Колонна Борга

После обеда Краузе провел небольшое совещание.

— Господа! — сказал он. — Я рад вам сообщить, что ненавистный для всех нас, бывших узников концлагерей, нацистский режим окончательно пал. Теперь мы свободны!

Аплодисментов не последовало. Вместо этого высокий худой человек с нервным лицом, чуть заикаясь, проговорил:

— Сегодня утром тут уже были русские. Они проверили наши документы, но не исключено, что они придут еще раз. Ушли наци, пришли большевики… Не получится ли так, что мы сменим немецкие концлагеря на сибирские рудники? Ведь, насколько я понял, никто из присутствующих не может похвастать пролетарским происхождением.

Краузе вспомнил: это Франц Фидлер, бывший владелец мебельной фабрики и нескольких лесопилок; сидел в Дахау с 1943 года за «пораженчество», выразившееся в пересказе передачи Би-Би-Си своему компаньону: компаньон, как видно, решил вести дела в одиночку.

Краузе улыбнулся и ответил:

— Уважаемый господин Фидлер! Я не думаю, что русские немедленно примутся рьяно вылавливать представителей буржуазии и использовать их для освоения необъятных просторов Сибири: для этого у них достаточно крепких немецких крестьянских парней, которых фюрер эшелонами гнал в Россию. Сейчас русским важно выловить попрятавшихся нацистов: недоумок Геббельс так напугал их «вервольфами», что каждого члена НСДАП ожидают очень нерадостные дни. Кроме того, мы находимся под защитой Шведского Красного Креста, на наши имена выписаны шведские паспорта. Единственная неприятность в том, что они будут немедленно аннулированы по прибытии в Швецию. Но ведь и ехать туда не обязательно! Нам нужно поскорее перебраться в американскую или британскую зону оккупации, и этот вопрос сейчас решает наш бесценный граф Оксенборг. Поэтому будем надеяться на лучшее и не тратить силы на бесполезные дискуссии. Я прав?

Присутствующие без особого энтузиазма согласились с Краузе.

— Тогда я с вашего позволения отправлюсь спать, — сообщил Краузе, с трудом сдерживая зевоту. — Нам с господином Шафером пришлось пробираться сюда из Шарлоттенбурга через Моабит. Можете представить, что мы пережили! Господин Шафер до сих пор не может оправиться от пережитого.

Борман выглядел не лучшим образом и его лишенный проблесков мысли взгляд служил лучшим подтверждением вышесказанного.

На следующий день Краузе отправился в город, отсутствовал несколько часов и вернулся довольный донельзя.

— Что вы молча сияете, как рожденственская елка? Выкладывайте, что разузнали? — нетерпеливо набросился на него Борман, когда они уединились на кухне.

— Я пробился на прием к русскому коменданту Берлина, объяснил ему ситуацию и получил гарантии его личного содействия нашему скорейшему перемещению в британскую зону оккупации с целью дальнейшей отправки в Швецию, — важно поведал Краузе.

Он налил себе чашку кофе и назидательно добавил:

— Вам не следует разговаривать, дружище! Я всем сказал, что вы были контужены в Шарлоттенбурге взрывом снаряда и до сих пор не в себе, а вы щебечете как сорока.

Борман мрачно посмотрел на него и вышел с кухни. Но через минуту он вбежал с распахнутыми от ужаса глазами.

— Там… там! — восклицал он, тыча пальцем в окно.

— Да что такое? — с досадой осведомился Краузе. — Вы повстречали покойного фюрера?

— Там у входа русский солдат с автоматом! — выпалил Борман.

— Ах, да… я забыл вам сказать, — рассеяно отозвался Краузе. — Я попросил коменданта выставить охрану возле дома, чтобы нас не беспокоили мародеры. И он любезно пошел нам навстречу! Он очень приятный человек, этот русский генерал.

Краузе допил кофе и решительно сказал:

— Слушайте, вы слишком много говорите для контуженного! Отправляйтесь в нашу комнату и мучайтесь приступами головной боли, как и положено контуженному.

Борман, тяжело сопя, удалился. Переживания последних дней и долгий путь по объятому огнем Берлину существенно отразились на его здоровье: он здорово осунулся, похудел и вполне соответствовал образу контуженного узника нацизма. Вряд ли кто узнал бы в нем прежнего заносчивого рейхсляйтера.

