выбрался на отмель.

А Алдар, дождавшись, когда он ступит на берег, взвизгнул, как джинн, и, вздёрнув коня на дыбы, снова кинулся в воду.

Брызги окатили и ослепили бая, а когда он протёр глаза, то так и уселся на песок от отчаяния: Алдар-Косе, перемахнув реку, спешился, не торопясь подобрал его одежду, связал её в узел и, помахав на прощанье с седла рукой, пропал в степном мареве…

Было всё это утром, а за полдень конь бая, весь взмыленный, без седока, с одеждой хозяина, притороченной к седлу, влетел, храпя, в аул. Поднялась тревога. Дружки бая, вооружившись кто чем, помчались на поиски своего пропавшего предводителя. Вскоре они заметили в степи человека. Голый и босой, ковылял он в сторону аула, то и дело подскакивая на колючках. По росту и дородности всадники ещё издали узнали приятеля. Окружили его, закидали вопросами:

— Что случилось? Кто тебя так опозорил? Неужели Алдар-Косе?

Но бай, потупясь в землю, молчал.

С того дня точно подменили задиру-бая. Стал кроток, как ягнёнок, мягок, как войлок. А если ему иногда приходила охота по-прежнему покуражиться над людьми, то достаточно было сказать только: «Алдар-Косе», и он сразу съёживался и притихал.

Как Алдар-Косе заступился за песню

Наигрывая на домбре и беззаботно распевая, ни шагом ни рысью подъезжал Алдар-Косе к большому аулу. Выбежали к нему навстречу люди, замахали руками:

— Замолчи, Алдакен, замолчи! В нашем ауле петь нельзя.

— Нельзя петь? — приподнялся в седле Алдар. Это почему же? Печально жилище без хозяина, ещё печальней поселение без песни. Или у вас какое несчастье?

— Сущее несчастье, дорогой, — хуже чёрной оспы… Поселился в нашем ауле мулла. Скоро год, как приехал, а убираться, по всему видно, не собирается. Есть тут один богомол, ходжа Юсуп, у него-то и гостит мулла. Гостит у Юсупа, а жрёт-пьёт всё наше: скоро вконец разорит аул. Сидят два бездельника по целым дням над кораном и нас заставляют молиться да поститься. Запретили нам петь, запретили шутить и смеяться. Живём, как в мечети: ни ребятишкам поиграть, ни молодёжи позабавиться, ни старикам порадоваться на детей. Не то что за песню, за улыбку мулла грозит карой пророка и вечными муками…

— Плохо живёте, — потемнел Алдар-Косе. — Нет на свете лютее злодейства, как заткнуть рот песне. А что вы скажете, если я попробую выпроводить муллу из аула?

— Халва тебе в рот, сто лет тебе жизни за такие слова, джигит! Выдворишь муллу — возвратишь нам свет и радость.

— Тогда покажите-ка мне, где остановился мулла.

Подъезжая к юрте ходжи Юсупа, Алдакен откашлялся, набрал воздуху и завел гнусавым голоском:

— Во имя аллаха единого, всесильного, всемилостивого, всеблагого, всеведающего, господина миров, промыслителя, властного на всякую вещь, предвечного, премудрого, преславного, преблагосклонного, совершеннейшего…

Из юрты вывалился приземистый человек в чалме, неуклюжий, как сундук, и сердито спросил:

— Что тебе надо, приезжий?

— Позвольте узнать, — стал кланяться Алдар-Косе, — не вы ли благочестивый ходжа Юсуп, украшение правоверных?

— Да, это я, — несколько мягче ответила чалма.

— А не у вас ли, благочестивый ходжа, гостит преподобный мулла, вернейший из служителей пророка?