Страница 41 из 79
— А может, Святых Чаш было две? — предположил Донато. — Одна прославилась на Западе, другая — на Востоке.
— Да, существует и такое толкование, — кивнул отец Панкратий. — Но истина скрыта в глубине веков, и едва ли мы, недостойные, когда-нибудь ее узнаем. Здесь, в Таврике, ты еще встретишь много такого, что заставит тебя задуматься. Эта земля хранит истоки древних тайн, и именно здесь зародились иные знаменитые легенды, перешедшие затем к латинянам. Например, сказание о золотой наковальне, в которую был воткнут меч, завещанный достаться только настоящему королю. А в латинской легенде такой меч находился в Британии и его смог вытащить из камня лишь король Артур.
Слушая негромкую речь священника, Марина в то же время украдкой посмотрела на Донато — и заметила, что он тут же отвел глаза в сторону. И это случилось не в первый раз. Уже несколько дней девушка с грустью и недоумением отмечала, как мужчина, овладевший ее мыслями и чувствами, стал выказывать к ней какую-то холодную сдержанность, словно давая понять, что между ними возможны лишь дружеские, но никак не любовные отношения.
А ведь все начиналось не так и в Сугдее, и в первый месяц после приезда в Феодоро…
Вздохнув, Марина вспомнила тот день, когда отряд во главе с Василием Нотарасом и отцом Панкратием выехал из Сугдеи, направляясь в Мангуп — столицу православного княжества. Донато уже достаточно окреп для путешествия, но не настолько, чтобы ехать верхом, и его везли в крытой повозке, где рядом с ним находились Марина и Тимон. В присутствии строгого лекаря девушка не могла позволить себе лишнего слова или жеста; лишь иногда, украдкой, бросала она взгляд на Донато и улыбалась ему.
После того первого поцелуя, свидетелем которого так некстати оказался генуэзец Нефри, Марина уже не сомневалась, что ее и римлянина соединяет чувство, о котором мечтает каждая девушка. Накануне отъезда ей снова довелось побыть с Донато наедине, хотя всего несколько минут. И он вновь поцеловал ее, даже более крепко и властно, чем в первый раз, а потом порывистым движением опрокинул на постель, сдвинул вниз лиф ее платья и охватил губами твердый сосок девичьей груди. Марина тихо ахнула от неизведанного и пронзительного ощущения, а еще от испуга, что в комнату кто-нибудь войдет и увидит эти нескромные ласки. А Донато, словно не замечая ее пугливой настороженности, продолжал покрывать горячими поцелуями грудь, шею и плечи девушки. Но вдруг где-то неподалеку послышался капризный голос хозяйки дома, и Марина, оттолкнув Донато, мгновенно вскочила на ноги, поправила одежду, прижала руки к разгоряченным щекам. Он не стал ее удерживать, а лишь спросил низким хрипловатым голосом:
— Ведь ты моя? Ты будешь со мной?
«Твоя, твоя!» — кричали ее глаза, а губы не смели сказать это вслух. И тут в комнату вошел послушник Никанор, прервав волнующую сцену.
А через день после этого короткого, но жаркого полуобъяснения Марина и Донато ехали вместе в крытой повозке под присмотром молчаливого лекаря. И каждый взгляд, которым обменивались молодые люди, таил для Марины великое множество тревожно-сладких предчувствий.
Мысли о Донато и надежды на будущее, связанное с ним, скрашивали для девушки и неудобства пути, и разлуку с родным домом и матерью, и предстоящую неопределенность жизни в чужом для нее горном княжестве.
И вот наконец дорога подошла к концу, и взорам путников предстало высокое плато Мангуп, на котором расположилась окруженная неприступной крепостью столица Феодоро. Марина уже поняла, что княжество это недаром соперничало с генуэзцами за влияние в Таврике. Во владениях феодоритов она увидела множество замков, крепостей и храмов. В плодородных долинах рек раскинулись поля, сады и виноградники, а для пастбищ использовалась яйла. В городах и городках, расположенных обычно на скалистых вершинах, жители занимались различными ремеслами, особенно много было кузнечных, гончарных и столярных мастерских. Бросалось в глаза искусство феодоритских каменотесов и строителей, умевших сооружать не только мощные стены и башни, но и украшать дома редкими по красоте резными изделиями из местного камня.
