Страница 49 из 58
— Ты не отбивайся, Александр, — говорит Горшков, беря меня за руку. — Тут мы с тобой что-нибудь и придумаем.
И действительно придумали.
Колонна заключенных шла по улице близко к казачьим куреням. Мы с Горшковым были крайними.
Вдруг я увидел в двух шагах от себя распахнутую калитку… Толкнув Горшкова, я шагнул в нее, Горшков за мной… Все произошло очень просто. Мы притаились за воротами, прислушиваясь и пережидая, когда пройдет наша колонна. Потом я вынул из кармана кокарду, прицепил к шапке. Вторую дал Горшкову.
— Молодец! — сказал Горшков и тоже приделал кокарду к своей шапке. — Пошли в хату.
В доме полно казаков. У порога, в углу, свалены в кучу их винтовки и шашки.
— Здорово живете, хозяева! — поздоровался Горшков и, сняв шапку, перекрестился на образа. — Обогреться можно?
— А отчего ж нельзя, — обернулся к нам молодой казак, сидевший за столом. — Обогревайтесь, сколько вашей душе угодно… Проходите!
— Спасибочко, — поблагодарил Горшков. — Мы вот покель у дверей покурим. Присев у порога на корточки, мы свернули цигарки и закурили.
Казаки, находившиеся в комнате, с любопытством поглядывали на нас.
— Откель будете? — спросил хозяин.
— Из Провоторова, — сказал Горшков. — В госпитале там лежали. Все было тихо… А вчерась ночью, братцы мои, — усмехнулся он, — как забухают из пушек, ну так доразу наш госпиталь и врассыпную, как горох, кто куда… Мы вот с Сашкой, — кивнул он на меня, — до сей поры в себя придти не могем… Насилу добрались сюда… Спины мокрые….
Казаки рассмеялись.
— Да он, односумы, Миронов-то, распужал не только одних нас, — ухмыльнулся рябоватый казак с серебряной серьгой в правом ухе. — Мы стояли в Тепикинской станице навроде в резерве, так он, проклятущий этот Миронов, так за нами разогнал, что мы до сей поры очухаться не могем… Вот сколько ни нагоняем свой полк, никак не догоним… Должно, уже под Новочеркасском драпает…
Казаки снова дружно захохотали.
— Народ болтает, — проронил один из казаков, — что этот Миронов дюже боевой… А в его дивизии-то все на подбор донские казаки.
— Гутарят, будто он сам-то из полковников не то из генералов, — промолвил второй.
— Да нет, — отозвался из-за стола хозяин, запивая обед молоком. — Мне ж с ним довелось на германской немного служить… Он войсковой старшина… Однова у нас командира полка замещал, когда тот был раненый…
Все с любопытством посмотрели на хозяина.
— Ну, а какой же он из себя?..
— Он в самом деле боевой, — важно сказал хозяин, польщенный тем, что невольно стал центром внимания. — Такой это видный мужчина из себя… Черную бороду носит…
— Ишь ты! — удивленно покачивали головой казаки.
— Сколько ему годов-то будет, а? — спросил казак с серьгой.
— Да более сорока ему… Может, под сорок пять…
— Должно, у этого Миронова силов много, — заметил снова казак с серьгой, — раз он так нас гонит.
— Дело не только в этом, — проговорил молчавший до этой минуты молодой казак с курчавой головой. — Может, у Миронова силы-то и есть, конечно. Но главное тут дело в том, что супротив Краснова восстали казаки Верхне-Донского, Мигулинского и Казанского полков… Они бросили фронт, вошли в Вешенскую станицу и выгнали оттуда штаб командующего фронтом… Вот потому-то мы и отступаем, что образовался прорыв, в какой вошел со своими казаками Миронов.
— Да ну? — удивились казаки. — Откуда ты все это знаешь-то?
— Да вот зараз, перед тем как сюда заехать, одного знакомого офицера повстречал… Он-то мне обо всем и рассказал.
— Это истинная правда, — кивнул хозяин, вылезая из-за стола. — Слыхал я о том же ныне…
Казаки завздыхали.
— Да, де-ела…
— Ну что, больные, может, щец похлебать хотите, а?.. — спросил у нас хозяин.
— Да не отказались бы, — отозвался Горшков.
— Налей им, жена, — сказал хозяин молодой казачке с заплаканными глазами, стоявшей у дверей горницы.
— Садитесь, — пригласила та и налила в миску щей, поставила ее на стол перед нами, нарезала хлеба.
Мы не заставили себя долго упрашивать и уселись за стол.
