Слово о полку Игореве

Являясь ведущим теоретиком «архаистов» старшего поколения, Шишков обосновывал своеобразную теорию русского литературного языка. Среди трех видов словесности (по М. В. Ломоносову, «штилей») он наибольшее значение придавал «высокому штилю», которым написаны «священные книги», а также «среднему штилю» или языку «народных стихотворений».[Подробнее см.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 27–28.] В работе о Слове Шишков фактически отождествлял язык Игоревой песни с церковнославянским.

Зато Н. Ф. Грамматин в небольшом «Рассуждении» доказывал, что Слово написано было светским человеком на языке, отличном от языка церковных книг.[Граииатин Н. Ф. Рассуждение о древней русской словесности. М., 1809. С. 8—16. {См. также: Творогов О. В. Грамматин Николай Федорович//Энциклопедия. Т. 2. С. 55–56.}] Вместе с тем появился ряд работ, в которых доказывалось, что язык Слова близок к живому украинскому (В. Г. Анастасевич,[Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в научной и художественной мысли… С. 298.] М. Максимович[В рецензии на книгу А. Ф. Вельтмана Максимович писал, что «из письменного церковного и природного южнорусского языка составился живой поэтический язык певца Игоря» (Молва. 1833. № 24. С. 94). Ср.: Максимович М. А. Песнь о полку Игореве//ЖМНП. 1837. № 1. С. 50.]). Видный украинский ученый М. А. Максимович[См. также: Творогов О. В. Максимович Михаил Александрович//Энциклопедия. Т. 3. С. 203–207.] упорно отстаивал представление о народности Слова и обосновывал тезис о том, что это произведение — «драгоценный памятник южнорусской поэзии XII века, имеющий поэтическое однородство с думами и песнями казацкими».[Максимович М. 1) Украинские народные песни. М., 1834. Кн. 2. С. 68; 2) Филологические письма к М. П. Погодину//Русская беседа. 1856. Ч. 3. С. 99, 105, 109, 112—ИЗ, 122, 135.] Вопрос заключался только в том, когда сложились эти думы и являлось ли Слово их предшественником или само испытало влияние украинской поэзии позднего времени. Наиболее обстоятельная работа М. Максимовича о Слове появилась еще в 1836 г. — это его лекция, прочитанная в Киевском университете.[Максимович М. Песнь о полку Игореве//ЖМНП. 1836. № 4. С. 1—22; № 6. С. 439–470; 1837. № 1. С. 29–58.] И здесь М. Максимович говорил о двух языковых стихиях в памятнике: книжной и народной, подходя к пониманию самой сущности языкового строя Слова.[См. также: Максимович М. Сборник украинских песен. Киев, 1849. С. 2 и след. Подробнее см.: Данилов В. В. М. А. Максимович в работе над «Словом о полку Игореве»//Слово. Сб.-1950. С. 283–293.] Некоторые ученые обращали внимание на черты польского языка в Слове (К. Калайдович,[Неизвестный {Калайдович К Ф.}. Опыт решения вопроса… С. 31–32.] Я. Пожарский). Последний сравнивал язык Слова и с чешским (только что была обнаружена Краледворская рукопись, в которой, как позднее выяснилось, были использованы мотивы Слова). По А. Глаголеву, «обыкновенно полагали, что сия песнь сочинена в нынешней Малороссии, на языке славяно-русском, отличном от того, который существовал в России до перевода Священного Писания, и что ее наречие… более подходит к языку польскому, нежели к прочим славянским».[Глаголев А. Умозрительные и опытные основания словесности. СПб., 1834. Ч. 4. С. 13.] A. X. Востоков считал, что слово написано на церковнославянском языке, который когда-то был сербским наречием.[Востоков A. X. Рассуждение о славянском языке//Труды ОЛРС. М., 1820. Ч. 17. С. 8, 53. {См также: Булахов М. Г. Востоков Александр Христофорович//Энциклопедия. Т. 1. С. 241–242.}]

Во всех этих соображениях имелись отдельные правдоподобные наблюдения: в Слове действительно обнаруживаются элементы как церковнославянского, так и живых великорусского, украинского и польского языков. Такое смешение языков было одной из серьезных причин, вызвавшей скептическое отношение к древности Слова о полку Игореве. И когда А. Ф. Вельтман писал, что Слово написано «на соединении всех наречий славянских, очищенных высоким чувством поэта»,[Песнь ополчению Игоря Святославича, князя Новгород-Северского / Переведено с древнего русского языка А. Вельтманом. М., 1833. С. III–IV.] это не могло содействовать признанию древности происхождения памятника.

