Страница 80 из 130
Таким образом, Троцкий все глубже и глубже ввязывался в это «вызывание духов прошлого», которое Маркс рассматривал как характерную черту буржуазных революций. Английские пуритане вызывали в воображении пророков Ветхого Завета, а якобинцы — героев и добродетели республиканского Рима. Делая это, Маркс говорил, что они — не просто «пародируют прошлое», но «и по-настоящему стремятся вновь отыскать дух революции». Маркс был уверен, что социалистическая революция не имеет нужды одалживать свои костюмы из прошлого, потому что она четко представляет себе собственный характер и цель. И в самом деле, в 1917 году большевики не надевали таких костюмов и не использовали их для пышных зрелищ и символов прежних революций. Однако в последующие годы они извлекли у якобинцев все их кошмары и страхи, кошмары очищений и страхи Термидора, и умножили их своими собственными действиями и в своем собственном воображении. Они делали это не из чистого подражательства, а потому, что сражались с такими же затруднениями и стремились иначе справиться с ними. Они обращались к мрачному опыту прошлого, чтобы избежать его повторения. И хотя это правда, что большевики не избежали ужасов братоубийственной войны в своей среде, они все-таки сумели избежать всего фатального цикла, через который прошло якобинство до своей кончины и через который прошла до своего конца французская революция. Мучивший большевиков страх термидора был отражением их самозащиты и самосохранения. Но этот рефлекс часто срабатывал нелогично. Теперь Троцкий признавал, что более десяти лет оппозиция поднимала тревогу по поводу термидора, ясно не представляя себе смысла предыдущего Термидора. Разве сейчас он выражался об этом более понятно?
Настоящий Термидор был одним из самых захватывающих, многоликих и загадочных событий современной истории. Термидорианцы сбросили Робеспьера после ряда междоусобных якобинских схваток, в ходе которых Робеспьер, возглавлявший центр своей партии, уничтожил ее правое и левое крылья — дантонистов и эбертистов. Конец его правления был отмечен крушением его фракции и якобинской в целом. Вскоре после Термидора Якобинский клуб был распущен и прекратил существовать. Термидорианцы заменили «царство террора» Робеспьера правлением «закона и порядка» и нанесли окончательное поражение парижской бедноте, которая еще раньше перенесла много неудач. Они отменили квазиэгалитарное распределение продовольствия, которое Робеспьер поддерживал, фиксируя «максимальные» цены. С этого времени буржуазия получила свободу прибыльно торговать, копить богатство и усиливать социальное господство, которое сохранится даже при империи. Так что на фоне отлива революционной энергии и разочарования и апатии в массах революционный режим прошел путь от народной к антинародной фазе.
Достаточно кратко обрисовать эти различные аспекты Термидора, чтобы увидеть, где Троцкий был не прав в своем предположении, что Россия прошла через свой термидор в 1923 году. Поражение оппозиции в том году ни в коем случае не было событием, сопоставимым с крушением и роспуском якобинской партии. Оно скорее соответствует поражению левых якобинцев, которое случилось значительно раньше Термидора. Пока Троцкий писал «Преданную революцию», Советский Союз находился на грани великих судебных репрессивных процессов — во Франции épurations[93] были неотъемлемой частью якобинского периода, и только после крушения Робеспьера гильотина была остановлена. Фактически, Термидор был взрывом отчаяния от непрерывных репрессий, и большинство термидорианцев являлись бывшими дантонистами и эбертистами, выжившими в избиении своих фракций. Русской аналогией этого был бы успешный переворот против Сталина, осуществленный после судов 1936–1938 годов остатками бухаринской и троцкистской оппозиций.
Еще важнее другое отличие: Термидор положил конец революционным преобразованиям во французском обществе и потрясениям в сфере собственности. В Советском Союзе это не прекратилось с приходом Сталина к власти. Напротив, самое крупное потрясение — коллективизация сельского хозяйства — было проведено при его правлении. И наверняка не «закон и порядок» даже в самой антинародной форме господствовали как в 1923 году, так и в любое другое время сталинской эпохи. Что начало 20-х годов имело общего с периодом Термидора, так это спад народной революционной энергии и разочарование и апатию масс. И вот на таком фоне Робеспьер стремился удержать у власти охвостье якобинской партии и провалился; а Сталин стремился сохранить диктатуру большевистского охвостья (т. е. свою собственную фракцию) и преуспел.