Со слов отца Панкратия Марина знала, что княжество Феодоро, возникшее на месте древней страны Дори, населяют не только греки, но и потомки других древних народов Таврики — аланов и готов. Они все исповедовали православие, и, в отличие от многоликой Кафы, храмы здесь были только византийской постройки и обряда. Впрочем, девушка уже убедилась, что суровые греческие монахи и священники могут быть довольно веротерпимы, — ведь сам отец Панкратий готов благословить ее брак с итальянцем-католиком. Пусть у греков в этом деле был свой расчет, и все-таки Марина с невольной благодарностью подумала о пастыре, который словно снял камень с ее души, позволив думать и мечтать о том, что прежде казалось невозможным.
Теперь девушка с легкой усмешкой вспоминала о том времени, когда предметом ее тайных воздыханий был красивый кафинский купец Константин. Нынче ни он, ни все другие мужчины не вызывали у нее интереса. Никто, кроме Донато, — сильного, умного, мужественного Донато — больше не занимал ее мыслей. Молодой римлянин казался ей ожившим героем, которых так много было когда-то на легендарной земле его предков. Ночами ей снились центурионы в латах, гладиаторы на арене, мореплаватели на древних парусниках, плывущие от Рима к берегам Таврики.
В доме феодоритского князя Космы Гавраса Марине и Донато снова, как и у Эраста, отвели отдельные комнаты, расположенные недалеко друг от друга. Девушке даже пришло в голову, что хозяева нарочно так устраивают, чтобы молодые люди поскорее сблизились между собой.
Дом был большим и добротным, но обстановка его казалась слишком строгой, мрачноватой, лишенной роскоши. Дорогие ткани и ковры все были темных тонов, прочная мебель не отличалась особым изяществом, в комнатах почти не было зеркал и украшений. Скоро Марина поняла, что попала в мир людей необычных, где богатство вполне могло сочетаться с аскетизмом.
Косма Гаврас был главой того избранного круга посвященных, к миссии которых Марина оказалась причастна волею судеб и отца Панкратия. С невольным интересом она присматривалась к важному греческому вельможе, взявшему на себя роль спасителя Феодоро. Косма Гаврас был человеком средних лет, среднего роста и крепкого сложения. Его лицо нельзя было назвать красивым, но в чертах этого смуглого волевого лица было нечто значительное и располагающее. Он благосклонно отнесся к гостям, хотя тот пристальный, изучающий взгляд, которым он порой смотрел на Донато и Марину, мог свидетельствовать о скрытой настороженности. Впрочем, и Донато смотрел на хозяев дома не менее настороженно. Марина понимала, что он не может взять в толк, зачем знатным феодоритам понадобилось опекать чужого им человека, да еще и католика. Очевидно, римлянин догадывался, что причиной тому — не простая благодарность, а нечто другое. Возможно, он даже хотел обсудить это с Мариной, но каждый раз что-нибудь мешало им побеседовать наедине. Отец Панкратий хоть и не прочь был соединить молодых людей узами брака, но, как истинный священник, не хотел доводить их до греха, а потому приставил к Марине пожилую служанку Феклу, выполнявшую роль не то надзирательницы, не то дуэньи.
Между тем здоровье Донато быстро шло на поправку, и скоро он уже не нуждался в услугах лекарей, а мог свободно ходить по дому и двору. Встречаясь с Мариной, он бросал на нее выразительные взгляды, а иногда ухитрялся сказать что-нибудь приятное, но не вызывающее подозрений у строгой Феклы.
Косма Гаврас иногда обедал с гостями за одним столом, но дома он бывал редко, и Марина догадывалась, что его постоянные отлучки связаны все с той же тайной миссией, которой была подчинена вся жизнь этого дома. Здесь все ходили тихо, не задавали лишних вопросов и, казалось, понимали друг друга с полуслова. Та часть дома, в которой жил сам Косма, была отделена от остальных комнат, и никому не разрешалось без спроса туда входить, особенно если хозяин принимал гостей, читал или писал письма. И только один отец Панкратий был допущен ко всем тайнам феодоритского князя.