Д. С. Лихачев недавно писал, что «первые скептики не предполагали что «Слово» было подделкой или стилизацией XVIII в., а просто относили его создание ко времени самой рукописи, то есть приблизительно к XV веку».[Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 135–136.] Как мы могли убедиться, дело было не так «просто». К XV в. относил создание Слова только один Евгений, тогда как А. Л. Шлецер (до издания текста «Ироической песни»), К. Годебский, С. П. Румянцев, а также, вероятно, и М. Т. Каченовский или прямо считали Слово подделкой, или склонялись к этому.

Новая волна критики древности происхождения Слова относится к 30-40-м гг. XIX в. Она была тесно связана с так называемой скептической школой, во главе которой находился М. Т. Каченовский (1778–1842).[См. также: Дмитриева Р. П. Каченовский Михаил Трофимович//Энциклопедия. Т. 3. С. 29–31.] Развивая взгляды Нибура, Каченовский и его последователи представляли новое буржуазное направление в историографии. Они стремились освободить историческую науку от морализирующих сентенций и художественных вымыслов, очистить истинные факты от легендарных. Каченовский исходил из представления о том, что Русь в XI–XII вв. переживала так называемый баснословный период, от которого не сохранилось в первоначальном виде достоверных источников.[Каченовский М. Т. О баснословном времени в Российской истории//Учен. зап. Московского университета. М., 1833. 4. 1. С. 273–298.] «Неверие в официальную науку, — пишет А. В. Предтеченский, — заставляло Каченовского все настойчивее требовать критического отношения к источникам, лежавшим в основе концепции официальной историографии».[Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1955. Т. 1. С. 335.]

В литературе о Слове о полку Игореве давно укоренились ошибочные представления о школе Каченовского. Так, В. В. Данилов характеризовал «скептиков» как представителей «консервативных воззрений и официального николаевского уклада, которые должны были отвергать „Слово“ уже потому, что оно, безусловно, революционизировало представления о древней Руси своим страстным отношением к политическим событиям».[Данилов В. В. М. А. Максимович в работе над «Словом о полку Игореве». С. 292.] Для М. Т. Каченовского, по мнению Д. С. Лихачева, «главным основанием в его сомнениях служили общие, априорные (в основе своей обывательские) представления о низком уровне русской культуры XI–XIII вв.».[Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 18; ср. у Ф. М. Головенченко: «Природа скептицизма заключалась… прежде всего в невежестве и в реакционном отношении к той народной основе, которая характеризует содержание древней поэмы» (Головепченко Ф. М. Слово о полку Игореве… 1955. С. 377).] Но «скептицизм» Каченовского не «основывался на обывательских представлениях о прямолинейности прогресса», а являлся порождением определенного уровня исторической науки, источниковедения и объяснялся влиянием на него общих представлений Нибура о древности. Подход Каченовского к древнерусским памятникам напоминал первое критическое выступление С. Джонсона о древности песен Оссиана. Скептически относясь «к кельтскому эпосу», Джонсон исходил при этом не столько из научного анализа поэмы Макферсона, сколько из тезиса о варварстве кельтов, которые-де уже поэтому не могли создать высокохудожественное произведение. И если дальнейшее развитие источниковедения опрокинуло сомнения М. Т. Каченовского в достоверности Русской Правды, то значительно сложнее оказалось дело со Словом о полку Игореве.

Уже 31 мая 1818 г. на собрании отделения словесных наук Московского университета, происходившем в присутствии профессоров А. Ф. Мерзлякова, М. Т. Каченовского и других, поставлена была задача выяснить, действительно ли «Песнь о походе Игоревом» написана была в XII в., «или она, как некоторые думают, есть плод времен позднейших, потому особливо, что она есть единственная в своем роде, являющаяся на языке древлеславянском в помянутом столетии, и что не означено, кем, когда и где написана, кроме некоторых других обстоятельств, подающих повод к возражению».[Центральный государственный исторический архив в Москве, ф. 418, оп. 477, ед. хр. 6. С этим интересным сведением автора познакомил Е. Б. Бешенковский.]