Предположительно в сталинском антиэгалитаризме имелся сильный термидорианский привкус. Но его не был лишен и ленинский нэп. Забавно, что, когда в 1921 году меньшевики охарактеризовали нэп как советский термидор, ни Ленин, ни Троцкий против этого не возражали. Напротив, они поздравили друг друга с тем, что осуществили нечто вроде Термидора мирно, без раскола своей партии и не утратив власть. «Не они [меньшевики], — писал в 1921 году Троцкий, — а мы сами поставили этот диагноз. И что еще более важно, уступки термидорианскому настрою и мелкобуржуазным тенденциям, необходимые для сохранения власти пролетариата, были сделаны Коммунистической партией без развала системы и не покидая руля управления страной». Сталин также совершил самые далеко идущие «уступки термидорианским настроениям и тенденциям» своей бюрократии и управленческих групп, «не совершая разлома системы и не покидая штурвала». В любом случае, всякая историческая аналогия, которая в 1921 году почти вызывала у Троцкого желание похвастать, что он и Ленин осуществили полутермидор, а потом утверждать, что никакого советского термидора не было, и в конце концов в 1935 году утверждать, что Советский Союз уже двенадцать лет живет при термидоре, а сам Троцкий этого не замечает — такая аналогия действительно больше затуманивала умы, чем просвещала их.
Исторически более оправданно, что Троцкий мог бы направить на Сталина обвинение в том, что тот установил царство террора вроде Робеспьера и что он чудовищно перещеголял Робеспьера. Однако собственное прошлое Троцкого и большевистские традиции не позволяли ему сказать это. Будем помнить, что в 1903–1904 годах, когда Троцкий впервые порвал с большевизмом, он выдвигал обвинения в якобинстве Ленину, а в ответ Ленин гордо назвал себя «пролетарским якобинцем» XX века. Оба они думали о разных Робеспьерах: Ленин — о том, который обеспечил триумф революции против Жиронды, а Троцкий — о том, который посылал собственных товарищей на гильотину. Не только в глазах Ленина, но и в глазах большинства западных марксистов этот Руководитель Репрессий отступил через столетие за спину великого Неподкупного в пантеоне революции. Большевик Троцкий сожалел, что вообще выдвигал против Ленина обвинение в робеспьеризме; и был осторожен, чтобы не бросить такое же обвинение против Сталина. Приняв тем временем большевистское прославление якобинства, он, фактически, отождествил себя с Робеспьером и по этой логике видел своих врагов термидорианцами, которыми те не являлись. Правда, его тревоги во многом пробудили всех большевиков, включая сталинистов, к бдительности. Кроме того, что-то от термидорианского настроя все еще сохраняется в Советском Союзе; и это можно обнаружить (вместе с «буржуазным элементом» и «буржуазными нормами распределения») в любом рабочем государстве. Тем не менее все мы, жившие в 40-х и 50-х годах и видевшие русскую революцию во всей ее Прометеевой мощи, намного превосходящей французскую революцию по масштабам и энергии — можно только удивляться странной quid pro quo,[94] благодаря которой фантом Термидора заблудился на российской сцене и оставался там целую историческую эпоху.
Пессимизм настоящий и внешний, лежащий в основе «Преданной революции», проявляется и на тех страницах, где Троцкий пытался предсказать влияние Второй мировой войны на Советский Союз. Он отмечал, что новая общественная система обеспечила «национальную оборону» преимуществами, о которых старая Россия не могла мечтать, что при плановой экономике сравнительно легко переключиться с гражданского производства на военное и «сфокусироваться на интересах обороны даже в строительстве и оборудовании новых заводов». Он подчеркнул прогресс советских Вооруженных сил во всех видах современного оружия и заявил, что «соотношение между живой силой и техникой Красной армии в общем и целом может считаться на одном уровне с лучшими армиями Запада». В 1936 году такое мнение не превалировало среди западных военных экспертов, и пафос, с которым выражался Троцкий, был, несомненно, рассчитан на то, чтобы произвести впечатление на правительства и генеральные штабы западных держав. Но он видел слабость советской обороны в термидорианском духе ее офицерского корпуса, в жестко иерархическом армейской структуре, которая заменила ее революционно-демократическую организацию, и превыше всего в сталинской международной политике. Он утверждал, что Сталин, пренебрегая поначалу опасностью, исходящей от Третьего рейха, сейчас был обязан отражать ее, полагаясь в основном на альянсы с западными буржуазными державами, на Лигу Наций и на «коллективную безопасность», ради которой он в случае войны воздержится от каких-либо революционных призывов к вооруженным рабочим и крестьянам воюющих наций.
93
Чистки (фр.).
94
Услуга за услугу (лат.).