Слово о полку Игореве

Уже в 1830 г. ученик Каченовского С. М. Строев писал: «Песнь о полку Игореве XII столетия открывает нам какой-то особенный век наших трубадуров, миннезингеров, современных чужеземным! Жаль только, что завистливое время утаило от нас имена, житие и подвиги всех других песнопевцев, а еще более жаль, что драгоценная Песнь о полку Игореве дошла до нас написанною новым почерком, лет пятьсот спустя после кончины своего автора».[Строев С. Литературные привязки//Вестник Европы. 1830. № 19–20. С. 288–289.] Виднейший русский археограф П. М. Строев в 1834 г. называл Слово «проблемой русской словесности XII века».[Строев П. М. Указатель материалов отечественной истории, литературы и проч. //ЖМНП. 1834. № 7. С. 155. Ранее он считал, что Слово писано прозой в XII–XIII вв. (Строев П. М. Краткое обозрение мифологии славян российских. С. 10–11).] В этих пассажах нет еще сомнения в подлинности Слова, но вопрос действительно требовал разрешения.

В том же году появились в печати работы студента Московского университета И. Беликова и проф. И. И. Давыдова о Слове. В статье Беликова были изложены и соображения его учителя М. Т. Каченовского, сомневавшегося в древности Слова. Каченовский находил в Слове черты украинского («чи ли») и польского («свычая и обычая») языков, новейшего «великороссийского» просторечия («давечя»). Он считал, что именно Слово повторяет текст приписки к псковскому Апостолу, а не наоборот. Наряду с верными замечаниями Каченовский допускал и ряд ошибок. Он производил Велеса от св. Власия, считал фразу «хощу… копие приломити… съ вами» чисто рыцарской, тура — бараном, а «оксамиты» редкостью даже в XIII в.[Беликов И. Некоторые исследования Слова о полку Игореве//Учен. зап. Московского университета. 1834. Ч. 5. № 8. С. 457–458. {См. также: Творогов О. В. Беликов Иван//Энциклопедия. Т. 1. С. 97.}]

В записи И. Е. Бецкого сохранился курс истории славянских языков и литератур, читанный М. Т. Каченовским в Московском университете в 1838 г.[ГПБ, О.XVII, № 292/2. Новый шифр: ф. И, И. Е. Бецкий, № 2. Сообщено Е. Б. Бешенковским.] Здесь взгляды М. Т. Каченовского изложены более широко. Каченовский обращает внимание на то, что Слово якобы написано было в конце XII в. и было неизвестно свыше шести столетий. Находилось оно в сборнике, который «не очень древен», ибо в нем находился хронограф, а он — сочинение «позднейших времен». Каченовский задает слушателям вопрос: могла ли на Руси в то далекое время «процветать поэзия». При том «песнь эта, изобилующая красотами, не могла быть отдельным явлением в литературном мире… А Песнь о полку Игореве одна, — как с неба упала… Вот эти обстоятельства заставляют нас думать, что Слово о полку Игореве есть произведение позднейших времен». Далее Каченовский касается языка Слова. Песнь, по его мнению, была написана на «южнорусском». Сам сочинитель «был грамотей» и знал «церковнославянский», наконец, лектор обращает внимание на отдельные выражения и слова. Он говорит, «какими это старыми словесы» написана Песня? Полонизмами Каченовский считал ряд оборотов Слова, в том числе «на ниче обратиша» и др. В языке Слова он видел «самую затейливую смесь».

Исследование И. Беликова,[Беликов И. Некоторые исследования… Ч. 5. № 2. С. 295–308; № 3. С. 449–760.] пожалуй, самое обстоятельное из выступлений представителей школы Каченовского. Беликов прежде всего задает вопрос: «Каким образом творение прямо от ХII-го века перешло к XIX-му?…Отчего такое мертвое молчание о нем во всех наших письменных памятниках?». Это по его мнению, совершенно «несообразно с ходом повести». Непонятно, почему автор Слова хотел начать рассказ от Владимира, а ведет его об Игоре.[Беликов И. Некоторые исследования… Ч. 5. № 3. С. 300.] Логика произведения «слаба», «многие места в Слове не вяжутся между собою». В Слове нельзя не заметить «смешения христианских понятий с языческими». Вообще произведение «не может дать нам ясного понятия ни о духе того времени, ни о жизни Руси в XII веке». Беликов недоумевает, почему «Траян мог быть так знаком и важен для сочинителя». Сравнение половцев с леопардами кажется ему «несообразным с местностью поэмы». Беликов считает, что «пиитического достоинства у поэмы нашей отнять нельзя». Если велико углубление автора Слова в природу, то «незаметно обращение поэзии внутрь сердца человеческого». Переходя к филологической критике произведения, Беликов пишет: «Слог песни Игоревой далек от выражения, какое видим мы в нашей древней вивлиофике, он ниже и грубее слога наших древних монашеских писаний, а выше и чище слога иных грамот, нам сдается, что он больше подходит к слогу наших сказок». А сказки, по его мнению, «не могут быть отнесены к столь глубокой древности, к какой относят Слово о полку Игореве».[Беликов И. Некоторые исследования… Ч. 5. № 3. С. 308.]