Щи были вкусные, ароматные. Мы с Горшковым с удовольствием работали ложками.
— Ну, братцы, — поднялся со скамьи один из казаков, — погрелись, побыли, а теперь пошли к кобыле… Надобно ехать.
— Надо и мне, Луша, ехать, — тоскливо взглянул на жену хозяин.
Казачка заплакала. Опасливо посмотрев на нас, она поманила мужа в горницу, закрыла за собой дверь и что-то стала говорить ему.
— Упрашивает, наверно, остаться дома, — шепнул Горшков.
— Нет, Лушенька, — послышался из горницы приглушенный голос мужа. — Боюсь… Истинный бог, боюсь. Оно, может, они, конешное дело, и не тронут, а все же страшно оставаться… А ну-ка возьмут да к стенке и поставят. Хлопнут ни за что ни про что, и ваших нет… Поеду, милушка…
Женщина зарыдала.
— Ты, голубушка, дюже-то не убивайся… — слышался голос казака. — Я далеко-то не поеду… Доеду до свата Егора, ежели и оттуда будут отступать, то у свата и останусь.
— Побожись! — потребовала жена.
— Вот, ей-богу, не поеду дальше в отступ, — поклялся муж. — Разрази меня господь, коль брешу… Ежели заберут красные и отпустят меня, стало быть, приеду домой… А нет, так, может, служить у них останусь…
Казак оделся, накинул на плечо ремень шашки и, попрощавшись с женой, вышел.
Посидев еще с час, мы тоже пошли на улицу.
Из огня да в полымя
Нас поразила тишина в хуторе. Улицы были пустынны. Еще какой-нибудь час тому назад все тут гудело от многоголосого шума и гама. Хутор был забит народом, подводами, пушками, фургонами… А сейчас все куда-то исчезло, сгинуло, словно провалилось в тартарары.
— Куда же мы теперь пойдем? — спросил я у своего спутника.
— Надо где-нибудь заночевать, — сказал Горшков. — А к утру, на наше счастье, может, и красные придут.
Мы пошли вдоль пустынной улицы, выбирая дом, где бы можно было переночевать.
— Вот сюда зайдем, — указал Горшков на нарядный, крытый оцинкованным железом, большой дом.
— Давай, — согласился я. — Наверное, хозяева-то накормят нас.
Мы вошли в дом и, к своему огорчению, увидели, что в кухне много народу. Люди сидели за столом и торопливо ели.
Мы и рады были бы уйти, да поздно.
— Здравствуйте, хозяева! — сняв шапку, сказал Горшков.
— Здравствуйте, — ответил дородный старик с патриаршей бородой, подходя к нам. — Чего хорошего скажете, служивые?..
— Да мы, дедушка хотели было попроситься ночевать, — нерешительно проговорил Горшков. — Да, видишь, народу-то у вас сколько… Извиняй, дедушка!.. Пойдем, видно…
— Погоди, — сказал старик. — Кто такие?.. Откель будете?
— Да вот больные, — начал Горшков придуманную им историю. — Лежали в госпитале.
Старик выслушал и сказал:
— Ладно, ночуйте. Вот на этой кровати и будете спать, — указал он на широкую, покрытую дерюгой деревянную кровать, стоявшую на кухне. А они зараз уедут… Это беженцы. Поедят и уедут… Раздевайтесь, обогревайтесь…
Мы разделись и присели у печки. Люди, сидевшие за столом, закончив еду, собрались и вышли.
Нас накормили, и мы легли спать.
В полночь на разбудил громкий и настойчивый стук в дверь.
— Уж не красные ли? — прошептал мне на ухо Горшков.
Хозяин, кряхтя, слез с печи, надел валенки, вышел в чулан.
— Кто это? — спросил он.
— Открывай, хозяин! — донесся со двора голос. — Генерал Гусельщиков со своим штабом в вашем доме остановится.
— Ой, боже мой! — прошептал Горшков. — Вот попали так попали — из огня да в полымя… В отряде Гусельщикова служат одни добровольцы-головорезы, юнкера да офицерье… Постреляют они нас, как собак.
Старик открыл дверь. Внося с собой морозный воздух, в комнату с шумом и оживленным говором ввалилась толпа белогвардейцев.
— Зажигай-ка, хозяин, свет да проведи нас в горницу, — сказал кто-то, кашляя.
Старик чиркнул спичкой. Жидкое пламя ее осветило человек двадцать закутанных в башлыки офицеров, стоявших в комнате. Среди них, хмуро глядя на хозяина, зажигавшего лампу, стоял низкорослый бородатый генерал.