На следующий день в доме появился русский капитан из Смерша. Он придирчиво допросил каждого из проживавших в доме, тщательно записав их показания. Борман к этому времени уже хорошо выучил биографию господина Шафера и вполне вошел в образ контуженного. Впрочем, настроен капитан был вполне мирно: он просто делал свою работу. Капитан сообщил, что вопрос об их переезде в британскую зону решается. Командование уже связалось со штабом генерала Эйзенхауэра и получило подтверждение о готовности принять группу репатриантов.

Через два дня к дому подъехал грузовик, в который погрузили репатриантов. Грузовик сопровождал «опель-капитан», в котором ехал русский полковник. Он сообщил, что ему поручено сопровождать их до границы советской оккупационной зоны и любезно предложил места в легковушке фрекен Меландер и Краузе. Краузе усмехнулся, наблюдая с мягкого сиденья «опеля», как Борман неуклюже залезал в кузов грузовика и устраивался на жесткой деревянной скамье.

На границе их встретил сам Оксенборг, сердечно обнявший Краузе. Оттуда они отправились в Брауншвейг, где Оксенборг на импровизированной пресс-конференции поведал нескольким журналистам о чудесном спасении узников нацистских концлагерей и его личном в этом участии. Впрочем, никакого ажиотажа это событие не вызвало, и Борману даже удалось не попасть в кадр, когда один из журналистов сделал несколько снимков. После конференции Краузе уединился с Оксенборгом, чтобы обсудить дальнейшие действия.

— Мой дорогой Краузе, — сказал Оксенборг. — Ваша миссия закончилась, и я хочу вас поблагодарить за ваше участие в судьбах несчастных страдальцев и за незаурядное мужество, которое вы продемонстрировали в ходе этого беспримерного дела. Не скрою, что и мне было нелегко: пришлось преодолеть немало бюрократических препон, а это иногда тяжелее, чем прорывать вражескую оборону. Но теперь все закончилось. Ваши немецкие друзья находятся на освобожденной территории, и здесь им ничего не угрожает. На днях британские власти им выдадут новые документы и помогут устроиться. А вас я попрошу собрать их шведские паспорта для аннулирования.

— Дорогой граф, — озабоченно произнес Краузе. — Я бы хотел обратить ваше внимание на то, что состояние здоровья некоторых из бывших узников внушает серьезное беспокойство. Мне хотелось бы, чтобы им была оказана необходимая помощь. Кроме того, есть два человека, которых я настоятельно просил бы отправить для тщательного лечения в Швецию. Это господин Пихлер, которому не помешает квалифицированная психиатрическая помощь и господин Шафер, который был контужен во время путешествия по сражающемуся Берлину. В любом случае уже сама по себе смена обстановки окажет на них благотворное воздействие.

— Этот ваш Пухлер… он не буйный? — с подозрением осведомился Оксенборг.

— Пихлер… Нет, ну что вы, граф! Он просто пребывает в подавленном состоянии, граничащим со ступором. — поспешил заверить Краузе.

— Хорошо, — согласился Оксенборг. — На днях я вылетаю в Стокгольм британским транспортным самолетом. Этим же самолетом полетят семьи шведских дипломатов. Я думаю, что для вас и для ваших подопечных в салоне найдутся места.

Через два дня Борман, Краузе и несчастный Пихлер сидели в салоне «дакоты», взявшей курс на Швецию. Борман явно успокоился, увидев проплывавшие под ними воды Балтики. Заметив это, сидевший рядом Краузе шепнул ему на ухо:

— Вы помните, что обещанный вами миллион долларов уже должен быть переведен на счета указанных мною фирм?

— Раз обещал, значит, уже переведен, — раздраженно отозвался Борман. — Вы что, не доверяете мне?

— Меня успокаивает ваша уверенность, — с иронией ответил Краузе. — Но все дело в том, что в аэропорту меня будет ждать мой доверенный человек. Он покажет мне выписки счетов, и если что-то не так, то мне придется вас тут же сдать шведской полиции.

— Это шантаж? — возмущенно прошипел Борман.