Язык Слова Беликов считал по преимуществу церковнославянским. К анахронизмам он относил слова аксамиты, болван, салтан. Отзывались «чем-то новым, мягким, более близким к нашему языку, нежели к тяжеловесному языку XII века», по его мнению, и слова: сабля, телега, кровать тесова, дорога, нынешний, давеча. Загадочным казалось Беликову смешение в Слове «разных языков и наречий». Так, он обращает внимание на элементы «южных наречий» (болонье, яруга и др.), польского языка (зегзица), сербского (стрикусы), татарского (харалужный). И это при том, что в языке автора «вся основа принадлежит языку великороссийскому». Поэтому Беликов спрашивает: «К какой стране Руси принадлежал автор и для какой провинции писал он такою смесью из многих наречий и языков? Это величайшая загадка для критика Слова». Далее, Беликов характеризует «смесь древнего произношения с новым» в Слове, такую же смесь в грамматике памятника и т. п. Фраза «на ниче ся годины обратиша», по его мнению, «отзывается польшизною», форма «мужаймося» — малороссийская и т. п. Все эти наблюдения Беликов считал только предварительными. «Мы, — писал он, — хотели только показать мнение наше, каким образом должно разбирать» Слово. Сам Беликов считал, что Слово было первоначально песней или сказкой, которую нашел какой-то грамотей XVI в. Именно этот книжник и решил записать его «старыми словесы», для чего он использовал «по неведению» слова из польского и сербского языков. Возможно, именно он вставил в текст отступления о княжеских междоусобиях. Грамотей XVI в. мог и просто перевести какую-ни-будь записку, составленную в XII в. норманном или греком. Несмотря на то что И. Беликов допускал явные ошибки и выдвигал сомнительные гипотезы, вряд ли будет справедливо сказать, что он, «в сущности, в своей статье ничего, кроме собственного невежества, не продемонстрировал».[Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 22.]

В 1834 г. в полемику о Слове вступил издатель журнала «Библиотека для чтения» О. И. Сенковский (1800–1853).[См.: Буланин Д. М. Сенковский Осип (Юлиан) Иванович//Энциклопедия. Т. 4. С. 284 286.] Рецензируя книгу А. Глаголева «Умозрительные и опытные основания словесности», он выразил сожаление, что автор не подверг анализу Слово, «которое слишком опрометчиво причислено им к источникам русского языка». Сенковский полагал, что «над Словом о полку Игоря носится в нашем уме сильное подозрение в мистификации, оно крепко пахнет Оссианом, его фразы словно выкроены по Макферсоновым, его обороты и выражения большею частью принадлежат к слогу XVIII века, многие прилагательные — к новейшей польской поэзии». Сенковский сопоставлял эпитет «вещий» с латинским vates, указывал на выражения «серебряные струи», «жемчужная душа в хоробром теле», «золотые слова, смешенные слезами» и другие, которые «совершенно неизвестны средним векам» и «явно заимствованы из нового поэтического языка европейцев». Систематическое повторение наречий «уже», «тут», междометия «о!» напоминали Сенковскому «уроки Цицерона и Квинтилиана». В Слове «есть даже галлицизмы, — писал он, — например, кричать телеги полунощныя: тут и глагол и прилагательное не старее нас летами». Да и само открытие Слова «в эпоху энтузиазма, возбужденного Оссианом, и, что еще важнее, совершенное отсутствие всяких других списков уже должны были привести осторожного критика в сомнение, если б даже не находилось других следов подлога в самом произведении, впрочем, довольно искусно подделанном».[Сенковский О. [Рец. на кн. А. Глаголева. Умозрительные и опытные основания словесности]// Библиотека для чтения. 1834. Т. 4, кн. 6. Критика. С. 5–7. Горячий защитник «высокого штиля» в русской литературе, декабрист В. К. Кюхельбекер возражал против утверждений Сенковского, изложенных в упомянутой выше рецензии (Кюхельбекер В. К Дневник. Изд-во «Прибой», 1929. С. 219–220).]